отвели домой и
как меня потом долго мучили кошмары, связанные с огнем. Кто-то смачивал  мне
лоб и все время шептал: ?Лестат, очнись?.
   Уже многие годы я не вспоминал  этот  небольшой  эпизод  своей  жизни.  Я
довольно часто думал о  том  месте  -  каждый  раз,  когда  мне  приходилось
оказываться неподалеку или проезжать  мимо.  В  моем  воображении  возникали
частокол из почерневших столбов и образы мужчин, женщин, даже детей, которых
возле этих столбов сжигали заживо.
   Никола не сводил с меня пристального взгляда.
   - Когда ваша матушка  пришла  за  вами,  она  сказала,  что  виной  всему
невежество и жестокость. Она очень рассердилась на нашего священника за  то,
что он забивал нам голову старыми сказками.
   Я кивнул.
   - Самым страшным для меня было услышать в конце концов, что все эти  люди
погибли напрасно, что давно забытые жители  нашей  деревни  были  совершенно
невиновны. ?Все они стали жертвами предрассудков, - сказала тогда моя  мать.
- Никаких ведьм на самом деле не было?. Нет ничего удивительного в том,  что
я долго еще продолжал безутешно рыдать.
   - А вот моя мать говорила совершенно другое, - возразил мне Никола. - Она
утверждала, что все ведьмы находились в сговоре с дьяволом, что они  портили
посевы и в образе волков убивали овец и даже детей...
   - Но разве станет мир хуже оттого, что никого и никогда не станут  именем
Бога сжигать на кострах? - спросил я. - Если не будет в людях слепой веры  в
Бога, ради которой они  способны  творить  подобное  друг  с  другом.  Какую
опасность таит мир, живущий по светским законам и не допускающий  совершения
столь ужасных деяний?
   Никола притворно нахмурился и слегка подался в мою сторону.
   - Надеюсь, что волки там, в горах, не причинили вам никакого вреда?  -  с
озорной улыбкой поинтересовался он. - Не случилось ли  так,  монсеньор,  что
без нашего ведома они превратили вас  в  оборотня?  -  Он  провел  рукой  по
меховой опушке моего нового бархатного плаща, который по-прежнему  оставался
у меня на плечах. - Вспомните, о чем говорил нам святой отец: в  те  времена
сожгли немало оборотней, поскольку считали, что они представляли  для  людей
серьезную угрозу.
   Я расхохотался.
   - Скажу вам откровенно: если бы мне удалось превратиться в  волка,  я  не
стал бы кружить вокруг деревни и убивать детей. Я бежал бы куда глаза глядят
из  этой  деревенской  дыры,  где  маленьких  мальчиков  по-прежнему  пугают
россказнями о сожженных на кострах колдуньях. Я  бы  выбрался  на  дорогу  в
Париж и бежал по ней, не останавливаясь, пока не увидел бы впереди городские
предместья.
   - И в результате обнаружили бы, что  Париж  -  точно  такая  же  дыра,  -
парировал он, - где на Пляс-де-Грев на потеху толпе на  колесе  переламывают
ворам кости.
   - Ничего подобного, - ответил  я.  -  Я  увижу  прекрасный  город  и  его
жителей,  в  умах  которых  рождаются   великие   идеи,   призванные   вести
человечество вперед и пролить свет на самые темные тайники мира
   - Так, значит, вы мечтатель! - воскликнул он, но я видел,  что  он  очень
доволен таким открытием. Улыбка делала его лицо по-настоящему красивым.
   - И к тому же я познакомлюсь там с людьми, подобными вам, - продолжал  я.
- С теми, кто способен мыслить и выражать свои идеи доступным языком. Я буду
сидеть рядом с ними в кафе, мы будем вместе пить и вести яростные  словесные
дуэли. И во время таких бесед  и  споров  мы  будем  испытывать  возвышенные
чувства.
   Никола обнял меня и поцеловал.  Мы  были  уже  так  пьяны,  что  едва  не
опрокинули стол.
   - Мой господин, победитель волков... - прошептал он.
   Когда дошла очередь до третьей бутылки, я  начал  рассказывать  Никола  о
своей жизни, чего никогда прежде не  делал.  О  том,  каково  это  ежедневно
подниматься в  горы,  уезжать  от  дома  так  далеко,  что  не  видно  башни
отцовского замка, скакать на лошади высоко над полями, через леса,  которые,
казалось, населены привидениями и разного рода нечистой силой.
