ько  набросок,  холст  покрывали  размашистые  черные
линии.  Ему  удалось  превосходно  изобразить  мое  лицо  и  плечи.  Кое-где
виднелись и цветные мазки, зеленые на глазах, белые на щеках.  Но  выражение
лица... ужас, ужас! - Он точно передал мои черты, но все  сверхъестественное
из них исчезло. В зеленых глазах, смотревших со свободно  очерченного  овала
лица, застыла странная смесь глупой невинности и невыразимого удивления,  на
самом деле свидетельствующая о всепоглощающем желании, чего он, естественно,
не понял и не мог понять. Передо мной предстал  Луи,  каким  он  был  добрую
сотню  лет  назад,   заслушивавшийся   проповедями   священника   во   время
торжественной мессы: слегка приоткрытый  ленивый  рот,  небрежная  прическа,
вялый наклон головы... От вампира не осталось и следа Я смеялся так, как  не
смеялся уже давно, закрыв лицо руками, рыдая от хохота.  Оторвав  ладони  от
глаз, я обнаружил красные пятна слез, окрашенных человеческой кровью.
   "Чудовище, - подумал я, - ты только что убил  человека  и  дальше  будешь
убивать?. Я подхватил картину и направился к двери.
   И вдруг человек,  безжизненно  лежавший  на  полу,  привстал,  с  громким
животным стоном вцепился в мой башмак, скользя  пальцами  по  гладкой  коже.
Какая-то непостижимая сила, превосходящая  мою,  подняла  его  на  ноги,  он
дотянулся и ухватил портрет.
   "Отдай! - рычал он, оскаливая зубы. - Отдай!?
   Я смотрел то на него, то на собственные руки, с  поразительной  легкостью
державшие вещь, которую он так отчаянно  тянул  к  себе,  точно  намеревался
захватить с собой на небеса или в преисподнюю. Два существа  вырывали  холст
друг у друга из рук: я - нечеловек с человеческой кровью, и  он  -  человек,
которого не смогло одолеть зло в моем облике. И тогда,  обезумев,  я  вырвал
картину из его скрюченных пальцев и, легко подтащив полумертвое тело к себе,
с яростью глубоко вонзил клыки в кровоточащее горло.
   В номере я первым делом повесил портрет над каминной полкой и долго стоял
перед ним. Клодия была дома, где-то в комнатах, но я чувствовал  присутствие
кого-то еще. Сперва я подумал, что кто-то из номера над  нами,  мужчина  или
женщина,  вышел  на  балкон,  и  поэтому  в   ночном   воздухе   разливается
неповторимый запах человеческой плоти. Я сам не знал, зачем притащил с собой
картину и чего ради боролся за нее с умирающим человеком, и теперь мне  было
тошно и стыдно. Не понимал, почему не могу оторваться от нее  и  стою  здесь
перед каминной полкой. Я опустил  голову,  руки  у  меня  дрожали.  Потом  я
обернулся и  посмотрел  вокруг,  медленно,  чтобы  гостиная  успела  обрести
привычные очертания. Я просто хотел увидеть цветы, бархатные кресла, свечи в
изящных канделябрах и все эти мирные, домашние вещи. Стать обычным человеком
и ничего не бояться!
   В следующее мгновение моему взгляду предстала женщина
   Она сидела за туалетным столиком Клодии и смотрела  на  меня  спокойно  и
бесстрашно.  Ее  платье  из  зеленой  тафты  отражалось  во  всех  зеркалах.
Темно-рыжие волосы были аккуратно разделены на пробор  и  зачесаны  за  уши,
выбившиеся  мелкие  пряди  обрамляли  бледное,  приятное  лицо.  Вдруг   она
улыбнулась одним ртом, нежным и мягким, как у ребенка, и ее спокойные  синие
глаза просияли.
   "Да, он в точности такой, как ты рассказывала, - сказала она Клодии. -  Я
уже полюбила его?. Она поднялась с кресла, чуть приподняв складки платья,  и
три маленьких зеркала сразу опустели.
