нной головой и простертыми руками. А там кто, святая  Рита  с  красной
раной на лбу? Ах, эти старые поверья! И подумать только, они живут в  сердце
этой женщины.
   Я прищурился, пытаясь разобрать самые крупные  названия  книг  на  полках
Фома Аквинский, Маритайн, Тейар де Шарден.  Напряжение,  потребовавшееся  от
меня, чтобы связать эти слова с  именами  католических  философов,  оставило
меня без сил. Но мой мозг лихорадило, он  никак  не  мог  успокоиться,  и  я
прочел остальные названия. Книги по  тропическим  заболеваниям,  по  детской
психологии.  Я  разглядел  на  стене,  рядом  с  распятием,   фотографию   в
рамке-монахини в покрывалах и форме - наверное, какая-то церемония. Я не мог
рассмотреть, присутствует ли среди них она,  -  только  не  этими  смертными
глазами, тем более, что они болели. На монахинях были синие платья и синие с
белым покрывала.
   Она держала меня за руку. Я повторил,  что  мне  нужно  поехать  в  Новый
Орлеан. Мне нужно выжить,  чтобы  добраться  до  моего  друга  Луи,  который
поможет вернуть мое тело. Я  описал  ей  Луи  -  рассказал,  как  он  живет,
отрезанный  от  современного  мира  в  крошечном  темном  домике  в  глубине
заросшего сада. Я объяснил, что он  слаб,  но  сможет  дать  мне  вампирскую
кровь, тогда я снова стану вампиром, выслежу Похитителя  Тел  и  верну  себе
прежнюю оболочку. Я сказал  ей,  что  Луи  очень  человечен,  что  особенной
вампирской силы он мне не передаст, но я не смогу найти Похитителя, пока  не
получу сверхъестественное тело.
   - Значит, это тело умрет, - заключил я, - когда он  даст  мне  кровь.  Вы
спасаете его ради смерти. - Я плакал. Я понял, что говорю по-французски,  но
она вроде бы понимала, потому что по-французски же она сказала, что мне надо
отдохнуть, что у меня бред.
   - Я с вами, - очень медленно и осторожно произнесла она по-французски.  -
Я вас защищу. - На моей руке лежала ее теплая  мягкая  рука.  С  необычайной
заботой она отвела мои волосы со лба.
   Дом погрузился во тьму.
   В камине горел огонь, а Гретхен лежала рядом со мной. Она надела  длинную
фланелевую рубашку, белую и очень плотную; она распустила волосы и  обнимала
меня, когда я дрожал. Мне нравилось ощущать на руке ее волосы. Я  прижимался
к ней и боялся, что сделаю ей больно. Она снова и снова  вытирала  мое  лицо
прохладной тканью. Ночь сгущалась, а с ней и мой панический ужас.
   - Я не дам тебе умереть, - прошептала она мне на ухо. Но я услышал страх,
который она замаскировать не смогла. Я погрузился в неглубокий сон, и сквозь
него видел очертания комнаты, ее цвета и свет. Я снова воззвал к  остальным,
умоляя Мариуса прийти мне на помощь. Мне чудились ужасные  вещи  -  что  они
наблюдают за мной, словно белые статуэтки  Святой  Девы  и  святой  Риты,  и
отказываются помочь.
   Уже перед рассветом я услышал  голоса.  Пришел  врач  -  усталый  молодой
человек с желтоватой кожей и красными кругами вокруг глаз. Мне в руку  снова
вонзилась игла. Я жадно пил ледяную воду, которую мне дали. Я не разбирал ни
слова из тихого бормотания доктора, да оно для меня и не предназначалось. Но
переходы интонации голоса были  спокойными  и  уверенными.  Я  уловил  слова
"эпидемия", "метель" и "невозможные условия".
   Когда закрылась дверь, я взмолился, чтобы она вернулась.
