овилась молодая нищенка с маленьким ребенком,  я
понял, что нужный момент наступил. Увидев засохшую на моей одежде кровь, она
с готовностью вызвалась проводить меня в ближайшую  больницу.  Женщина  была
очень худа и голодна, и все же она обхватила меня своими маленькими руками и
попыталась поднять с пола.
   Я пристально смотрел ей в глаза, пока она сама не отвела взгляд. Я ощущал
тепло, исходящее от скрытой под лохмотьями груди.  Ее  мягкое,  сочное  тело
оказалось в моем полном распоряжении, и  я  прижался  к  ней  окровавленными
кружевами и парчой. Я стал целовать ее, впитывая  в  себя  ее  тепло,  потом
откинул с шеи грязные лохмотья и сумел впиться  в  нее  так  виртуозно,  что
спящий ребенок ничего не почувствовал и не увидел. Чуть  позже  я  дрожащими
пальцами осторожно расстегнул  воротник  детской  рубашечки.  Эта  маленькая
нежная шейка тоже была моей.
   У меня нет слов, чтобы описать свой восторг. И прежде, похищая  и  убивая
людей, я испытывал восхитительный экстаз. Но этих двоих я  взял  в  объятиях
любви. Невинность и добродетель делали их кровь еще теплее и богаче на вкус.
   Я смотрел на них, лежащих рядом и прекрасных в своем смертельном  сне,  и
думал о том, что в ту ночь им не удалось найти спасение под сводами собора.
   И я знал, что Сад Зла, который являлся мне в моем видении, вполне реален.
Да, в мире существуют законы и понятие неизбежности, но все это относится  к
области эстетики. В диком саду эти невинные души оказались в руках  вампира.
О мире в целом можно рассказать тысячи разных вещей, но только  эстетические
принципы подвержены изменениям, а такого  рода  факты  и  обстоятельства  не
меняются никогда.
   Теперь я мог вернуться к себе. Забрезжило утро, и по пути домой я думал о
том, что последний  барьер  между  моими  потребностями  и  остальным  миром
разрушен.
   Ни одна душа, пусть даже самая невинная, не могла теперь чувствовать себя
в безопасности рядом со мной. В том числе и мой любезный друг  Рено,  и  мой
возлюбленный Ники.
 
