роизвольно расположенными галереями  и  пряничными  орнаментами,  дома  с
башенками   и   фронтонами.   Просторные   деревянные   балконы    ограждены
свежевыкрашенными перилами.  За  белыми  частоколами  простираются  травяные
лужайки, чистые и аккуратно подстриженные.
   Разнообразие коттеджей  бесконечно:  одни  аккуратно  выкрашены  в  яркие
цвета, согласно велению моды; другие, заброшенные,  но  не  менее  красивые,
приобрели очаровательный серый оттенок выброшенного рекой на  берег  леса  -
именно так нередко выглядят дома в тропических широтах.
   Иногда улицы зарастают настолько, что с трудом верится, будто ты все  еще
в городе. Границы частных владений скрыты белоснежной дикой ялапой  и  синей
свинчаткой, ветви дубов растут так низко, что прохожим приходится  наклонять
головы. Даже в самую холодную зиму  Новый  Орлеан  остается  зеленым.  Мороз
иногда жестоко ранит камелии, но они все же  не  гибнут.  Изгороди  и  стены
зарастают диким желтым Каролинским жасмином и пурпурной бугенвиллеей.
   В одном из таких сумрачных и зеленых уголков Луи и  устроил  себе  тайное
убежище, спрятав его за высокой стеной гигантских магнолий.
   Желтая краска необитаемого старого  викторианского  особняка  за  ржавыми
воротами практически облупилась. Луи бродил по нему  лишь  изредка,  освещая
себе путь свечой. Настоящим жилищем ему  служил  коттедж  на  заднем  дворе,
окутанный огромной бесформенной массой сплетенного розового  вьюнка.  Именно
там хранил он свои книги и дорогие сердцу предметы,  скопившиеся  за  многие
годы. С улицы окна коттеджа оставались совершенно незаметными. Скорее всего,
о существовании этого дома вообще никто не знал. Благодаря высоким кирпичным
стенам, тесно посаженным старым деревьям и диким зарослям  олеандра  его  не
видели даже ближайшие соседи. А в высокой траве отсутствовала ведущая к нему
тропинка.
   Когда я пришел к нему, все двери и окна нескольких  скромно  обставленных
комнат были открыты. Он сидел за своим письменным столом и читал  при  свете
одной-единственной свечки.
   Я долго наблюдал за ним - мне всегда нравилось это занятие.  Частенько  я
отправлялся следом за ним на охоту просто для того, чтобы посмотреть, как он
пьет кровь. Луи словно не обращает внимания на современный мир. Он неслышно,
как призрак, бродит по улицам, медленно приближаясь к тем, кто ищет смерти -
или, во всяком случае, производит такое впечатление. (Я не уверен, что  люди
способны на самом деле жаждать  смерти.)  И  кровь  он  пьет  безболезненно,
аккуратно и быстро. При этом ему необходимо убивать. Он не умеет щадить свою
жертву. У него никогда не хватало сил на "один глоток", которым  я  способен
удовлетворяться  много  ночей  кряду;  или  был  способен  -  до  того,  как
превратился в алчного бога.
   Он всегда одевается старомодно. Как и  многие  из  нас,  он  предпочитает
одежду, близкую по стилю той, что он носил, будучи  смертным.  Ему  нравятся
большие свободные рубашки с присборенными рукавами и высокими  манжетами,  а
также узкие брюки. Если он и надевает пиджак, что случается довольно  редко,
то очень похожий на те, которые ношу я, - длинный и приталенный.
   Иногда я приношу ему такого рода вещи в подарок, чтобы он не превратил  в
лохмотья свои немногочисленные приобретения. Не раз  я  испытывал  искушение
отремонтировать его дом, повесить картины, украсить  комнаты  и,  как  часто
бывало в прошлом, окунуть его с головой в пьянящую роскошь.
   Думаю, он ждет этого от меня, хотя никогда и не признается. Он живет  без
электричества, без современного освещения,  бродит  среди  царящего  в  доме
беспорядка и притворяется, что всем и полностью доволен.
   В нескольких окнах нет стекол, но он  очень  редко  опускает  старомодные
жалюзи. Дождь заливает его вещи, но ему, похоже,  все  равно  -  ведь  их  с
трудом можно назвать вещами. Просто разбросанный по дому хлам.