   - Рядом с твоим бьющимся сердцем, - прошептал я ей в ухо, когда она вновь
легла возле меня. Как приятно - ее нежные тяжелые руки, большая бесформенная
грудь, гладкая нога. Может быть, я слишком болен, чтобы бояться.
   - Спи, - сказала она. - Постарайся ни о чем не волноваться. -  Наконец-то
я провалился в глубокий сон, глубокий, как снег за окном, как темнота.
 
*** 
 
   "Как думаешь, не пора ли тебе исповедаться? - спросила Клодия. -  Знаешь,
ты действительно, как говорится, висишь на волоске".
   Она сидела у меня на коленях и смотрела снизу вверх, положив руки мне  на
плечи, а ее лицо находилось ближе чем в дюйме от моего.
   У меня сжалось и взорвалось болью сердце, но нож был ни при чем -  только
вцепившиеся в меня  ручки  и  аромат  раздавленных  роз,  исходивший  от  ее
мерцающих волос.
   "Нет. Я не могу исповедаться, - ответил я дрожащим голосом. - О  Господи,
что тебе от меня нужно?"
   "Ты не жалеешь! И никогда не жалел! Ну скажи. Скажи правду. Ты  заслужил,
чтобы я вонзила нож в твое сердце, сам знаешь - и всегда знал!"
   "Нет!"
   Я посмотрел на нее, на тонкую пряжу волос, и что-то во мне  сломалось.  Я
поднял ее, встал, усадил ее в кресло напротив и упал на колени у ее ног.
   "Клодия,  послушай.  Не  я  это  начал.  Не  я  сотворил  мир!  Это   зло
существовало всегда. Оно притаилось в тени, поймало меня, взяло меня к себе,
а я делал то, что считал  нужным.  Не  смейся  надо  мной,  прошу  тебя,  не
отворачивайся. Не я создал зло! Не я сам себя создал!"
   Она задумчиво и пристально следила за мной, и ее пухлый ротик  растянулся
в красивой улыбке.
   "У тебя были не только мучения, -  сказал  я,  вцепляясь  пальцами  в  ее
плечики. - Не только ад. Ну скажи, что не только. Скажи, что было и счастье.
Дьяволы бывают счастливы? Господи, я ничего не понимаю!"
   "Ничего не понимаешь, но вечно что-нибудь делаешь, да?"
   "Да, и не жалею об этом. Не жалею. Я  прокричал  бы  это  с  крыши  самим
Небесам. Клодия, я все совершил бы заново!  -  Я  глубоко  вздохнул.  И  еще
громче повторил:
   - Я все совершил бы заново!"
   В комнате повисла тишина.
   Она оставалась невозмутимой. Разозлилась ли она? Удивилась?  Глядя  в  ее
лишенные выражения глаза, я не мог понять.
   "О, да, ты действительно порочен, отец мой, - тихим  голоском  произнесла
она. - И как ты с этим живешь?"
   Дэвид отвернулся от окна. Он возвышался над ее плечом и смотрел  на  меня
сверху вниз - я стоял перед ней на коленях.
   "Я - идеал своего племени, - сказал я. - Я - идеальный вампир.  Глядя  на
меня, вы видите Вампира Лестата. Никто не затмит фигуру, которую  вы  видите
перед собой. Никто! - Я медленно встал. - Я не раб времени и  не  закаленный
тысячелетиями бог; я не фокусник в черном плаще и не унылый скиталец. У меня
есть совесть. Я знаю, что хорошо, а что  -  плохо.  Я  знаю,  что  делаю,  и
продолжаю в том же духе. Я - Вампир Лестат. Вот твой ответ. Делай с ним  что
хочешь"
 
*** 
 
   Светало. Бесцветное, но яркое вставало над снегом солнце. Гретхен  спала,
обхватив меня руками.
   Она не проснулась, когда я сел и потянулся к стакану воды. Безвкусной, но
прохладной.