Глава 13 
 
   Я решил, что все они должны уехать из Парижа.  Я  хотел,  чтобы  со  стен
исчезли афиши и двери  были  заперты  на  замок,  чтобы  внутри  маленького,
похожего на крысоловку театра, в котором  мне  довелось  познать  величайшее
доступное смертному счастье, царили темнота и тишина.
   Я думал об этом постоянно, и даже дюжина жертв за ночь не избавляла  меня
от этих мыслей и от боли, которую они мне доставляли. Все мои  блуждания  по
Парижу неизменно заканчивались возле дверей театра Рено.
   При одном воспоминании о том, как я напугал своих друзей, мне становилось
ужасно стыдно. Как мог  я  так  поступить?  Неужели  только  таким  жестоким
образом я мог доказать себе, что никогда больше не суждено мне стать прежним
Лестатом?
   Что ж. Я купил театр  Рено,  сделал  его  главной  достопримечательностью
бульваров, а теперь вправе его закрыть.
   И дело не в том, что они что-то заподозрили. Нет. Они поверили  глупейшим
объяснениям, придуманным  Роже,  который  сказал  им,  что  я  лишь  недавно
вернулся из наших колоний в жарких тропиках и доброе парижское вино  ударило
мне в голову. К тому же они получили  значительную  сумму  денег  на  ремонт
театра.
   Одному Богу известно, что они думали на самом деле. Но так или иначе, уже
со следующего  вечера  они  вновь  давали  представления,  а  люди,  толпами
заполнявшие бульвары, придумали дюжину трогательных и вполне  правдоподобных
историй, объясняющих причину случившегося кошмара.
   Только Ники не принимал в этом никакого участия. Он  стал  много  пить  и
отказывался не только вернуться в театр, но  и  продолжать  учиться  музыке.
Когда Роже пришел его навестить, он набросился на него с  оскорблениями.  Он
проводил время в самых грязных тавернах, а по ночам бродил по самым темным и
опасным улицам.
   "Что ж, в этом мы с ним очень похожи?, - подумал я.
   Пока Роже рассказывал мне о последних событиях, я ходил из угла  в  угол,
стараясь держаться подальше от стоящего  на  столе  канделябра  со  свечами,
чтобы адвокат не заметил ясно читающихся на моем лице мыслей и чувств.
   - Для этого молодого человека деньги ровным счетом ничего  не  значат,  -
говорил Роже. - Он напомнил мне, что в молодости у него было полно денег.  И
он говорит такие вещи, которые меня очень тревожат, монсеньор.
   В ночном колпаке и фланелевой рубашке  Роже  напоминал  мне  персонаж  из
детской песенки. Он был босиком, потому что я снова  поднял  его  с  кровати
посреди ночи и даже не дал времени надеть тапочки и причесаться.
   - Что именно он сказал?
   - Монсеньор, он все время твердит о колдовстве и черной  магии.  Говорит,
что вы наделены сверхъестественными силами. Вспоминает Ла Вуазин,  колдунью,
поставлявшую разные мази и яды для королевского двора,  и  громкое  дело  по
обвинению ее в черной магии во времена правления Короля-Солнце.
   - Кто  сейчас  верит  в  подобную  галиматью?  -  Я  изобразил  полнейшее
замешательство, в то время  как  в  действительности  волосы  мои  буквально
встали дыбом.
   - Монсеньор, он говорит еще более странные и неприятные вещи. Якобы  ваша
милость - это он вас так называет - всегда имели доступ к великим тайнам.  И
без конца говорит о каком-то месте в ваших родных местах - о какой-то поляне
ведьм.
   - Моя милость?
   - Он утверждает, монсеньор,  что  вы  принадлежите  к  аристократическому
роду. - Роже был очень смущен. - Когда человек в таком гневе,  в  каком  был
монсеньор де Ленфен, подобного рода вещи кажутся очень важными. Однако он ни
с кем, кроме меня, не  делится  своими  подозрениями.  Он  говорит,  что  вы
поймете, почему он сердится на вас. Ведь вы не  захотели  поделиться  с  ним
своими открытиями. Да-да, монсеньор, именно открытиями.  Он  снова  и  снова
