и  только
отраженный луч глядел на меня из глубин немигающим глазом, как  будто  хотел
сказать: "Луи, лишь черная тьма - твой удел. Это не  твое  море.  Прекрасные
сказания человечества, их вечные ценности - это все не для тебя".
   И с тоской я думал о встрече с вампирами Старого Света, с такой  горечью,
что воздух, казалось, терял свою свежесть. Какую тайну, какую  истину  могут
нам открыть эти ночные чудовища? Зачем нам эти страшные знания, зачем вообще
их искать? О чем может поведать один проклятый другому?
   Я так и не сошел на берег в Пирее, но в мыслях бродил по Акрополю, глядел
на луну над развалинами Парфенона, измеряя собственное ничтожество  величием
его колонн; гулял по улицам, которыми ходили греки, погибшие  при  Марафоне,
слушал шелест  древних  олив.То  были  памятники  бессмертным,  а  не  живым
мертвецам. Эти  тайны  выдержали  проверку  временем,  и  я  только  начинал
постигать их. Но я все равно возвращался к цели наших поисков, снова и снова
спрашивал себя, стоит ли нам открыто задавать  вопросы,  ведь  это  огромный
риск: ответ может быть непредсказуем, страшен, трагичен.  Мне  ли  этого  не
знать?  Я  присутствовал  при  смерти  собственного  тела,  видел,  как  все
человеческое во мне увядает и умирает, чтобы снова связать меня  неразрывной
цепью с миром, в котором я - изгнанник, мертвый призрак с живым сердцем.
   Я вспомнил зимнюю ночь в Новом Орлеане, когда бродил по кладбищу Сент-Луи
и вдруг увидел сестру. Она состарилась, сгорбилась; она  несла  букет  белых
роз, бережно завернутый в пергамент, и, склонив седую голову, медленно брела
сквозь зловещую тьму к могиле своего брата Луи. Рядом лежал  и  наш  младший
брат. Она шла проведать того Луи, который  сгорел  в  Пон-дю-Лак  и  оставил
огромное наследство своему неизвестному  крестнику  и  тезке.  Она  принесла
брату Луи белые розы, словно я умер  только  вчера,  и  не  прошло  полвека,
словно ее,  как  и  меня,  все  еще  мучили  воспоминания.  Глубокая  печаль
заострила черты ее прекрасного лица, согнула ее хрупкие плечи. И я ничего не
мог сделать. Не мог коснуться ее серебристых волос,  прошептать,  как  люблю
ее. Я не хотел, чтобы ее горе сменилось смертельным  ужасом.  И  оставил  ее
наедине с печалью, оставил навсегда.
   Я слишком много и долго мечтал, но я был узником этого  корабля  и  этого
тела, которое зависит от каждого восхода солнца,  как  никакое  другое.  Мое
сердце стремилось в горы Восточной Европы в надежде найти ответы на вопросы:
почему Бог допускает такие страдания? Почему Бог позволил им начаться и  как
можно положить им конец? Пока я не узнаю ответы, у меня не  хватит  мужества
покончить с этим. И наконец Средиземное море сменилось Черным.
 
*** 
 
   Вампир вздохнул. Юноша сидел, подперев щеку ладонью, его глаза покраснели
от усталости, но он ждал продолжения.
   - Вы думаете, я с вами играю? - спросил Луи, на мгновение нахмурив брови.
   - Нет, - поспешно ответил юноша. - И я не буду ничего спрашивать. Вы сами
расскажите, когда захотите.
   Вдруг из глубины дома донесся приглушенный шум, - это был  старый  дом  в
викторианском стиле, - кто-то тяжело ступал по  дряхлым  половицам.  Впервые
посторонний звук вмешался в разговор, юноша посмотрел  на  дверь,  удивленно
огляделся, словно только что вспомнил, где находится. Вампир не шевельнулся.
Он смотрел в пустоту; в мыслях он был далеко отсюда.
   - Та деревня... Я уже не помню, как  она  называлась.  Она  находилась  в
нескольких милях от побережья, мы добрались туда в экипаже. Что это  был  за
экипаж! Клодия постаралась на славу. Этого  и  следовало  ожидать,  но  меня
такие вещи всегда заставали врасплох. В  Варне  я  заметил,  что  она  опять
переменилась. Это была моя дочь, но  в  равной  мере  и  дочь  Лестата.  Она
переняла мое отношение к деньгам, а у Лестата научилась тратить их направо и
налево. Она наняла самый роскошный  черный  дилижанс,  который  отыскался  в
Варне;  на  его  кожаных  сиденьях  можно  было   разместить   целый   отряд
путешественников, не говоря уже о мужчине, ребенке и резном  дубовом  ящике.