   Я потерял дар  речи.  Повернувшись,  я  увидел  Клодию,  она  уже  успела
забраться на огромную кровать. Ее личико казалось невозмутимым, но маленькие
ручки судорожно комкали шелковую занавеску.
   "Мадлен, - еле слышно произнесла она, - Луи очень застенчив?.
   Мадлен улыбнулась, приблизилась ко  мне,  сдвинула  кружевной  воротничок
платья и обнажила нежную шею. Я  разглядел  две  красноватые  точки.  Улыбка
сползла с ее губ, они вдруг стали упрямыми и чувственными, она сузила  глаза
и выдохнула: ?Пей?.
   С  невыразимым  ужасом  я  отшатнулся,  прижал  .к  виску  кулак.  Клодия
мгновенно очутилась между нами и схватила меня за руку. Ее глаза  впились  в
меня, как два свирепых, безжалостных огня.
   "Сделай это, Луи, - приказала она. - Ты ведь знаешь, я не могу сама. - Ее
ровный, холодный голос скрывал мучительную боль. - Я слишком мала. Моей силы
недостаточно! Вы позаботились об  этом,  когда  сделали  меня  вампиром!  Ты
должен, Луи!?
   Клодия сжала мое запястье, оно саднило, как от ожога. Я бросил взгляд  на
дверь и решил, что лучше всего сразу уйти.  Клодия  противостояла  мне  всем
своим упрямством и. железной волей, а в  глазах  жен-шины  светилась  та  же
решимость. Если бы Клодия стала нежно умолять меня, уговаривать, я успел  бы
собраться с силами. Но в ее глазах застыло странное выражение безысходности,
и холодная маска не  могла  его  спрятать.  Я  не  мог  уйти.  И  вдруг  она
отвернулась, точно все ее надежды рухнули. Я не мог понять, что с  ней.  Она
опустилась на кровать, склонив голову,  молча  смотрела  в  стену,  ее  губы
шевелились. И  мне  захотелось  коснуться  ее,  объяснить,  что  она  просит
невозможного, попытаться хоть как-то притушить пламя, сжигающее ее изнутри.
   Женщина тихо подошла к камину и села в  кресло.  Ее  платье  шелестело  и
радужно переливалось, словно окутывало ее тайной. Она смотрела  на  нас,  ее
загадочные глаза горели на бледном лице. Я повернулся к  ней,  посмотрел  на
припухлые детские губы, нежные щеки... Поцелуй вампира  не  оставил  никаких
следов, кроме двух крошечных ранок.
   "Какими ты нас видишь?? - спросил я.
   Она не сводила глаз с Клодии. Казалось, ее  околдовала  неземная  красота
девочки, страстные женские движения ее маленьких сильных рук.
   Она с трудом перевела взгляд на меня.
   "Я спросил, какими ты видишь нас? -  повторил  я.  -  Не  правда  ли,  мы
прекрасны? Как светится эта мертвенно-бледная кожа! Как волшебно  сияют  эти
свирепые глаза! О, я хорошо помню, сколь  близоруко  и  несовершенно  зрение
людей! Как сквозь туманную пелену передо  мной  мерцала  магическая  красота
вампира, такая соблазнительная и такая обманчивая! Пей, говоришь ты мне.  Ты
сама не знаешь, чего просишь!?
   Клодия вскочила с дивана и приблизилась к нам.
   "Как ты смеешь, - прошептала она. - Как ты смеешь решать  за  нас  обоих!