   Слова  лились  из  меня  непрерывным  потоком,  мой  собеседник  тоже  не
отставал, и вскоре мы уже беседовали на тысячи разных  тем,  обо  всем,  что
переполняло наши сердца, об одиночестве каждого из нас. Точно так же, как  и
во время моих редких бесед с матерью, все сказанное нами приобретало  особый
смысл. Когда же речь зашла о наших желаниях, стремлениях и неудовлетворенных
амбициях, мы  пришли  в  страшное  возбуждение  и  заговорили  одновременно,
перебивая друг друга, и речь наша при этом  состояла  практически  из  одних
только восклицаний: ?Да! Да!?, или ?Вот именно!?, или ?Я  прекрасно  понимаю
вас!?, или ?Да, понимаю, вы не могли вынести это?, или еще чего-то в том  же
духе.
   Мы потребовали принести еще бутылку вина и подбросить в камин дров, после
чего я принялся уговаривать Никола поиграть для меня на скрипке. Он  тут  же
бросился к себе за инструментом.
   День был уже в самом разгаре. Солнце ярко светило в окна, в камине  жарко
горел огонь. Мы были основательно пьяны, ужин мы  так  и  не  заказали.  Мне
казалось, что еще никогда в своей жизни я  не  был  так  счастлив.  Лежа  на
маленькой, покрытой толстым соломенным матрацем кровати, подложив под голову
руки, я смотрел, как он вынимает из футляра скрипку.
   Он приложил ее к плечу и начал перебирать струны и подкручивать колки.
   Наконец он взмахнул смычком и резко ударил  им  по  струнам  -  раздались
первые звуки.
   Я тут же вскочил, прислонился спиной к деревянной панели стены и уже не в
силах был отвести взгляд от Никола. Подобной музыки мне еще  не  приходилось
слышать - я просто не мог поверить своим ушам.
   Он буквально ворвался в мелодию, извлекая из скрипки потрясающие по силе,
прозрачные и волнующие до глубины души звуки. Глаза Никола были закрыты, рот
полуоткрыт и нижняя губа чуть изогнута, и не меньше, чем сама  музыка,  меня
потрясла его поза  -  казалось,  он  всем  телом  слился  с  инструментом  и
прислушивается к нему не ухом, а душой.
   Никогда прежде я не слышал ничего подобного: полные  искреннего  чувства,
трепещущие мощные звуки бурным потоком лились  со  струн,  повинуясь  смычку
музыканта. Он играл Моцарта, и ему блестяще удавалось передать  удивительную
красоту,  веселость   и   живость,   свойственные   произведениям   великого
композитора.
   Когда музыка смолкла, я вдруг обнаружил, что сижу, сжимая руками голову и
по-прежнему не сводя взгляда с Никола.
   - Что с вами, монсеньор? - почти беспомощным тоном спросил он.
   В ответ я вскочил с кровати, заключил его в объятия и  поцеловал  сначала
его, а потом и скрипку.
   - Перестань называть меня монсеньором! - воскликнул я. - Зови меня просто
по имени.
   С этими словами я бросился ничком обратно на кровать, закрыл лицо  руками
и разрыдался.
   Никола присел рядом со мной, начал  меня  гладить,  пытаясь  утешить.  Он
спрашивал о причине моих слез, и,  несмотря  на  то  что  я  ничего  не  мог
объяснить толком,  я  видел,  что  он  потрясен  тем  впечатлением,  которое
произвела на меня его игра. В его  голосе  не  было  теперь  ни  горечи,  ни
сарказма.
   Не помню точно, но, кажется, в тот вечер он проводил меня до дома.
   На следующее утро я стоял на вымощенной камнем улице перед магазином  его
отца и швырял камешки в окно комнаты Никола, пока наконец он не выглянул.
   - Не хочешь спуститься вниз и продолжить нашу вчерашнюю беседу? - спросил
я его.
 
Глава 5 
 
   С тех пор все свободное от охоты время я проводил  в  беседах  с  Никола.
Приближалась весна. На  горных  склонах  зазеленела  трава,  яблоневые  сады
пробуждались к жизни. Мы с Никола всегда были вместе.
   Мы подолгу бродили по каменистым горным склонам, ели хлеб  и  пили  вино,
расположившись  на  зеленой  траве,  согретой  теплыми  лучами  солнца,  или
отправлялись чуть  южнее  -  к  развалинам  древнего  монастыря.  Иногда  мы
проводили время в моем замке, сидя  в  одной  из  комнат  или  поднявшись  в
какую-нибудь башню. А когда мы были слишком пьяны, вели себя чересчур  шумно
и тем самым могли вызвать раздражение у окружающих, то запирались в знакомой
комнатке на втором этаже деревенского кабачка.