   Чуть позже она открыла глаза и резко села, ее  светлые  волосы  упали  на
щеки, обрамляя сухое, чистое, полное неуловимого света лицо.
   Я поцеловал ее в теплую щеку и почувствовал, как ее пальцы дотронулись до
моей шеи, а потом до моего лба.
   -  Ты  вынесла  меня  оттуда,  -  сказал  я  хриплым  дрожащим   голосом.
Откинувшись на подушки, опять ощутил  слезы  на  щеках  и,  закрывая  глаза,
прошептал: "Прощай, Клодия", надеясь, что Гретхен меня не слышит.
   Когда я проснулся, она приготовила мне большую чашку бульона,  который  я
выпил и нашел почти вкусным. На тарелке поблескивали  разрезанные  яблоки  и
апельсины. Я жадно съел и их, поразившись хрусту яблок  и  сочности  волокон
апельсинов. За этим  последовала  горячая  смесь  крепкого  ликера,  меда  и
кислого  лимона,  которая  мне  так  понравилась,  что  она   не   замедлила
приготовить мне еще.
   Я опять подумал, как она похожа на гречанку с картины Пикассо, крупная  и
светлая.  У  нее  были  темно-коричневые  брови  и  светлые  глаза  -  почти
бледно-зеленые, - что придавало ее лицу убежденное и невинное выражение. Она
была немолода, эта женщина, благодаря чему в моих глазах становилась намного
красивее.
   В ответ на мой вопрос она с рассеянным, немного не от  мира  сего  видом,
кивнула и сказала, что мне лучше.
   Она явно погрузилась в собственные мысли.  Долго  стояла  и  смотрела  на
меня,  словно  я  представлял  для  нее  загадку,  а  потом  очень  медленно
наклонилась и приложила свои губы к моим. По  моему  телу  пробежала  резкая
дрожь волнения. Я снова заснул. Никакие сны мне не снились.
   Такое впечатление, что я всегда был человеком, всегда жил в этом теле,  -
и какую же я испытывал благодарность за мягкую чистую постель!
   День. Голубые заплатки за кронами деревьев.
   Словно в трансе следил я, как она разводит огонь. Я смотрел  на  отблески
пламени на ее голых ногах.  Серая  шерсть  Моджо,  тихо  поедавшего  обед  с
тарелки, зажатой между лапами,  припудрена  легким  снегом;  то  и  дело  он
поднимал ко мне глаза.
   Мое тяжелое человеческое тело все еще горело от температуры, но мне стало
прохладнее, лучше, боль уже не была такой резкой,  а  озноб  совсем  прошел.
"Да, но зачем она все это для меня делает? Зачем?  И  что  я  могу  для  нее
сделать?" - подумал я. Однако, представив себе,  что  меня  ждет  впереди  -
погоня за Похитителем Тел, - я почувствовал приступ паники. Я слишком болен,
чтобы уходить, мне предстоит провести здесь еще одну ночь.
   Мы опять лежали обнявшись, дремали, пока на улице сгущались сумерки, и  в
тишине раздавалось только тяжелое посапывание Моджо. Пылал огонь в камине. В
комнате было тепло и тихо. Казалось,  во  всем  мире  стало  тепло  и  тихо.
Начался снегопад, и вскоре на землю опустилась  мягкая,  беспощадная  ночная
тьма.
   Глядя на ее  спящее  лицо,  вспоминая  ее  мягкий  рассеянный  взгляд,  я
почувствовал себя ее защитником. Даже в ее голосе слышалась глубокая грусть.
Что-то в ней указывало на внутреннее смирение. Что бы ни случилось, решил я,
я не оставлю ее, пока не пойму, чем можно отплатить ей. К тому  же  она  мне
нравилась. Мне нравился ее внутренний мрак,  ее  скрытая  сторона,  а  также
простота ее речи и движений, искренность ее глаз.