   Опять-таки, думаю, он был бы не прочь, если бы я как-то помог ему все это
исправить. Он на удивление часто приходит  в  мою  теплую,  ярко  освещенную
квартиру и часами сидит перед гигантским  телевизором.  Иногда  он  приносит
фильмы с собой - на дисках или кассетах. Снова  и  снова  он  пересматривает
фильм "Среди волков". Нравится ему "Красавица и чудовище" Жана Кокто.  Потом
еще "Мертвецы", картина Джона Хьюстона на сюжет Джеймса Джойса.  Пожалуйста,
обратите внимание, что фильм этот не имеет ровным счетом никакого  отношения
к нашему роду - в нем рассказывается о довольно заурядной компании смертных,
собравшихся  на  праздничный  рождественский  ужин;  действие  происходит  в
Ирландии начала века. Многие другие фильмы тоже приводят его в  восторг.  Но
он обходится без моего приглашения и никогда не  задерживается  надолго.  Он
часто  осуждает  "отъявленный  материализм",  в  котором  я   "погряз",   и,
повернувшись спиной к моим бархатным подушкам,  толстому  ковру  и  шикарной
мраморной ванной, удаляется в свою заброшенную, заросшую лачугу.
   Сегодня вечером он  сидит  там  во  всем  своем  пыльном  великолепии,  с
размазанным по щеке чернильным  пятном,  склонившись  над  громоздким  томом
биографии  Диккенса,  недавно  написанной  одним  английским  романистом,  и
изредка медленно  переворачивает  страницы  -  читает  он  не  быстрее,  чем
большинство смертных. Из всех, кто выжил, он больше всего похож на человека.
И остается таким сознательно.
   Много раз предлагал я ему свою  более  могущественную  кровь.  Он  всегда
отказывался. Солнце пустыни Гоби сожгло бы его дотла. Все его  чувства  были
обострены и вполне соответствовали его  вампирской  сущности,  но  до  Детей
Тысячелетий ему было еще очень далеко. Он так и не  научился  хорошо  читать
чужие мысли. Если он и вводит смертного в транс, то исключительно по ошибке.
   Конечно, я не могу читать его мысли, потому что я  его  создал,  а  мысли
вампира и его создателя - никто не знает почему - всегда  закрыты  друг  для
друга. Подозреваю, что нам известно весьма немало о чувствах и страстях друг
друга,  однако  образы  чрезмерно  сильны  и  потому  не  поддаются  четкому
определению. Но это лишь теория. Когда-нибудь нас,  наверное,  действительно
будут изучать в лабораториях. Сквозь толстые стеклянные  тюремные  стены  мы
станем  молить  принести  нам  живую  жертву,  пока  нас  будут  забрасывать
вопросами и брать образцы крови из вены. Да, но как, интересно,  им  удастся
проделать такое с Лестатом, который одним лишь усилием мысли способен  сжечь
дотла кого угодно.
   Луи не услышал моих шагов по высокой траве у его дома.
   Я длинной тенью проскользнул в комнату и успел устроиться напротив него в
своем любимом красном бархатном кресле - я давным-давно  притащил  его  сюда
специально для себя, - когда он наконец оторвался от книги.
   - А, это ты! - С этими словами он резко захлопнул книгу.
   Его лицо, тонкое и изящное от природы, удивительно  нежное,  несмотря  на
явно читающуюся в нем силу, сияло великолепным румянцем. Он рано поохотился,
а  я  пропустил  это  приключение.  На  секунду  я  испытал   сокрушительное
разочарование.
   Тем  не  менее  оживленное  тихой  пульсацией  человеческой  крови   лицо
выглядело невероятно соблазнительным. Я чувствовал запах смертной крови, что
придавало близости к Луи новое,  любопытное  ощущение.  Его  красота  всегда
сводила меня с ума. Наверное, я идеализирую Луи в  его  отсутствие,  но  при
каждой встрече он покоряет меня снова и снова.
   Конечно, именно его красота и привлекла меня в те первые ночи в Луизиане,
когда здесь царили колониальная дикость и беззаконие, а он был не более  чем
безрассудным пьяным дураком, который играл в карты,  нарывался  на  драки  в
тавернах и делал все возможное, чтобы поскорее лишиться  жизни.  Что  ж,  он
своего добился - более или менее.
   Я не сразу понял причину ужаса, отразившегося на его лице,  не  понял,  с
чего это он вдруг так уставился на меня, а потом рывком поднялся, подошел и,
склонившись, потрогал мое лицо. И тут я вспомнил! Моя потемневшая от  солнца
кожа!
   - Что ты наделал? - прошептал он. Встав на колени и  легко  положив  руку
мне на плечо, он застыл в таком положении и смотрел  на  меня  снизу  вверх.
Приятная близость, однако я не подал виду и хладнокровно оставался сидеть  в
кресле.