Если б ты знал, как я презираю тебя! Это презрение  точит  мою  душу,  точно
ржавчина - железо! - Ее маленькая фигурка  дрожала,  она  поднесла  к  груди
сжатые кулачки. - Не смей отворачиваться,  смотри  мне  в  глаза!  Меня  уже
тошнит от этого,  тошнит  от  твоих  бесконечных  страданий.  Ты  ничего  не
понимаешь. Ты не можешь смириться с тем, что ты  -  зло,  а  мне  приходится
мучиться из-за этого. Я больше так не могу. С меня  довольно!  -  Ее  пальцы
снова впились в мое запястье. Я сжался от боли, отступил  назад,  спотыкаясь
под ее ненавидящим взглядом. В ней  закипал  ужасный  гнев,  будто  свирепый
хищный зверь пробуждался к жизни. - Вы, словно добычу, вырвали меня  из  рук
людей, как зловещие чудовища из кошмарных сказок. Отцы!  -  Последнее  слово
вылетело из уст Клодии, как плевок. - Плачь,  плачь:  воистину  есть  отчего
рыдать! Но у тебя все равно не  хватит  слез,  чтобы  оплакать  то,  что  вы
сделали со мной. Каких-нибудь семь-восемь лет человеческой  жизни  -  и  мое
тело стало бы таким же! - Она ткнула пальцем в Мадлен; та  в  ужасе  закрыла
лицо руками, застонала, и  мне  почудилось  имя  Клодии,  но  Клодия  ее  не
слушала. - Да, точно таким же! Я смогла бы гулять с  тобой  по  улицам,  как
равная. Чудовища! Сделать бессмертной эту жалкую плоть!? -  Слезы  стояли  у
нее в глазах, голос прерывался.
   "Ты сделаешь ее бессмертной ради меня! - Она наклонила  голову,  спрятала
лицо под завесой волос-Ты  подаришь  мне  ее  или  завершишь  начатое  тобою
однажды ночью в гостинице в Новом Орлеане. У меня нет сил жить дальше с этой
ненавистью в душе, с этим ядом. Я больше не могу, я  не  выдержу!?  Часто  и
прерывисто дыша, она откинула волосы со лба и зажала ладонями уши, чтобы  не
слышать собственных слов. Жгучие красные слезы катились по ее щекам.
   Я упал на колени, протянул к ней руки, но не посмел коснуться ее или хотя
бы произнести ее имя; я боялся, что невыносимая боль вырвется из моей  груди
чудовищным бессмысленным криком. Клодия тряхнула головой,  вытерла  слезы  и
крепко стиснула зубы.
   "Я по-прежнему люблю тебя, и это мучает меня больше всего. Лестата  я  не
любила никогда. Но ты - другое дело! Я одинаково  сильно  люблю  и  ненавижу
тебя. Эти два чувства неразделимы в моей душе! Боже, как я  ненавижу  тебя!?
Глаза Клодии, затянутые кровавой пеленой, вспыхнули и вновь погасли.
   "Да?, - прошептал я и склонил голову.
   Но она не слушала меня и бросилась к Мадлен, и та обняла ее  так  крепко,
так отчаянно, словно хотела защитить девочку от меня. Как горько, как  глупо
- ведь Клодия искала защиты от себя самой.
   "Не плачь, не плачь?, - шептала Мадлен, гладила  ее  лицо  и  волосы  так
ожесточенно,  что  смертному  ребенку  наверняка  было  бы  больно.   Клодия
прижалась к ее груди и затихла. Она закрыла глаза, ее лицо смягчилось, точно
ярость, обуревавшая ее, вдруг  иссякла.  Измученная  рыданиями,  она  обняла
Мадлен за шею и уткнулась лбом в мягкую тафту.
   Я смотрел на них: нежная женщина плакала так безутешно;  ее  теплые  руки
обнимали это существо, это бледное, неистовое, нечеловеческое  дитя,  понять
которое она не могла - и все равно  любила.  И  я  сейчас  сопереживал  этой
сумасшедшей, она так безрассудно играла с огнем, возилась с навеки проклятым
созданием. Я мог бы вырвать маленького демона из ее рук,  прижать  Клодию  к
себе, разубедить ее, развенчать ее обвинения, но я сопереживал этой женщине,
я горевал о ней, как о себе самом, давным-давно умершем.
   И я не двинулся с места, не встал с колен и думал только об одном  -  что
любовь и ненависть неразделимы; как за соломинку, я хватался за эти слова.