Сзади были прикреплены два сундука с  самой  лучшей  одеждой,  какую  только
можно было достать в местных магазинах. Огромные колеса на мягких рессорах с
пугающей легкостью и быстротой катили весь этот груз  по  извилистым  горным
дорогам. Это было волнующее переживание. Наши лошади неслись по  незнакомой,
странной стране, и мерно покачивался дилижанс.
   Нас окружала пустынная местность, мрачная, как любой  сельский  ландшафт.
Неясные очертания замков и развалин рождали во мне незнакомую тревогу, да  и
местное население не внушало доверия. В маленьких деревушках нам негде  было
укрыться от их глаз; и мы понимали, что это очень опасно.
   В Новом Орлеане  не  было  нужды  скрывать  следы  убийств:  наши  жертвы
терялись в гибельном море чумы, лихорадки  и  преступности.  Но  сейчас  нам
приходилось покрывать большие расстояния,  чтобы  оставаться  незамеченными.
Здешний простой люд, которому оживленные  улицы  Нового  Орлеана,  наверное,
показались бы сущим адом, свято верили, что мертвые ходят по  земле  и  пьют
кровь живых. Они знали наши имена: вампир, дьявол.  Мы  были  в  курсе  всех
местных слухов и не хотели сами их порождать.
   Мы переезжали из селения в  селение,  поспешно,  всегда  без  попутчиков,
стараясь не привлекать внимания людей. На постоялых дворах я сидел у камина,
Клодия у меня на руках притворялась спящей.  Я  прислушивался  к  разговорам
местных  крестьян  и  приезжих  -  вдруг  кто-то  заговорит  по-немецки  или
по-французски, и речь зайдет про вампиров; но мне удавалось услышать  только
неясные слухи или старые легенды - и ничего определенного.
   И наконец мы  добрались  до  той  деревни,  до  поворотной  точки  нашего
путешествия. Свежий воздух, ночная прохлада  -  все  это  стерлось  из  моей
памяти. Даже сейчас я вспоминаю те места с невольным содроганием.
   Предыдущую ночь мы провели на уединенной ферме и ничего не успели узнать.
Но эта деревня сразу нас насторожила. Мы приехали не слишком поздно,  но  на
улице не было ни души. Все ставни были захлопнуты, мертвый фонарь качался на
ветру у входа на постоялый двор. Неубранный мусор на крыльце, сухие цветы  в
витрине запертого магазина, пустой бочонок  перекатывался-по  темному  двору
гостиницы - казалось, здесь свирепствует чума.
   Я помог Клодии выйти из экипажа и  вдруг  заметил  под  дверью  гостиницы
тусклую полоску света.
   "Скорее набрось капюшон, - прошептала Клодия. - Сюда идут". Кто-то внутри
отодвигал щеколду.
   Вначале я увидел только свет и очертания женской фигуры в дверном проеме;
потом женщина шагнула вперед, и фонарь нашего экипажа осветил ее лицо.
   "Нам нужна комната на ночь, - сказал я понемецки. - И стойло для лошадей.
Они выбились из сил".
   "Ночь - неподходящее время  для  путешествий,  -  сказала  она  странным,
безжизненным голосом. - Особенно с ребенком".
   За ее спиной я разглядел комнату;  там,  у  огня,  тихо  переговаривались
люди. В основном крестьяне; только один мужчина был одет,  примерно  как  я:
сшитый на заказ костюм, плащ, но его одежда  помялась  и  запылилась.  Огонь
очага освещал его рыжие волосы. Это был иностранец, как и мы,  и  только  он
один не встретил нас настороженным взглядом. Его голова покачивалась, как  у
пьяного.
   "Моя дочь устала, - сказал я женщине. - Нам негде больше остановиться..."
И вдруг услышал тихий шепот Клодии:
   "Луи, посмотри... там, над дверью... чеснок и распятие!"
   Такого  я  никогда  не  видел:  маленькая  бронзовая  фигура  Христа   на
деревянном кресте, свежие и высохшие  гирлянды  чеснока  обвивали  распятие,
Женщина проследила за моим взглядом, потом пристально посмотрела на меня.  Я
увидел, как  она  измучена:  темные  волосы  неприбраны,  глаза  покраснели,
дрожащая рука теребит платок на груди, Я шагнул  на  порог,  она,  помедлив,
распахнула дверь; я прошел мимо нее, она что-то прошептала, и  я  догадался,
что это молитва, хотя не понимал славянских слов.