   Неделя проходила за неделей - и мы все лучше и лучше узнавали друг друга.
Никола  рассказал  мне  о  своем  детстве,  о  разного   рода   горестях   и
разочарованиях юности, о людях, которых он знал и любил.
   Я в свою очередь  поведал  ему  о  своих  бедах,  поделился  болезненными
воспоминаниями, в том числе и о неудачном побеге из дома  вместе  с  труппой
бродячих итальянских актеров.
   Это произошло в один из вечеров, когда  мы  снова  сидели  в  комнатке  в
кабачке и, как всегда, были пьяны. Фактически мы находились в том состоянии,
которое можно назвать золотым моментом, - том состоянии опьянения, когда все
приобретает особенный смысл. Мы всегда стремились продлить этот  момент,  но
каждый раз неизбежно наступала минута,  когда  кто-нибудь  из  нас  говорил:
?Все, не могу больше. Похоже, наш золотой момент прошел?.
   В тот вечер, стоя возле окна и  глядя  на  сиявшую  над  горами  луну,  я
сказал, что в такие золотые моменты даже тот факт, что мы  находимся  сейчас
не в Париже,  не  в  ?Комеди  Франсез?  или  в  ?Опера?  в  ожидании,  когда
поднимется занавес, - этот факт кажется мне не столь ужасным.
   - Ты опять заговорил о парижских театрах, - сказал он. - О чем бы  мы  ни
говорили, ты всегда возвращаешься к теме театров и актеров...
   Выражение его больших карих глаз всегда вызывало расположение, и в  своем
красном бархатном сюртуке, сшитом по парижской моде, он выглядел  нарядно  и
щеголевато.
   - Актеры творят волшебство, -  ответил  я.  -  На  сцене  они  заставляют
происходить разного рода события, они фантазируют и импровизируют.
   - Подожди, и ты в свете огней рампы увидишь, как  по  их  загримированным
лицам струится пот.
   - Ну вот, опять ты об этом! А как же тогда ты сам, ты, который бросил все
ради игры на скрипке?
   Он стал вдруг очень серьезным, словно вновь ощутил страшную усталость  от
борьбы с самим собой.
   - Да, я поступил именно так, - признался он. Всем в городке было известно
о разногласиях между ним и его отцом. Ники не  желал  возобновлять  учебу  в
Париже.
   - Своей игрой ты оживляешь все вокруг, - продолжал я. - Ты создаешь нечто
из ничего. Ты заставляешь других совершать добрые поступки. И это для меня в
тебе особенно благословенно.
   - Я заставляю звучать музыку, и это делает меня счастливым, - ответил он.
- Что же в этом благословенного?
   Я, как всегда, не стал обращать внимание на его цинизм.
   - Всю свою жизнь я  прожил  среди  тех,  кто  ничего  не  создавал  и  не
стремился что-либо изменить, - вновь заговорил я.  -  А  потому  воспринимаю
актеров едва ли не как святых.
   - Святых? - переспросил он.  -  Благословенно...  добродетель...  Лестат,
твои словечки приводят меня в недоумение.
   Я улыбнулся и покачал головой.
   - Ты не понимаешь. Я говорю о сущности и характерах людей, а не о том, во
что они  верят.  Я  говорю  о  тех,  кто  не  приемлет  необходимости  вести
бесполезный образ жизни только потому, что был для него рожден. Речь о  тех,
кто жаждет стать лучше. Они трудятся, приносят жертвы, совершают поступки...
   Его тронули мои слова, и в то же время я чувствовал, что каким-то образом
причинил ему боль.
   - Во всем этом действительно есть благословенность, - продолжил я, - есть
святость. И независимо от того, существует ли Бог, есть благодетельность.  Я
уверен в этом так же, как уверен в том, что за окном видны горы,  а  в  небе
сияют звезды.
   Он бросил на меня печальный взгляд, и по-прежнему было заметно,  что  его
задели мои слова. Однако в тот момент я думал совсем не о нем.
   Я вспомнил о своем разговоре с матерью и о том,  что  недостаточно  хорош
для своей семьи, что постоянно вызываю у них раздражение своим присутствием.
Но если я верил в то, что говорил...
   - Неужели ты и в самом деле веришь во  все  это?  -  спросил  он,  словно
прочитав мои мысли.
   - Быть может, да, а быть может, нет, - ответил я, ибо мне невыносимо было
видеть его печаль.