   Когда я в очередной раз проснулся,  рядом  опять  был  врач  -  вчерашний
молодой парень с желтоватой кожей и усталым лицом, хотя теперь  у  него  был
более отдохнувший вид, а светлый халат  сверкал  чистотой  и  свежестью.  Он
приложил к моей груди  кусочек  холодного  металла  и,  видимо,  слушал  мое
сердце, легкие или еще  какой-то  внутренний  орган  в  поисках  необходимой
информации. На руках его были некрасивые скользкие резиновые перчатки. И  он
тихо разговаривал с Гретхен, как будто меня  там  не  было,  о  нескончаемых
проблемах в больнице.
   Гретхен оделась в простое синее платье, похожее, на мой взгляд, на платье
монашки, только оно было короче, а под ним - черные чулки. Волосы ее, прямые
и чистые, красиво спутались и напомнили  мне  сено,  из  которого  принцесса
пряла золото в сказке про Румпельштильцхена.
   Из глубин памяти всплыл образ Габриэль, моей матери. В то жуткое,  словно
страшный сон, время, когда я превратил  ее  в  вампира,  она  обрезала  свои
золотые волосы, но за день, пока она спала  сном  смерти  в  склепе,  волосы
отрасли снова, и она чуть не лишилась рассудка, когда их увидела.  Я  помню,
как не мог успокоить ее, она все кричала и кричала. Не  знаю,  почему  я  об
этом вспомнил, глядя на так понравившиеся мне волосы этой женщины. У  нее  с
Габриэль не было ничего общего. Ничего.
   Наконец доктор закончил тыкать в  меня  прибором  и  слушать  и  вышел  с
Гретхен совещаться. Проклятые смертные уши! Но я знал, что почти  здоров.  И
когда он возник передо мной и сказал, что теперь я "в порядке", нужно только
несколько дней отдохнуть, я тихо  ответил,  что  всем  этим  обязан  заботам
Гретхен.
   На что он выразительно кивнул, издал несколько невнятных звуков  и  потом
вышел навстречу снегу; его машина с тихим ворчанием проехала по переулку.
   У меня прояснилось в голове и стало так хорошо, что  захотелось  плакать.
Вместо  этого  я  выпил  еще  восхитительного  апельсинового  сока  и  начал
думать... вспоминать...
   - Придется ненадолго тебя оставить, - сказала Гретхен. - Мне надо  купить
продуктов.
   - Да, и за продукты заплачу я. - Я положил руку ей на запястье.  Все  еще
слабым, охрипшим голосом я сказал ей об отеле, о  том,  что  в  моем  пальто
остались деньги. Их хватит, чтобы оплатить не только  уход  за  мной,  но  и
продукты; она должна взять их себе. Ключи где-то в моей одежде, объяснил я.
   Она повесила мою одежду на  вешалки,  и  ключ  действительно  оказался  в
кармане рубашки.
   - Вот видишь? - усмехнувшись, сказал я. - Я говорил тебе истинную правду.
   Она улыбнулась, и ее лицо засветилось теплотой.  Сказала,  что  заедет  в
отель и привезет мои деньги, если я соглашусь полежать  спокойно.  Не  самая
лучшая мысль - оставлять деньги валяться без присмотра, пусть даже в хорошем
отеле.
   Я хотел ответить ей, но меня клонило в сон. Потом в окошко я увидел,  как
она идет по снегу к машине.  Увидел,  как  она  забирается  внутрь.  Что  за
сильная личность, очень крепкие руки и ноги, но светлая кожа, и есть  в  ней
какая-то мягкость, из-за которой на нее приятно смотреть и хочется заключить
ее в объятия. Однако я испугался, потому что она ушла от меня.