   В маленькой тускло освещенной комнате были люди, много людей,  мужчины  и
женщины; они сидели на скамьях вдоль грубых дощатых стен, и  даже  на  полу.
Казалось, здесь собралась вся деревня. Младенец  спал  на  руках  у  матери,
другой ребенок, постарше, устроился на  ступеньках  лестницы,  подложив  под
голову руки. И всюду чеснок, на гвоздях и  крючках  по  стенам,  в  горшках,
мисках и кувшинах, на столах. Только очаг освещал комнату,  изменчивые  тени
ложились на мрачные лица. Люди молча смотрели на нас.
   Никто не двинулся,  не  предложил  нам  сесть.  Наконец  хозяйка  сказала
по-немецки, что я могу отвести лошадей в стойло. Она долго смотрела на  меня
красными, безумными глазами; потом ее  лицо  смягчилось.  Она  сказала,  что
посветит мне  с  порога  фонарем,  только  надо  оставить  ребенка  здесь  и
поторопиться.
   Но меня встревожил странный запах; я различил  его  сквозь  чад  очага  и
винный дух. Это был запах смерти. Рука Клодии  дрогнула  у  меня  на  груди,
маленький палец указал на дверь возле лестницы. Запах доносился оттуда.
   Я отвел лошадей. Женщина принесла мне стакан вина  и  миску  с  супом.  Я
присел, Клодия устроилась у меня на коленях. Она отвернулась от  огня  и  не
сводила глаз с таинственной двери. Все по-прежнему  смотрели  на  нас.  Все,
кроме иностранца. Я рассмотрел его получше. С первого взгляда  он  показался
мне гораздо старше. Но я ошибся: он был просто очень измучен. Худое приятное
лицо,  светлая  веснушчатая  кожа.  Почти  мальчик.  Большие  голубые  глаза
смотрели на огонь, брови и ресницы золотились от света, взгляд был  открытый
и детский. Но что-то мучило его, не давало покоя.  И  он  был  сильно  пьян.
Вдруг он повернулся ко мне лицом, и я увидел, что он плачет.
   "Вы говорите по-английски?" - прозвучал в тишине его голос.
   "Да", - ответил я.
   Он победным взглядом обвел каменные лица.
   "Вы говорите по-английски! - воскликнул он, его губы скривились в горькой
усмешке. Он поднял глаза к потолку, потом снова повернулся ко мне:
   - Бегите из этой страны! Запрягайте коней, загоните их  насмерть,  только
бегите отсюда!"
   Его плечи болезненно затряслись, он прижал ладонь ко рту. Хозяйка холодно
сказала по-немецки:
   "Вы сможете уехать завтра утром". Она стояла  у  стены,  сложив  руки  на
грязном фартуке.
   "Что случилось?" - спросил я у нее шепотом.
   Потом посмотрел на  молодого  человека,  но  он  ответил  мне  стеклянным
взглядом. Все молчали. В камине тяжело ухнуло полено.
   "Расскажите мне, что случилось", - попросил я англичанина.
   Он поднялся. На минуту мне  показалось,  что  он  упадет,  но  он  только
качнулся, оперся о край стола и наклонился  ко  мне.  Его  черный  пиджак  и
манжеты сорочки были забрызганы вином.
   "Вы хотите это увидеть?" - он прерывисто вздохнул, заглянул мне в глаза.
   "Оставьте ребенка здесь!" - повелительно сказала женщина.
   "Она спит", - ответил я, поднялся и последовал за молодым человеком к той
двери, что у лестницы.
   Люди поспешно отодвинулись от двери, и мы вошли в маленький зальчик.
   Единственная свеча горела на буфете, и первым делом я заметил ряд искусно
расписанных тарелок на буфетной полке. Маленькое окно  было  занавешено,  на
стене тускло отсвечивала картина: Дева Мария с  младенцем  Иисусом.  Посреди
комнаты стоял большой  дубовый  стол.  На  нем  лежала  молодая  женщина  со
сложенными на груди белыми руками. Рыжеватые волосы разметались вокруг шеи и
по плечам. Прелестное лицо уже застыло маской смерти. Свисающие  с  запястья
янтарные четки чуть поблескивали на фоне темного  шерстяного  платья.  Рядом
лежали красная фетровая шляпа с широкими мягкими  полями  и  вуалью  и  пара
черных перчаток. Вещи будто ждали, что хозяйка вот-вот проснется. Англичанин
подошел поближе, аккуратно поправил шляпу, достал из кармана большой  платок
и уткнулся в него лицом. Он едва сдерживал рыдания.