   И тогда я счел необходимым и уместным поведать ему историю своего  побега
из дома вместе с труппой итальянских актеров. Я рассказал ему о том,  о  чем
не говорил никому, даже матери, - о нескольких счастливых днях,  проведенных
вместе с ними.
   - А теперь скажи мне, как можно утверждать, что дарить огромное счастье и
получать взамен счастье  не  меньшее  -  плохо?  Своими  представлениями  мы
вдохнули жизнь  в  городок.  Уверяю  тебя,  это  было  поистине  волшебство,
способное даже исцелять больных!
   Он лишь покачал головой. Я понимал, что он хотел сказать очень многое, но
не осмеливался сделать это из уважения ко мне.
   - Ты не понимаешь меня, не так ли? - спросил я.
   -  Разве  тебе   не   известно,   Лестат,   что   грех   всегда   кажется
привлекательным? - мрачно ответил он.  -  Как  ты  думаешь,  почему  церковь
всегда предавала актеров проклятию? Да  потому,  что  театр  возник  еще  во
времена бога вина Диониса. Ты можешь прочесть об этом у  Аристотеля.  А  бог
Дионис поощрял в людях стремление к  нечестивому  поведению.  Ты  чувствовал
себя хорошо на сцене, потому что там царили распущенность, непристойность  и
разврат, потому что там всем  заправляют  последователи  этого  виноградного
бога,  а  тебе  очень  хотелось  позлить  своего  отца.  Именно   там   тебе
представился для этого прекрасный случай...
   - Нет, Ники, нет, тысячу раз нет!
   - Лестат, мы оба с тобой пребываем во грехе. - Он наконец улыбнулся. - Мы
оба грешили. Вели себя недостойно и пользовались дурной  репутацией.  Именно
это столь тесно связывает нас.
   Теперь настала моя очередь опечалиться, ибо его слова причинили мне боль.
Золотой момент был упущен, ушел безвозвратно... разве что случится  что-либо
еще.
   - Пошли, - сказал я. - Возьми свою скрипку и давай  уйдем  куда-нибудь  в
лес, где ты сможешь играть, не опасаясь  кого-либо  разбудить.  И  тогда  мы
посмотрим, присутствует ли в твоей игре добродетель.
   - Ты сошел с ума! - воскликнул он, но тем не менее, схватив  за  горлышко
непочатую бутылку вина, устремился к двери.
   Я последовал за ним.
   - В таком случае давай пойдем на поляну ведьм, - предложил он,  когда  со
скрипкой в руках вышел на улицу.  -  Посмотри,  как  ярко  светит  луна.  Мы
устроим дьявольские пляски, и я стану играть для колдовских духов.
   В ответ  я  лишь  расхохотался.  Должно  быть,  я  был  очень  пьян,  раз
согласился на подобное предложение.
   - Мы заново освятим это место, - подхватил я его идею. - Мы сделаем это с
помощью чистых звуков прекрасной музыки.
   С тех пор как я в последний раз был на поляне  ведьм,  прошло  уже  много
лет.
   Никола был прав - луна ярко освещала мрачным  кольцом  окружавшие  поляну
обугленные столбы и черную землю,  на  которой  даже  через  сто  лет  после
происходивших здесь страшных сожжений  ничего  не  росло.  Молодой  подлесок
начинал появляться лишь на  достаточно  большом  расстоянии  от  поляны.  На
открытом пространстве гулял ветер, уносясь в  сторону  гор  и  натыкаясь  на
каменистые склоны. Деревня была скрыта от нас темнотой.
   По  спине  у  меня  пробежал  озноб,  но   он   был   вызван,   вероятно,
воспоминаниями о том  ужасе,  который  я  испытывал  в  детстве  при  словах
?сожженные заживо?, представляя  себе  страдания  тех,  кто  горел  на  этих
кострах.
   Ники заиграл какой-то цыганский напев и  в  странном  танце  пустился  по
кругу, сверкая в лунном свете белыми с высокой шнуровкой сапогами.
   Присев на обугленный пень, я пил вино прямо из горлышка. Как и всегда,  я
чувствовал, что сердце мое разрывается от звуков прекрасной музыки. Какой же
может быть в этом грех, думал я, что плохого, кроме  разве  что  возможности
заново пережить собственную жизнь в этом ужасном месте? И вскоре я уже молча
и безутешно плакал.