   Клодия давно уже перестала плакать, но  Мадлен  этого  не  замечала;  она
ласково гладила Клодию по голове,  ее  мягкие  рыжие  волосы  касались  щеки
девочки. Та замерла, застыла у нее на руках,  как  статуя,  большие  влажные
глаза смотрели на меня. Я ответил ей долгим взглядом, но не мог и  не  хотел
ничего говорить в свое оправдание. Мадлен шепнула что-то ей на  ухо,  Клодия
помолчала, потом сказала тихо и нежно:
   "Пожалуйста, оставь нас одних?.
   "Нет?, - мотнула головой Мадлен  и  вдруг  зажмурилась,  вздрогнула  всем
телом, как от ужасной муки. Но Клодия взяла ее за руки, помогла встать, и та
подчинилась, глаза на бледном лице смотрели испуганно и покорно.
   В гостиной у двери  они  остановились,  Мадлен  поднесла  руку  к  горлу,
беспомощно озираясь, как та девушка из спектакля. Вдруг  Клодия  скрылась  в
дальнем углу, взяла что-то и вышла из тени на  свет.  В  руках  у  нее  была
большая кукла - девочка с волосами цвета воронова крыла,  большими  зелеными
глазами и милым личиком. Клодия протянула  куклу  Мадлен,  фарфоровые  ножки
звякнули. Мадлен посмотрела на куклу, и вдруг  глаза  ее  ожесточились,  она
усмехнулась,  обнажив  белоснежные  зубы,  погладила  куклу  по   голове   и
рассмеялась тихим грудным смехом.
   "Приляг?, - сказала Клодия;  в  дверной  проем  я  увидел,  что  они  обе
опустились на кушетку. Мадлен подобрала платье, Клодия  устроилась  рядом  и
обняла ее за шею. Кукла упала на пол,  Мадлен  подняла  ее,  закрыла  глаза,
откинула голову на подушку, волосы Клодии касались ее лица.
   Я снова прислонился к кровати. Я слышал  шепот  Клодии:  она  уговаривала
Мадлен успокоиться, потерпеть.  Потом  я  услышал  шаги,  они  приближались;
дверь,  скрипнув,  затворилась  и  отгородила  Медлен  от  нас  и  от  нашей
ненависти, от глубокой пропасти, что пролегла между нами.
   Я поднял голову: Клодия стояла передо мной и смотрела без  горечи  и  без
злобы; ее лицо было неподвижно, как у той куклы.
   "Все это правда! - сказал я. - Я заслужил твою ненависть. Заслужил ее уже
в ту самую минуту, когда Лестат вложил твое слабое тело в мои руки?.
   Казалось, она не слышит меня, ее глаза струили мягкий, приглушенный свет.
Ее красота обжигала мою душу, я страдал невыносимо. И  вдруг  она  удивленно
сказала:
   "Ведь ты мог тогда просто  убить  меня.  Да,  убить.  -Она  окинула  меня
невозмутимым взглядом. - Может, ты хочешь сделать это сейчас??
   "Сейчас! - Я обнял ее, притянул к себе. Ее смягчившийся голос пробудил во
мне нежность. - Что ты говоришь? Ты сошла с ума??
   "Но я хочу этого, - сказала она. - Припади губами к моей шее - как  тогда
- и пей кровь каплю за каплей, покуда  у  тебя  хватит  сил.  Подтолкни  мое
сердце к краю обрыва. Я маленькая, тебе не составит труда забрать мою жизнь.
Я не стану сопротивляться. Я ведь такая  хрупкая,  ты  можешь  сломать  меня
одним пальцем, как цветок?.
   "Неужели ты правда этого хочешь? - спросил я. - Почему же ты не захватила
нож для меня??