   "Знаете, что они хотят с ней сделать? - прошептал он, взглянув на меня. -
Как вы думаете?"
   Хозяйка подошла, тронула его за руку, но он грубо оттолкнул ее.
   "Не знаете? - прокричал он свирепо. - Варвары!"
   "Прекратите!" - глухо проговорила женщина.
   Он сжал зубы и тряхнул головой. Волосы упали ему на глаза.
   "Не подходите к ней, - сказал он хозяйке по-немецки, - и ко мне тоже".
   В соседней комнате шептались. Англичанин еще раз взглянул на мертвую, его
глаза наполнились слезами.
   "Такая невинная, - нежно  прошептал  он  и,  вдруг  задохнувшись,  потряс
кулаком в потолок; - Будь ты проклят... Бог! Я ненавижу тебя!"
   "Господи", - выдохнула женщина и быстро перекрестилась.
   "Посмотрите", - сказал молодой человек и расстегнул кружевной  воротничок
платья, бережно, словно не мог и не хотел прикасаться к мертвому телу.
   Да, это были они. Сколько раз я их видел... Там, на горле, на пожелтевшей
коже, темнели две маленькие отчетливые ранки. Англичанин покачнулся,  закрыл
лицо руками.
   "Мне кажется, я схожу с ума!" - произнес он.
   "Идемте отсюда".  -  Хозяйка  вцепилась  в  молодого  человека,  щеки  ее
вспыхнули.
   "Оставьте его, - остановил я ее. - Я позабочусь о нем".
   "Если так будет продолжаться, я выброшу вас отсюда, прямо сейчас". - Губы
женщины дрожали, она сама держалась из  последних  сил.  Потом  повернулась,
закуталась в платок и бесшумно вышла из комнаты. Люди в дверях  расступились
и пропустили ее.
   Англичанин плакал.
   Я знал, что должен остаться с ним, но не  только  затем,  чтобы  выведать
что-нибудь у него; мое сердце тяжело билось  от  волнения:  невыносимо  было
видеть, как он страдает. Безжалостная судьба столкнула нас в ту ночь.
   "Я побуду с вами", - предложил я и принес два  стула.  Англичанин  сел  и
уставился на свечу.
   Я закрыл дверь, и стены отступили  в  темноту;  огонь  свечи  озарял  его
склоненную голову. Облокотившись на буфет, он вытер глаза  носовым  платком,
достал из кармана оплетенную бутылку и предложил мне. Я отказался.
   "Расскажите мне, что случилось".
   Он кивнул.
   "Надеюсь, вы добавите хоть немного здравого смысла этим  людям.  Вы  ведь
француз?"
   "Да", - подтвердил я.
   Он горячо сжал мою руку. Он был так пьян, что не почувствовал ее  холода.
Сказал, что его зовут Морган, что я нужен ему сейчас, как никто и никогда. Я
держал его руку, она дрожала, как в лихорадке, и я... Не знаю почему,  но  я
открыл ему свое имя, которое почти никому не доверял. Но он словно не слышал
меня, смотрел на мертвую  женщину,  его  губы  сложились  в  слабое  подобие
улыбки, глаза наполнились слезами. Эти слезы растрогали бы даже камень.
   "Это я ее погубил! Я привез ее сюда".
   Он удивленно поднял брови.
   "Нет, - поспешно возразил я. - Вы не виноваты. Скажите, кто это сделал?"
   Он замешкался, будто сбившись с мысли.
   "Я никогда не выезжал из Англии. Понимаете, я художник... Господи,  разве
это важно... Мои картины, альбом... Я так любил свою работу!"  -  Его  голос
сорвался, он обвел глазами комнату; долго, молча смотрел на  умершую,  потом
нежно прошептал: "Эмили!"
   И на мгновение передо мной открылись сокровенные глубины его сердца.
   Постепенно  события  стали  проясняться.  Морган  и  Эмили   только   что
поженились и отправились в свадебное путешествие. Они поездили по  Германии,
потом добрались сюда на попутных дилижансах. Морган искал места для  этюдов;
кто-то сказал ему, что возле этой  глухой  деревеньки  сохранился  старинный
монастырь. Но молодые так и не успели его увидеть. Трагедия  подстерегла  их
раньше.
   Оказалось,  что  дилижансы  в  эту  сторону  не  идут,  и  Морган   нанял
крестьянина с телегой. На кладбище при въезде в деревню толпился народ. Едва
увидев это, крестьянин остановил повозку и отказался ехать дальше.