   - Ничего, - сказал я, - все уже позади. Я пошел в пустыню,  мне  хотелось
посмотреть, что получится...
   - Хотелось посмотреть, что получится? - Он поднялся, отступил  на  шаг  и
впился в меня глазами. - Ты хотел убить себя, ведь так?
   - Да нет, - ответил я. - Я пролежал на солнце  весь  день.  А  на  второе
утро, должно быть, каким-то образом зарылся в песок.
   Он долго смотрел на меня, готовый вот-вот взорваться от возмущения, потом
вернулся к своему столу, сел -  немного  шумновато  для  такого  грациозного
существа, - положил руки на закрытую книгу и вновь обратил на меня  яростный
взгляд.
   - Зачем ты это сделал?
   - Луи, у меня есть новости поважнее, - ответил я. - Забудь об этом.  -  Я
показал  на  свое  лицо.  -  Я  должен  рассказать  тебе   об   удивительном
происшествии. - Не в силах больше сдерживаться, я вскочил и принялся  ходить
по комнате, стараясь  не  наступать  на  горы  омерзительного  мусора;  меня
раздражало тусклое освещение - не  потому,  что  я  плохо  видел  окружающую
обстановку, - просто я люблю свет.
   Я рассказал все -  как  я  увидел  этого  Раглана  Джеймса  в  Венеции  и
Гонконге, а потом в Майами, как он прислал мне сообщение в Лондоне, а потом,
конечно же, последовал за мной в Париж. Завтра вечером мы должны встретиться
возле площади. Я изложил Луи содержание рассказов и объяснил,  что  все  это
значит. Упомянул  о  странном  облике  самого  молодого  человека,  о  своей
уверенности в том,  что  он  находится  в  чужом  теле  и  что  он  способен
осуществлять такой обмен.
   - Ты не в своем уме, - ответил Луи.
   - Не спеши с выводами, - отозвался я.
   - Ты цитируешь мне слова этого идиота? Убей его. Покончи с ним. Найди его
сегодня, если получится, и разделайся с ним.
   - Луи, Бога ради...
   - Лестат, это существо при желании может найти тебя? Это означает, что он
знает, где ты спишь. Ты привел его сюда. Он знает, где сплю я! Хуже врага  и
представить невозможно! Mon Dieu, ну почему ты  вечно  ищешь  неприятностей?
Тебя уже ничто не сможет  уничтожить  -  ни  все  Дети  Тысячелетий,  вместе
взятые, ни даже полуденное солнце в пустыне Гоби, и  вот  ты  заигрываешь  с
единственным  врагом,  который  имеет  над  тобой  преимущество.   Смертный,
которому не страшен солнечный свет! Человек,  способный  обрести  над  тобой
полную власть в те часы, когда сам ты абсолютно лишен сознания и воли.  Нет,
уничтожь его - он слишком опасен! Если я его увижу, то убью!
   - Луи, этот человек может дать мне человеческое тело. Ты хоть  слышал,  о
чем я говорил?
   - Человеческое тело! Лестат, нельзя стать  человеком,  просто  перейдя  в
человеческое тело! Ты и при жизни-то не был человеком! Ты родился чудовищем,
сам знаешь. Черт возьми, нельзя так заблуждаться на собственный счет.
   - Замолчи, а то я заплачу.
   - Плачь! Хотелось бы на это посмотреть. Сколько  раз  в  твоих  книгах  я
читал о том, как ты плачешь, но ни разу не видел этого своими глазами.
   - А, вот видишь, какой ты лжец! - в бешенстве воскликнул  я.  -  В  своих
жалких мемуарах ты описывал, как я плачу, в эпизоде, которого, как нам обоим
известно, никогда не было!
   - Лестат, убей его! Ты сумасшедший, если  позволишь  ему  приблизиться  к
себе!
   Потрясенный, совершенно сбитый с толку, я буквально  рухнул  в  кресло  и
уставился в пустоту. Дыхание ночи за окном казалось нежным и  ритмичным,  во
влажном прохладном воздухе  едва  заметно  ощущалось  благоухание  цветущего
вьюнка. Казалось, от лица Луи, от его сложенных на столе рук исходит  слабое
свечение. Он погрузился в молчание и, видимо, ждал  моей  реакции,  какой  -
понятия не имею.
   - Такого я от тебя не ожидал, - уныло сказал я. -  Я  думал,  что  услышу
длинную обличительную речь, вроде той белиберды,  что  ты  записал  в  своих
мемуарах. Но это?!