   Когда я открыл глаза, она стояла надо мной, перекинув  мое  пальто  через
руку. Как много денет, сказала она. Она привезла все.  Она  никогда  еще  не
видела столько пачек денег. Я очень странный человек. Здесь  около  двадцати
восьми  тысяч  долларов.  Она  закрыла  мой  счет  в  отеле.  Они  за   меня
волновались. Они видели, как я бежал сквозь снег. Они заставили ее подписать
квитанцию. Она передала мне этот клочок  бумаги,  словно  он  имел  какое-то
значение. Она принесла и остальные вещи - одежду, которую я купил и  до  сих
пор не вынул из пакетов и коробок.
   Я  хотел  поблагодарить  ее.  Но  где  мне  найти  подходящие  слова?   Я
поблагодарю ее, когда вернусь к ней в своем собственном теле.
   Убрав весь мой гардероб, она снова накрыла для нас простой ужин -  бульон
и хлеб с маслом. Мы вместе поели, она достала и бутылку вина, из которой  я,
по ее мнению, выпил больше допустимого. Должен отметить, что до сих пор я не
пробовал человеческой пищи вкуснее, чем тот хлеб с маслом и вино. Так я ей и
сказал. И мне хотелось еще вина, пожалуйста,  так  как  опьянение  мое  было
исключительно возвышенным.
   - Почему ты привезла меня сюда? - спросил я.
   Она села на край кровати, глядя в огонь, перебирая волосы; на меня она не
смотрела. И вновь пустилась в объяснения насчет эпидемии, насчет  того,  что
больница переполнена.
   - Нет, почему? Там были и другие.
   - Потому что такого, как ты, я еще не встречала, -  ответила  она.  -  Ты
напомнил мне историю, которую я когда-то читала...  об  ангеле,  вынужденном
спуститься на землю в человеческом теле.
   Вспыхнув от досады, я вспомнил, как Раглан Джеймс говорил, что я похож на
ангела. Я подумал о своем втором теле, блуждающем по  миру,  могущественном,
но находящемся в его гнусных руках.
   Она посмотрела на меня и вздохнула. Я ее озадачил.
   - Когда все кончится, я приду к тебе в моем настоящем теле, - сказал я. -
Я откроюсь тебе. Может быть, тебе важно будет знать, что  тебя  не  ввели  в
заблуждение; к тому же ты такая сильная, и я  уверен,  что  правда  тебе  не
навредит.
   - Правда?
   Я объяснил, что, открываясь смертным, мы зачастую сводим их с ума, ибо мы
- существа противоестественные, но ничего не знаем ни о существовании  Бога,
ни о существовании дьявола. То есть мы - религиозное видение без откровения.
Мистические персонажи, но без единой крупицы истины.
   Она явно увлеклась. В ее глазах заиграл неуловимый  свет.  Она  попросила
описать, как выглядит мое настоящее тело.
   Я рассказал, что меня сделали вампиром в возрасте  двадцати  дет.  Я  был
высоким по тем временам блондином со светлыми глазами. Я повторил историю  о
том, как сжег свою кожу в пустыне  Гоби.  Я  опасался,  что  Похититель  Тел
намерен оставить себе мое тело навсегда, что он, наверное, где-то скрывается
от остальных вампиров и совершенствуется в использовании моих способностей.
   Она попросила описать ей полет.
   - Он больше похож на полет облака - усилием воли поднимаешься и  мысленно
направляешь себя в ту или иную сторону. Преодоление силы земного  притяжения
совершенно не похоже на полет нормальных существ.  Это  страшно.  Это  самая
страшная наша сила; думаю, она для нас вреднее, чем  остальные  способности;
она вселяет в нас отчаяние. Это последнее доказательство того, что мы больше
не люди. Возможно, мы боимся, что однажды взлетим и больше  не  вернемся  на
землю.
   Я подумал, что Похититель Тел пользуется этой силой. Я сам. видел.
   - Не знаю, как у меня хватило ума дать ему захватить такое сильное  тело,
как у меня, - сказал я. - Меня ослепило желание стать человеком.