вспоминает  о  Ла  Вуазин,  о  каких-то  явлениях,  которым  нет   разумного
объяснения. И еще говорит, что знает теперь, почему вы так плакали на поляне
ведьм.
   У меня не было сил взглянуть в  лицо  Роже.  Какое  милое,  но  при  этом
совершенно извращенное представление! Однако он попал  в  самую  точку.  Это
было одновременно и восхитительно и  в  корне  не  верно.  Но  все  же  Ники
по-своему был прав.
   - Вы так добры, монсеньор...
   - Ах, избавьте меня от комплиментов...
   - Но монсеньор де Ленфен рассказывает совершенно  фантастические  вещи  -
такие, о которых не следовало бы упоминать даже в наше  время.  Он  говорит,
например, что отчетливо видел, как в вас попала пуля, и  что  вы  непременно
должны были умереть.
   - Пуля пролетела мимо, - сказал я. - Роже, хватит об этом. Сделайте  так,
чтобы они убрались из Парижа. Абсолютно все.
   - Заставить их уехать? Но вы вложили в  этот  маленький  театрик  столько
денег!
   - Ну и что? Кто посмеет меня упрекнуть за это? Отправьте их в Лондон,  на
Друри-лейн. Дайте Рено достаточно денег, чтобы  он  мог  купить  собственный
театр в Лондоне. Оттуда они могут поехать в Америку, в Сан-Доминго, в  Новый
Орлеан, в Нью-Йорк... Сделайте  это,  месье.  Меня  совершенно  не  волнует,
сколько это будет стоить. Закройте мой театр и уберите их всех из Парижа.
   Я не сомневался, что боль моя тогда  пройдет.  Я  перестану  представлять
себе,  как  они  окружают  меня  за  кулисами,  не  буду   больше   мучиться
воспоминаниями о Лелио, о  провинциальном  юноше,  который  с  удовольствием
выносил за актерами мусор и помойные ведра.
   Роже выглядел смущенным и  испуганным.  Каково  это  -  служить  богатому
психу, который платит тебе втрое больше, чем другие, только за то, чтобы  ты
навсегда позабыл о здравом смысле?
   Мне никогда этого не узнать. Никогда больше я не узнаю,  что  такое  быть
человеком!
   - Что же касается Никола, - продолжал я, - то вам предстоит  убедить  его
отправиться в Италию. Я подскажу, как это сделать.
   - Монсеньор, его трудно уговорить даже сменить одежду!
   - Это будет значительно легче. Вам известно, что моя мать  очень  больна.
Так пусть он сопровождает ее в Италию. Это прекрасно во всех отношениях.  Он
сможет учиться музыке в консерватории Неаполя, а  именно  туда  и  едет  моя
матушка.
   - Да... он пишет ей... он ее очень любит.
   - Вот  именно.  Убедите  его  в  том,  что  без  него  она  не  перенесет
путешествие. Подготовьте все необходимое. Месье, я приказываю вам  исполнить
все должным образом. Он должен уехать из  Парижа!  Даю  вам  срок  до  конца
недели. Когда я появлюсь здесь в следующий раз,  я  хочу  услышать,  что  он
покинул Париж.
   Я понимал, что требую от Роже слишком многого. Однако другого выхода я не
видел. Выдумкам Ники о колдовстве никто, конечно же, не поверит. Об  этом  и
волноваться не стоило. Но в том, что Ники постепенно сойдет с  ума,  если  и
дальше будет оставаться в Париже, у меня не было абсолютно никаких сомнений.
   Ночь за ночью каждую минуту своего бодрствования я боролся  с  собой,  не
позволяя  себе  отправиться  на  поиски  Ники.  Слишком  рискованной   могла
оказаться наша последняя встреча.
   Я просто ждал, в глубине души отчетливо сознавая, что теряю его  навсегда
и он никогда не узнает о том, что послужило причиной всего случившегося.  Я,
который совсем недавно жаловался на  бессмысленность  нашего  существования,
теперь гнал Никола без всяких объяснений. Подобная несправедливость  с  моей
стороны будет мучить его до конца жизни.
   Но так лучше, чем рассказать тебе правду, Ники! Я лишился многих  иллюзий
и стал лучше разбираться во многом. Если только тебе удастся увезти в Италию
мою мать, если у нее еще осталось время...
 