   Он молчал  и  напряженно  буравил  меня  взглядом,  на  мгновение  в  его
задумчивых зеленых глазах сверкнули  искры.  Казалось,  в  глубине  души  он
мучительно переживает, словно мои слова причинили ему боль. Конечно, дело не
в том, что я высмеял его книгу. Я постоянно ее высмеивал. В шутку,  конечно.
Ну, или почти в шутку.
   Я не представлял, что следует сказать или сделать. Он действовал  мне  на
нервы. Когда он заговорил, его голос звучал очень тихо.
   - Ты же не хочешь на самом деле стать человеком, - сказал он. - Ты  же  в
это не веришь, правда?
   -  Нет,  верю!  -  ответил  я,   уязвленный   излишней   эмоциональностью
собственного тона. - Как можешь не верить мне ты?! - Я встал и опять зашагал
по комнате. Потом, покружив  по  дому,  вышел  в  похожий  на  джунгли  сад,
раздвигая по пути толстые упругие ползучие ветки. Я был  в  таком  смятении,
что больше не мог с ним разговаривать.
   Я вспоминал свою смертную жизнь, пытаясь не приукрашивать события, но  не
мог отогнать от себя мысли о последней охоте на волков, об умирающих в  лесу
собаках. Париж. Театр на бульваре. Незавершенность!  "Ты  же  не  хочешь  на
самом деле стать человеком". Как он может так говорить?!
   Казалось, я пробыл в саду целую вечность,  но  в  конце  концов  все-таки
забрел обратно в дом. Он все еще сидел за столом и выглядел ужасно жалким  и
несчастным, а обращенный на меня взгляд был поистине душераздирающим.
   - Послушай, - проговорил я, - я верю всего в две вещи.  Первое.  Ни  один
смертный не в силах отказаться от Темного  Дара,  если  он  знает,  что  это
такое. И не надо напоминать, что  Дэвид  Тальбот  мне  отказывает.  Дэвид  -
человек незаурядный. Второе. Убежден, что каждый из нас  стал  бы  смертным,
имей он такую возможность. Вот и вся моя доктрина - ничего больше.
   Он устало отмахнулся, как будто соглашаясь, и откинулся в кресле. Под его
весом дерево тихо заскрипело. Медлительно подняв правую руку,  -  совершенно
не сознавая, насколько соблазнителен этот простой жест, - он провел пальцами
по распущенным черным волосам.
   Меня внезапно пронзило воспоминание о той ночи, когда я  дал  ему  кровь,
как в последний момент он начал спорить, уговаривать меня не  делать  этого,
но потом уступил. Я все объяснил ему заранее - пока он еще оставался пьяным,
мечущимся в лихорадке молодым плантатором; он был болен, лежал в постели, со
спинки которой свисали четки. Но разве можно такое объяснить?! А он был  так
уверен, что хочет пойти за мной, так уверен, что в смертной жизни  для  него
ничего не  осталось...  такой  отчаявшийся,  опаленный  судьбой  -  и  такой
молодой!
   Что он тогда знал? Читал ли он поэму Мильтона, слышал ли сонату  Моцарта?
Было ли ему знакомо имя Марка Аврелия? По всей вероятности, он решил бы, что
это имя отлично подойдет для черного раба. Ах, эти дикие плантаторы-щеголи с
рапирами и отделанными жемчугом пистолетами! Все же они  ценили  излишества.
Сейчас, по прошествии многих лет, я это признаю.
   Но ведь все это давно осталось для него  в  прошлом.  Автор  "Интервью  с
вампиром" - что за нелепое название! Я пытался успокоиться, я слишком  любил
его, чтобы не проявить терпение, не подождать, пока он заговорит снова. Ведь
я  создал  его  из  человеческой  плоти  и  крови,  чтобы   он   стал   моим
сверхъестественным мучителем!
   - Нельзя вот так, запросто, все исправить, - сказал он, оторвав  меня  от
воспоминаний и возвратив обратно в пыльную  комнату.  Он  намеренно  смягчил
голос, говорил почти умиротворяюще - или умоляюще. -  Все  гораздо  сложнее.
Нельзя поменяться телами со смертным человеком. Откровенно говоря, я даже не
считаю, что это вообще возможно, но даже если я не прав...
   Я не ответил. Но вопросы буквально вертелись у меня на  языке:  "А  вдруг
все-таки возможно? Что, если я  снова  смогу  почувствовать,  каково  это  -
жить?"