   "Ты бы решился умереть вместе со мной? - Клодия насмешливо улыбнулась.  -
Да или нет? - настойчиво повторила она. - Разве ты так и не  понял,  что  со
мной происходит? Он медленно убивает  меня,  этот  твой  вампир-учитель;  он
превратил тебя в своего раба, потому  что  не  хочет  делить  со  мной  твою
любовь, он хочет забрать тебя всего. Я вижу его  тень  в  твоих  глазах.  Ты
мучишься, потому что не можешь скрыть свою любовь к нему. Подними голову,  я
заставлю тебя смотреть на меня, заставлю слушать?.
   "Довольно. Я тебя не оставлю. Мы уже говорили об  этом...  Но  даже  ради
тебя я не могу превратить ее в вампира?.
   "Но ведь речь идет о моей жизни! Дай мне ее, чтобы она  позаботилась  обо
мне, просто помогла бы выжить! И он тогда получит тебя целиком! Я всего лишь
борюсь за собственную жизнь!?
   Я чуть было не оттолкнул ее.
   "Нет, нет, это какое-то безумие, дьявольское наваждение! - воскликнул  я.
- Это ты не  хочешь  делить  меня  с  ним,  хочешь,  чтобы  вся  моя  любовь
принадлежала только тебе. А если не моя, то этой женщины. Он  сильнее  тебя,
он тебя не замечает, поэтому ты сама желаешь ему  смерти,  как  Лестату.  Но
тебе не удастся разделить со мной еще одну смерть. Все что угодно, но только
не это! И я не стану превращать ее  в  вампира,  обрекать  тысячи  людей  на
верную гибель в ее объятиях. Твоя власть надо мной кончилась, и я ни за  что
на свете не сделаю этого!?
   Если б только она могла меня понять!
   Я никогда не верил, что Арман желает ее смерти, он был слишком  далек  от
мелких страстей. Об этом я даже не думал. Я с  ужасом  начал  понимать,  что
происходит нечто чудовищное, по сравнению с чем мои гневные слова прозвучали
как насмешка над собой, как жалкая попытка противостоять ее  железной  воле.
Она ненавидит и презирает меня, она сама в этом призналась, и сердце у  меня
сжималось от тоски. Она сейчас нанесла мне смертельный  удар,  отняла  самое
главное - лишила своей любви. Этот нож был здесь, в моей груди, и  я  умирал
за Клодию, за свою любовь, умирал от любви, как  в  ту  ночь,  когда  Лестат
подарил ее мне, назвал  ей  мое  имя,  когда  я  впервые  встретился  с  ней
взглядом. Эта любовь согревала меня долгие  годы,  лечила  мою  ненависть  к
себе, заставляла меня жить. Вот зачем Лестат дал ее мне: он все понимал!  Но
его план не удался, все было кончено.
   Время шло, я мерил шагами комнату, сжимая и разжимая  кулаки.  Чувствовал
ее взгляд, но не только ненависть горела в нем: в ее влажных глазах  застыла
жестокая, нестерпимая боль. Впервые она  открыла  мне  свою  боль!  ?Сделать
бессмертной эту жалкую плоть?. Я зажал уши, чтобы избавиться от этих слов. Я
плакал. Долгие годы я думал, что ей все равно, что ей не  бывает  больно.  Я
ошибался. О, как бы Лестат посмеялся над нами! Вот почему в ту роковую  ночь
Клодия всадила кухонный нож в его грудь: ее  мучения  только  рассмешили  бы
его. А чтобы убить меня, ей достаточно было показать  свою  боль:  мое  дитя
страдало, и ее боль становилась моей болью.
   В соседней комнате стоял гроб - постель для Мадлен. Клодия вышла  туда  и
оставила меня наедине с моими мучениями. Но даже  я  хотел  побыть  один.  Я
стоял у открытого окна и смотрел на пелену дождя. Крупные капли искрились на
листьях папоротника, на хрупких белых цветах, и  тонкие  стебельки  гнулись,
ломались  под  тяжестью  воды.  Ковер  цветов  устилал  пол   на   маленьком
балкончике, капли мягко ударялись о белоснежные лепестки.  Я  остался  один,
совсем один. И это было непоправимо, как то, что я сделал тогда с Клодией.