*** 
 
   Между тем я смог лично убедиться  в  том,  что  театр  Рено  закрылся.  В
соседнем кафе я услышал разговоры о том, что труппа отправляется  в  Англию.
Итак, хотя бы эта часть моего плана была успешно выполнена.
 
*** 
 
   Подходила к концу восьмая после нашей  последней  встречи  с  Роже  ночь.
Почти перед самым рассветом я подошел к двери его дома и позвонил.
   Он открыл мне быстрее, чем я ожидал, и, хотя одет он был, как и всегда, в
белую фланелевую ночную рубашку, выглядел Роже чрезвычайно  обеспокоенным  и
растерянным.
   - Ваш наряд начинает мне нравиться, месье, - сказал я. - Мне кажется, что
я далеко не так доверял бы  вам,  будь  вы  одеты  в  камзол  и  рубашку  со
штанами...
   - Монсеньор, - перебил он меня, - случилось нечто непредвиденное...
   - Сначала ответьте, благополучно ли Рено и остальные добрались до Англии.
   - Да, монсеньор, они уже в Лондоне, но...
   - А Ники? Он уже в Оверни? Вместе с моей матерью? Ну же, скажите мне, что
это так, что все уже сделано!
   - Но монсеньор!... - начал было он и тут же замолчал.
   Вдруг совершенно неожиданно для себя я  отчетливо  увидел  в  его  мыслях
образ моей матери.
   Будь я в состоянии думать, я немедленно понял бы, что это означает.  Ведь
этот человек, насколько мне было известно,  никогда  не  встречался  с  моей
матерью. Так откуда же в его голове мог возникнуть ее  образ?  Однако  я  не
способен был рассуждать здраво. Разум, можно сказать, покинул меня.
   - Ведь она не... Не хотите ли вы сказать, что уже слишком поздно?..
   - Позвольте мне надеть камзол... - совершенно не к месту  сказал  Роже  и
потянулся к звонку.
   И снова перед моими глазами  возник  ее  образ.  Я  так  ясно  увидел  ее
бледное, изможденное лицо, что вынести это оказалось выше моих сил.
   - Вы с ней виделись! Она здесь! - воскликнул я, хватая и  встряхивая  его
за плечи.
   - Да, монсеньор, она в Париже. Я немедленно провожу вас к ней. Молодой де
Ленфен сообщил мне о ее приезде, но у меня не было возможности  связаться  с
вами, монсеньор. Ведь я даже не знаю,  где  вас  искать!  И  вот  вчера  она
приехала.
   Я был слишком потрясен, чтобы ответить. Я рухнул в кресло, и воспоминания
о ней, ее образ, хранившийся в моей памяти, заставили меня совершенно забыть
о Роже - я его больше не слышал. Она жива! И  она  в  Париже!  И  Ники  тоже
здесь, рядом с ней!
   Роже  подошел  ближе  и  протянул  руку,  словно  хотел,  но  не  решался
дотронуться до меня.
   - Монсеньор, пока я одеваюсь, вы можете  пойти  туда  без  меня.  Это  на
Иль-Сен-Луи, через три двери от квартиры монсеньора  Никола.  Лучше  вам  не
медлить.
   Я тупо смотрел на него, но ничего не видел. Передо мной стоял  ее  образ.
До восхода солнца оставалось меньше часа. А чтобы добраться  до  башни,  мне
необходимо не менее трех четвертей часа.
   - Завтра... завтра ночью... - пробормотал я и вспомнил  вдруг  строки  из
шекспировского ?Макбета?: ?Завтра... завтра... завтра...?
   - Вы не поняли меня, монсеньор! Вашей матери уже не суждено отправиться в
Италию! Свое последнее в жизни  путешествие  она  совершила  сюда  и  только
затем, чтобы увидеться с вами!
   Обеспокоенный моим молчанием, он попытался встряхнуть меня. Таким мне еще
не приходилось его видеть. Сейчас он был взрослым мужчиной, а я для  него  -
лишь маленьким мальчиком,  которого  он  пытался  образумить  и  привести  в
чувство.
   - Я снял для нее квартиру, - говорил он,  -  нанял  сиделок  и  докторов,
сделал все необходимое. Но все они бессильны сохранить ей жизнь. Лишь вы еще
удерживаете ее на этом свете. Желание  увидеть  вас,  прежде  чем  ее  глаза
закроются  навсегда.  А  потому  забудьте  о  том,  который  сейчас  час,  и
отправляйтесь к ней немедленно! Ибо даже такая сильная воля, какой  обладает
она, не способна сотворить чудо.
   Я был не в состоянии отвечать. Не мог мыслить здраво.
   Вскочив с кресла, я бросился к двери, увлекая за собой Роже.
   - Вы сейчас же пойдете к ней, - твердил я, - и скажете, что я буду у  нее
завтра вечером
   Роже в ответ покачал головой. Он был сердит на меня и раздражен, а потому
попытался повернуться ко мне спиной.
   Но я не позволил ему сделать это.
   - Немедленно отправляйтесь к ней, Роже, - велел я. - Вы будете весь  день
сидеть рядом с ней и позаботитесь о том, чтобы она меня дождалась! Вы поняли
меня? Чтобы она дождалась моего прихода! Следите за ней даже во  гремя  сна!
Разбудите ее и говорите с ней, если почувствуете, что она уходит! Но  только
не позволяйте ей умереть до моего прихода'
 