   - И что будет с твоим телом? - просительным  тоном  продолжал  он,  умело
сдерживая гнев и ярость. - Ты ни в  коем  случае  не  должен  отдавать  свое
могущество в распоряжение этого существа - колдуна, или кто там он на  самом
деле. Все  вампиры  утверждают,  что  не  в  состоянии  определить  истинные
масштабы твоей силы. О нет! Это отвратительная идея. Скажи  мне,  откуда  он
знает, где тебя искать? Это самое важное.
   - Как раз это имеет наименьшее значение. Но, разумеется, коль скоро  этот
человек умеет меняться телами, то может покидать и свое  тело.  Он  способен
передвигаться как дух, пока не нападет на мой след. Принимая во внимание мою
сущность, он в таком состоянии, должно  быть,  видит  меня  отлично.  Пойми,
никакого чуда здесь нет.
   - Знаю. Я об этом и читал, и слышал. Думаю, ты столкнулся с очень опасным
существом. Он еще хуже, чем мы сами.
   - И чем же он хуже?
   - Обмен телами подразумевает отчаянную  попытку  обрести  бессмертие!  Ты
думаешь, этот человек, кто бы он ни был, планирует  состариться  в  каком-то
определенном теле и умереть?
   Я не мог не признать, что уловил его  мысль.  Потом  я  рассказал  ему  о
голосе того человека, о резком британском акценте, об интеллигентной  манере
говорить, о том, что его речь не похожа на речь молодого мужчины.
   Он пожал плечами.
   - Вероятно, он из Таламаски, - сказал он. - Наверное, там  он  о  тебе  и
узнал.
   - Чтобы все обо мне узнать, достаточно купить роман в бумажной обложке.
   - Да, но поверить, Лестат, поверить, что это правда...
   Я рассказал о беседе с Дэвидом. Дэвид выяснит, не из его ли  ордена  этот
человек, но лично мне в это не верилось. Ученые на такое не  способны.  И  в
том человеке было что-то зловещее. Члены Таламаски почти утомительны в своей
добродетели. К тому же это уже не имеет значения. Я сам поговорю с ним и все
выясню.
   Луи снова задумался и заметно погрустнел. Мне было почти больно  смотреть
на него. Хотелось схватить его за плечи и потрясти, но такое обращение  лишь
разозлило бы его.
   - Я люблю тебя, - тихо сказал он.
   Я был потрясен.
   - Ты всегда стремишься найти путь к победе, - продолжал он. -  И  никогда
не сдаешься. Но победить невозможно. Мы с тобой  находимся  в  чистилище.  И
остается только радоваться, что не в аду.
   - Нет, не верю! - воскликнул я. - Послушай, мне все равно,  что  говорите
вы с Дэвидом. Я встречусь с Рагланом Джеймсом. И непременно  выясню,  о  чем
идет речь! Ничто меня не остановит.
   - Вот как? Значит, Дэвид Тальбот тоже предостерег тебя?
   - Не ищи себе союзников среди моих друзей!
   - Лестат, если этот человек приблизится ко мне, если я почувствую, что от
него исходит опасность, я его убью. Ты должен меня понять.
   - Конечно, я все понимаю. Он к тебе не подойдет. Он выбрал меня, и не без
причины.
   - Он выбрал тебя, потому что ты легкомысленный, тщеславный позер. О, я не
хотел тебя обидеть. Правда, не хотел.  Ты  мечтаешь,  чтобы  тебя  заметили,
чтобы к тебе подошли, тебя поняли, - мечтаешь влезть в  очередную  авантюру.
Ты жаждешь все переворошить и посмотреть, что будет, не сойдет ли  на  землю
Бог, чтобы оттаскать тебя за волосы. Так вот, Бога нет. Ты сам себе Бог.
   - Вы с Дэвидом... одна и та же песня, одни  и  те  же  предостережения...
Правда он утверждает, что видел Бога, а ты не веришь, что Бог существует.
   - Дэвид видел Бога? - в голосе Луи послышались почтительные нотки.
   - Да нет, - пробормотал я с презрительным жестом. -  Но  вы  оба  браните
меня одинаково. Как и Мариус.
   - Ну конечно, ты слышишь только те голоса, которые тебя бранят. Так  было
всегда. Точно так же ты вечно наталкиваешься на тех, кто потом  нападает  на
тебя и вонзает нож тебе в сердце.
   Он имел в виду Клодию, но не мог заставить  себя  произнести  ее  имя.  Я
знал, что причиню ему боль, если назову ее по имени, как если  бы  я  бросил
ему в лицо оскорбление. "Ты тоже приложил  к  этому  руку!  -  хотелось  мне