   И все же я ни о чем не жалел. Может, виной тому была черная,  беззвездная
ночь. Холодный свет фонарей расплывался в  тумане.  И  странный,  незнакомый
покой наполнил мою душу.
   "Я один, один в целом свете?, - говорил я себе и  вдруг  понял,  что  это
хорошо, что так и должно быть. Как будто я всегда был один,  и  в  ту  ночь,
когда стал вампиром, я покинул Лестата и пошел своей дорогой, не оглядываясь
на него, и мне уже не нужен ни он, ни кто-то другой. Казалось, ночь  говорит
мне: ?Ты - часть меня, только я понимаю тебя и укрываю  в  своих  объятиях?.
Один на один с тенями, без страха и ночных  кошмаров.  Непостижимый,  вечный
покой.
   Но скоро он оставил меня, рассеялся  бесследно,  как  тучи  после  дождя.
Прежняя боль пронзила сердце я потерял Клодию;  мрачные  тени  выползали  из
углов неприбранной, странно чужой комнаты и собирались вокруг меня. Но  даже
теперь, когда яростные порывы ветра разорвали в клочья эту  тихую  ночь,  ко
мне властно взывала какая-то незнакомая неодушевленная сила.  И  сила  моего
естества откликнулась  на  этот  зов  не  сопротивлением,  но  таинственным,
лихорадочным напряжением.
   Я бесшумно двигался по комнатам, тихонько отворял перед собой  двери,  и,
наконец, в тусклом свете ламп увидел женщину. Она спала на кушетке в обнимку
с куклой. Я опустился перед ней на колени и увидел, что ее глаза открыты.  В
темноте, сгущавшейся  позади  нее,  горели  другие  глаза,  они  внимательно
смотрели на меня, маленькое бледное личико застыло в ожидании.
   "Ты станешь заботиться о ней, Мадлен?? - спросил я тихо. Она  еще  крепче
вцепилась в игрушку, спрятала лицо куклы у себя  на  груди.  Моя  рука  сама
собой потянулась к ней.
   "Да!? - отчаянно сказала Мадлен.
   "Ты думаешь, она тоже кукла?? - спросил я и положил ладонь на  фарфоровую
головку. Мадлен резким движением вытащила куклу из-под моей руки  и,  упрямо
стиснув зубы, посмотрела мне в глаза.
   "Ребенок, который никогда  не  умрет!  Вот  кто  она  для  меня?,  -  она
выговорила это, как заклинание
   "Ах вот оно что...? - прошептал я.
   "С меня довольно кукол? . - Она отшвырнула игрушку. Она прятала что-то  у
себя на груди, прикрывая ладонью, но я знал, что она хочет мне это показать.
И я вспомнил, что это; я уже видел  его  раньше  -  медальон,  приколотый  к
платью золотой булавкой.
   "И ребенка, который умер?? - догадался я, внимательно  вглядываясь  в  ее
лицо. Я представил себе ее лавку игрушек, этих кукол с  одинаковыми  лицами.
Покачав головой, она дернула медальон, и булавка порвала  платье  у  нее  на
груди. Дикий страх исказил ее лицо. Она разжала  ладонь  с  булавкой,  кровь
текла по ее пальцам.
   "Моя дочь?, - прошептала она трясущимися губами.
   Я открыл крышку медальона и увидел нарисованное на фарфоре  лицо  Клодии;
нет, кукольное личико,  обрамленное  прядями  волос  цвета  воронова  крыла,
слишком хорошенькое, приторно невинное. Я  разглядывал  портрет  девочки,  а
мать с ужасом смотрела в темноту перед собой.
   "У тебя горе...? - мягко сказал я.
   "С меня довольно горя. - Ее глаза сузились. - Если б ты знал, как я жажду
стать такой, как ты. Я уже давно готова к этому?. - Она  потянулась  ко  мне
всем телом, грудь вздымалась у нее под корсетом.
   И вдруг страшное разочарование изобразилось на ее лице. Она отвернулась и
покачала головой.
   "О, если бы ты был