ЧАСТЬ III 
ПРИЧАСТИЕ ДЛЯ МАРКИЗЫ 
 
Глава 1 
 
   С точки зрения вампиров, я ранняя  пташка.  Я  просыпаюсь,  когда  солнце
только скрывается за горизонтом и в небе горит красный закат. Многие вампиры
встают не раньше, чем наступает полная темнота, а потому у меня есть большое
преимущество перед ними. К тому же они вынуждены возвращаться в свои  могилы
на целый час раньше, чем я. Я не упоминал об этом, потому что сам ничего  не
знал. Лишь много позднее это стало иметь для меня значение.
   Вечером следующего дня я отправился в Париж, когда небо на горизонте было
еще багровым.
   Прежде чем скользнуть в саркофаг, я надел самый лучший из всех  имевшихся
у меня костюмов и вот теперь мчался вслед за солнцем  на  запад,  в  сторону
Парижа.
   Мне казалось, что город охвачен пламенем - так ярок и ужасен был для меня
небесный  костер.  Наконец  я,  задыхаясь,  пересек  мост  и   оказался   на
Иль-Сен-Луи.
   Я не задумывался о том, что буду говорить или делать и каким образом  мне
удастся  скрыть  от  матери  свое  превращение.  Я  знал  лишь,  что  должен
непременно увидеть ее, обнять и быть с ней рядом, пока еще есть время. Я  не
верил, что она действительно может умереть. Для меня  это  было  равносильно
катастрофе и казалось столь же страшным, как  и  пылающее  на  закате  небо.
Возможно, во мне еще оставалось что-то от  обыкновенного  смертного,  ибо  в
глубине души теплилась надежда, что если  я  сумею  исполнить  ее  последнее
желание, то каким-то образом смогу помочь ей.
   Кровавый закат почти догорел, когда я отыскал на набережной ее дом.
   Это был весьма элегантный особняк. Роже неукоснительно исполнил  все  мои
приказания, и внизу ждал привратник, готовый проводить меня наверх. Войдя  в
гостиную, я увидел двух горничных и сиделку.
   - Месье, - обратилась ко мне сиделка, - сейчас с ней месье де Ленфен. Она
настояла на том, чтобы ей помогли одеться перед встречей с  вами.  Попросила
усадить ее у окна, чтобы полюбоваться  башнями  собора,  и  видела,  как  вы
пересекли мост.
   - Потушите в комнате все свечи, кроме одной, - приказал я, - и  попросите
месье де Ленфена и моего адвоката выйти.
   Роже вышел сразу, следом за ним появился Никола. Он тоже  принарядился  -
на нем был костюм из красного бархата,  отделанная  с  присущим  ему  вкусом
рубашка и белые перчатки. Из-за того, что в последнее время  он  много  пил,
Никола выглядел похудевшим, можно даже сказать, изможденным. Однако от этого
он стал еще красивее. Встретившись с ним  глазами,  я  прочел  в  них  такое
презрение, что у меня защемило сердце.
   - Сегодня маркиза чувствует себя немного лучше, монсеньор, - сказал Роже,
- но у нее сильное кровотечение. Доктор говорит, что она не...
   Он замолчал и оглянулся на дверь комнаты. Я, однако,  отчетливо  прочитал
его мысли и понял, что она не доживет до утра,
   - Пожалуйста, монсеньор,  уговорите  ее  как  можно  скорее  вернуться  в
постель.
   - Ради чего я стану укладывать ее в кровать? - ответил я. -  А  если  она
желает умереть возле этого чертова окна? Кто может ей запретить?
   - Монсеньор... - умоляющим тоном прошептал Роже.
   Мне отчаянно хотелось послать его к дьяволу вместе с Ники.
   Однако со мной происходило что-то странное. Я вышел в холл и  взглянул  в
сторону спальни. Она была там, Я чувствовал, что во мне что-то  меняется.  У
меня не было сил ни  пошевелиться,  ни  заговорить.  Она  была  там,  и  она
действительно умирала.
   Все звуки слились для меня в сплошной гул.  Сквозь  полуоткрытые  створки
дверей я увидел  изящно  обставленную  спальню:  выкрашенную  в  белый  цвет
кровать под золотым балдахином, такие же расшитые золотом шторы на окнах,  -
а за высокими стеклами  темнело  небо  с  бегущими  по  нему  легкими,  чуть
золотистыми облачками. Но все это я видел неясно, словно сквозь пелену. Меня
не переставала мучить мысль о том, что наконец-то я дал  ей  ту  роскошь,  о
которой мечтал, но лишь затем, чтобы она  смогла  умереть  среди  красоты  и
богатства. Хотел бы я знать,  сходит  ли  она  с  ума  от  всего  этого  или
иронически улыбается.
   Пришел врач. Сиделка вышла из  комнаты  и  сказала,  что  мое  приказание
выполнено: все свечи, кроме одной, потушены. Я почувствовал смешанный  запах
лекарств и розового масла и неожиданно обнаружил, что могу читать ее мысли.
   Я ощутил, как слабо пульсирует ее мозг, как все внутри у нее  болит.  Она
ждала меня возле окна, но сидеть даже  в  таком  удобном  и  мягком,  обитом
бархатом кресле было для нее сущей мукой.
   Полное отчаяния ожидание поглощало  все  ее  мысли,  и  я  мог  отчетливо
слышать только одно слово: ?Лестат, Лестат, Лестат...? Но  потом  услышал  и
другое: ?Пусть эта боль станет еще сильнее, потому  что,  только  когда  она
становится поистине непереносимой, я хочу умереть. Если боль будет настолько
ужасной, что я буду счастлива умереть, я перестану бояться.  Я  хочу,  чтобы
она стала достаточно сильной и победила мой страх?.
   - Месье, - услышал я голос доктора и почувствовал, как он  взял  меня  за
руку, - вы не хотите пригласить священника?
   - Нет... она не захочет.
   Она повернула голову к двери. Если я немедленно не войду, она  непременно
встанет и, несмотря на ужасную боль, бросится мне навстречу.
   Мне казалось, что я не в состоянии сдвинуться с места. Однако,  оттолкнув
врача и сиделку, я вбежал в комнату и закрыл за собой дверь.
   Запах крови...
   Одетая в платье из голубой тафты, освещенная льющимся из окна  сумеречным
лиловатым светом, она была прекрасна. Одна ее рука лежала на колене,  другая
- на подлокотнике  кресла,  густые  светлые  волосы,  зачесанные  за  уши  и
перевязанные розовой лентой, локонами  спадали  на  плечи.  На  щеках  играл
легкий румянец.
   На какое-то мгновение она показалась мне такой же, какой я привы