   Мне  казалось,  что  музыка  все  еще  продолжает  звучать,  но  вдруг  я
обнаружил, что Ники оказался рядом со  мной  и  пытается  меня  утешить.  Мы
сидели бок о бок, и он говорил, что мир полон несправедливости и что мы  оба
оказались пленниками ужасного, Богом забытого уголка  Франции,  но  настанет
день, когда мы наконец вырвемся отсюда. А я в тот момент вспомнил о  матери,
ставшей пленницей нашего замка на высокой горе, и меня охватила  невыразимая
и невыносимая печаль. Ники заиграл снова и  велел  мне  забыть  обо  всем  и
танцевать.
   Да, именно музыка и танец  способны  заставить  нас  сделать  это,  хотел
сказать ему я. Так почему же тогда их считают греховными? Как можно считать,
что они есть зло? Я присоединился к Никола в его круговой  пляске.  Поистине
золотые звуки лились со струн его скрипки и устремлялись ввысь,  к  звездам.
Теперь я плясал вокруг Ники, а  он  заиграл  еще  более  быструю,  неистовую
мелодию. Распахнув, словно крылья, полы плаща,  я  откинул  назад  голову  и
посмотрел на звезды. Звуки музыки окутали меня туманной пеленой -  и  поляна
ведьм перестала для меня существовать. Остались только  горы  и  распахнутое
над ними небо.
   С тех пор мы с Никола стали еще ближе.
 
*** 
 
   Через несколько дней, однако, случилось  нечто  совершенно  из  ряда  вон
выходящее.
   Было уже очень поздно. Мы проводили  время,  как  обычно,  в  комнатке  в
кабачке. Никола ходил  из  угла  в  угол  и  вдруг,  отчаянно  жестикулируя,
высказал вслух то, что давно было на уме у нас обоих.
   Он заговорил о необходимости нашего побега в Париж, о том, что, даже если
мы останемся там без гроша, нам все равно будет лучше,  чем  здесь,  что  он
предпочитает жить нищим попрошайкой в Париже.
   Нужно ли говорить, что наши мысли полностью совпадали?
   - Что ж, Ники, я готов просить милостыню на улице, - сказал я. - Но ни за
что на свете я не соглашусь играть роль бедного провинциального родственника
в богатом доме.
   - А ты думаешь, я соглашусь на это? - резко спросил  он.  -  Я  предлагаю
бежать, Лестат, послать к чертям абсолютно всех.
   Хотел ли я продолжать подобную жизнь? Ведь я  осознавал,  что  наши  отцы
проклянут нас. И в то же время жизнь здесь была такой бессмысленной...
   Конечно, мы хорошо понимали,  что  наш  совместный  побег  станет  чем-то
гораздо более серьезным, чем то, что я  совершал  раньше.  Мы  уже  не  были
мальчиками, мы стали взрослыми мужчинами. Проклятие наших отцов, которое  мы
навлечем на свои головы, не могло не беспокоить нас.
   К тому же мы были достаточно зрелыми людьми, чтобы  понимать,  что  такое
голод.
   - А что я стану делать в Париже, если мы будем голодать? - спросил  я.  -
Охотиться на крыс, чтобы раздобыть нам ужин?
   - Если в том будет нужда, я буду играть за деньги на скрипке на  бульваре
Тамплиеров, а ты сможешь посещать театры.
   Теперь уже он откровенно искушал меня.
   - Неужели все это были для тебя пустые разговоры, Лестат? - спрашивал он.
- Да с твоими внешними данными ты в самом скором времени окажешься на  сцене
одного из театров.
   Мне очень нравилась тема  наших  теперешних  разговоров.  Мне  доставляло
удовольствие видеть, что он верит в возможность нашего побега.  Несмотря  на
то что он постоянно употреблял слово ?наплевать?, от его цинизма не осталось
и следа. И неожиданно перспектива успешно  завершить  задуманное  показалась
вполне реальной.
   Сознание  полной  бессмысленности  жизни  здесь  только  усиливало   наше
желание.
   Я вновь подумал о том, что музыка и актерская игра несут  в  себе  добро,
потому что они уничтожают хаос. Под  этим  словом  я  понимал  однообразную,
лишенную какого-либо смысла жизнь.  Если  нам  суждено  завтра  умереть,  то
окажется, что мы прожили жизнь напрасно. Мне  вдруг  пришло  в  голову,  что
жизнь и скорая смерть моей матери  тоже  бессмысленны,  и  я  повторил  Ники
сказанные ею совсем недавно слова о том, что она панически боится смерти.
   И снова наш золотой момент куда-то исчез. За