   Она спокойно смотрела на меня. Она сложила перед собой руки и невозмутимо
изучала меня большими оленьими глазами.
   - Ты веришь в Бога? - спросил я и указал на висевшее на стене распятие. -
Ты веришь тем философам-католикам, чьи книги стоят у тебя на полке?
   Она задумалась.
   - Не так, как ты предполагаешь, задавая мне этот вопрос, - ответила она.
   Я улыбнулся.
   - Тогда как?
   - Сколько я себя помню, моя жизнь была постоянным самопожертвованием. Вот
во что я верю. Я верю, что  должна  делать  все  от  меня  зависящее,  чтобы
уменьшить несчастья. Это все, на что я способна, и это - нечто  грандиозное.
Это великая сила, как твоя способность летать.
   Я был заинтригован. Я осознал,  что  прежде  вообще  не  связывал  работу
сиделки с силой. Но я прекрасно понял, о чем она говорит.
   - Попытку познать Бога, - продолжала она,  -  можно  толковать  как  грех
гордыни или как недостаток воображения. Но каждый из нас  знает,  что  такое
несчастье. Нам знакомы  болезни,  голод,  лишения.  Их  число  я  и  пытаюсь
уменьшить. Вот оплот моей веры. Но сказать по правде - да, я верю в Бога,  в
Христа. Как и ты.
   - Я не верю, - отозвался я.
   - Верил, когда лежал в бреду. Ты говорил о Боге и о дьяволе  такие  веши,
которых я прежде не слышала.
   - Я говорил о нудных теологических доказательствах.
   - Нет, ты говорил об их неуместности.
   - Думаешь?
   - Да. Ты знаешь, что такое добро. Ты сам сказал. Я тоже. Я посвящаю  свою
жизнь тому, чтобы его творить.
   Я вздохнул.
   - Да, понимаю. Я бы умер, если бы ты оставила меня в больнице?
   - Может быть, - ответила она. - Честно, я не знаю.
   Смотреть на нее было очень приятно. У нее было крупное простоватое лицо -
ничего  общего  с  элегантной  красавицей-аристократкой.  Но  красотой   она
обладала в избытке. И  годы  были  добры  к  ней.  Заботы  не  заставили  ее
поблекнуть.
   Я чувствовал в ней нежную мрачную чувственность, чувственность, в которую
она сама не верила, которую не взращивала.
   -  Объясни  мне  еще  раз,  -  сказала  она.  -  Ты  говорил,  что   стал
рок-музыкантом, потому что хотел творить  добро?  Ты  хотел  стать  хорошим,
превратившись в символ зла? Расскажи мне об этом подробнее.
   Я подтвердил, что все действительно обстояло именно так. Рассказал о том,
как этого добился, как подобрал маленькую группу под названием "Бал  Сатаны"
и сделал из них профессионалов. Я сказал, что у меня ничего  не  вышло,  что
среди вампиров разразилась война, что самого меня насильно похитили, но весь
этот разгром не оставил ни единой пробоины в  рациональной  ткани  смертного
мира. Меня изгнали, я невидим и никому не нужен.
   - В мире нам нет места, - сказал я. - Может, и было  когда-то,  не  знаю.
Сам  факт  нашего  существования  не  оправдание.  Волков  изгнали  из  мира
охотники. Я думал, стоит разоблачить нас - охотники изгонят из мира  и  нас.
Но так не случилось. Моя краткая карьера оказалась цепочкой иллюзий. Никто в
нас не верит. Так и должно быть. Возможно, нам суждено вымереть от отчаяния,
постепенно и беззвучно исчезнуть с лица земли.
   Но я так не могу. Я не могу молчать и бездействовать,  радоваться  жизни,
видеть вокруг себя порождения и достижения смертных - и быть  оторванным  от
них, быть Каином. Одиноким Каином. Понимаешь, творения смертных - это и есть
мой мир. Совсем не великий мир природы. Если бы