   "Сперва я решил, что  там  похороны,  -  рассказывал  Морган.  -  Люди  в
парадной одежде,  с  цветами  -  это,  признаюсь,  заинтриговало  меня.  Так
захотелось разглядеть происходящее поближе! Мы отпустили парня, сгрузили  на
землю багаж. Деревня была в двух шагах от нас. На самом деле, конечно, затея
была в большей степени моя,  нежели  Эмили,  но  она  всегда  во  всем  меня
поддерживала. Я оставил ее сидеть на чемоданах, а сам взобрался на холм.  Вы
не видели по дороге кладбище? Наверняка видели. Слава Богу, что  вы  доехали
целыми и невредимыми. Хотя лучше бы вы скакали мимо,  не  останавливаясь,  -
неважно, что кони устали..."
   Он опять замолчал.
   "Так в чем же была опасность?" - мягко, но настойчиво спросил я.
   "А... опасность. Варвары!" - прошептал Морган, оглядываясь на  дверь.  Он
еще раз глотнул из бутылки.
   "Так вот, не было никаких похорон. Я сам это видел,  -  продолжал  он.  -
Люди не стали даже разговаривать со мной - вы же  знаете  какие  они,  -  но
никто не возражал против моего присутствия. Я все вам  расскажу,  только  вы
мне, конечно, не поверите. Но вы должны, должны мне верить, иначе я сойду  с
ума".
   Я верю вам, продолжайте", - сказал я.
   "Я сразу заметил, что на кладбище много свежих  могил.  На  одних  стояли
новенькие деревянные кресты, на других просто могильные  холмики,  осыпанные
свежими цветами. У крестьян тоже были цветы, будто они пришли  возложить  их
на могилы. Но никто не двигался. Все взгляды были устремлены на двух мужчин,
которые держали под уздцы белого коня. О, что это было за животное! Конь бил
копытом, перебирал ногами, бросался из стороны в сторону, словно  ни  минуты
не желал стоять на месте. Великолепный породистый жеребец, белый как снег. И
вдруг - не знаю, как и почему это произошло, никто не произнес  ни  слова  -
один мужчина, должно быть, самый главный, со всей силы ударил коня  черенком
лопаты, и тот, не разбирая дороги, понесся на холм. Я был уверен,  что  вижу
этого  красавца  в  последний  раз.  Но  я  ошибся.  Жеребец  замедлил  бег,
развернулся и мимо старых могил спустился вниз к свежим. Люди молча  следили
за ним. Конь рысью проскакал по насыпанным холмикам, сминая цветы, но  никто
даже не двинулся, чтобы взять его под уздцы. Наконец  животное  остановилось
прямо на одной могиле".
   Морган вытер глаза, но слез уже не было. Казалось, он как и я,  зачарован
рассказом.
   "Вот что случилось дальше, - продолжал англичанин.  -  Конь  стоял  и  не
двигался. Вдруг из толпы донесся крик. Нет, даже  не  крик,  а  общий  стон.
Потом снова все стихло. Мужчина, который был за главного, пробился вперед  и
прокричал что-то другим. Но тут одна из женщин  вскрикнула  и  бросилась  на
могилу прямо под копыта лошади. Я подошел поближе и  прочитал  на  надгробии
имя. Это была молодая девушка, она умерла полгода назад:  дата  смерти  была
начертана там же. Тем временем несколько мужчин пытались поднять и  оттащить
несчастную женщину. Она упала на колени в грязь и  обхватила  камень,  будто
собиралась вырвать его из земли. Я уже хотел было уйти, но не  смог.  Должен
был понять, что происходит. Эмили ничего не грозило: никто даже внимания  на
нас не обратил. Женщину наконец подняли с  земли,  мужчины  лопатами  начали
раскапывать могилу. Скоро один из них оказался на дне, и в  нависшей  тишине
слышались только звуки вонзающегося в грунт железа и отбрасываемой земли. Не
могу описать, что это было. Солнце в зените, на небе ни облачка, все  стоят,
держатся за руки, даже та бедная женщина..."
   Его взгляд упал на Эмили, он запнулся. Я  ждал.  Он  снова  приложился  к
бутылке, и я почувствовал запах виски. Слава Богу, подумал  я,  у  него  еще
есть, чем залить горе.
   "С таким же успехом могла быть и полночь, - произнес он очень тихо, глядя
на меня. - Такое было впечатление. А потом...  этот  мужчина  внутри  могилы
ударил лопатой по крышке гроба! Наверх полетели обломки досок - он бросал их
направо и налево. И вдруг он страшно закричал! Люди бросились к могиле и тут
же с воплями отшатнулись. Некоторые пытались  протиснуться  сквозь  толпу  и
убежать, а обезумевшая женщина упала на колени и билась