ения, но он тем не менее продолжал
от меня защищаться. Нет, мне не следовало приходить.
   Шпионить за ним - да, но оставаться рядом - нет. И я хотел было  поспешно
уйти.
   Он пришел в ярость. Его голос резко зазвенел в огромном пустом зале:
   - Нечестно с твоей стороны  -  уходить  вот  так!  Я  бы  даже  сказал  -
непристойно! Разве у тебя нет чести? А если не осталось чести, то  где  твое
воспитание?
   Он резко замолчал, потому что меня там больше не было, я словно в воздухе
растворился, а он остался один в огромном холодном музее и разговаривал  сам
с собой.
   Мне было стыдно, но я не мог вернуться, ибо был  слишком  зол  и  обижен,
хотя на что - сам не знаю. Что я  сделал  с  этим  человеком!  Как  бы  меня
отругал Мариус!
   Я часами скитался по Амстердаму, украл плотную писчую бумагу, которая мне
особенно нравилась, и автоматическую ручку с тонким пером и  вечным  запасом
черных чернил, потом нашел шумный, подозрительного  вида  кабачок  в  старом
районе красных фонарей, полном размалеванных женщин и молодых наркоманов;  в
таком заведении можно спокойно посидеть и написать  письмо  Дэвиду  -  никто
тебя не потревожит, пока перед тобой стоит кружка пива.
   Я не знал, что  именно  буду  писать,  знал  только,  что  должен  как-то
извиниться за свое поведение и объяснить, что при виде людей на том портрете
кисти Рембрандта в моей душе что-то дрогнуло; и я поспешно и устало  написал
следующую своего рода повесть:
 
   "Ты прав. Я ушел от тебя возмутительным образом. Еще  хуже  -  как  трус.
Обещаю, когда  мы  встретимся  в  следующий  раз,  я  дам  тебе  возможность
высказать мне все, что захочешь.
   У меня возникла собственная  теория  насчет  Рембрандта.  Я  много  часов
провел за изучением его картин по всему миру - в  Амстердаме,  в  Чикаго,  в
Нью-Йорке, где бы я их ни находил, -  и  я  действительно  считаю,  как  уже
сказал, что такого множества  великих  душ,  какое  изображено  на  картинах
Рембрандта, существовать не могло.
   Вот и вся моя теория, но, пожалуйста, имей в виду, что она вмещает в себя
все необходимые элементы. И эта особенность  всегда  была  мерилом  ценности
теорий, пока слово "наука" не начало означать то, что означает сейчас.
   Я считаю, что  Рембрандт  еще  молодым  человеком  продал  душу  дьяволу.
Простая  сделка.  Дьявол  пообещал  сделать  Рембрандта   самым   знаменитым
художником своего времени. Дьявол  посылал  Рембрандту  толпы  смертных  для
написания  их  портретов.  Он  дал  Рембрандту   богатство.   Он   дал   ему
очаровательный домик в  Амстердаме,  жену,  позднее  -  любовницу,  ибо  был
уверен, что в конце концов получит душу Рембрандта.
   Но встреча с  дьяволом  изменила  Рембрандта.  Увидев  такое  неоспоримое
доказательство существования зла,  он  стал  одержим  вопросом:  "Что  такое
добро?" В своих моделях он искал их внутреннее  божественное  начало,  и,  к
своему изумлению, находил его искру даже в лицах самых недостойных людей.
   Он был настолько одарен - однако дар свой он получил не от дьявола, а  от
природы, - что не только видел добро, но и умел написать его; своим  знанием
добра и верой в него он мог рисовать, как краской.
   С каждым портретом Рембрандт  все  глубже  проникал  в  красоту  и  добро
человечества.  Он  понимал,  что  способность  к  состраданию   и   мудрости
содержится в каждой душе. С  течением  времени  его  мастерство  возрастало:
налет неопределенности становился все неуловимое,  индивидуальность  каждого
человека проявлялась все более ярко, а каждая работа, исполненная величия  и
покоя, приводила в восхищение.
   В конце концов лица на портретах перестали быть лицами из плоти и  крови.
Они стали ликами души, отражением того, что скрыто внутри каждого мужчины  и
каждой женщины; визуальным воплощением того, чем был или мог  бы  стать  тот
или иной человек в свой славный час.
   Поэтому купцы из цеха суконщиков похожи на старейших и мудрейших святых.
   Но нигде эта духовная глубина и понимание не  проявляются  четче,  чем  в
автопортретах Рембрандта, а он, как ты, безусловно, знаешь, оставил  их  сто
двадцать два.
   Почему так много, как ты думаешь? Они были его  личной  мольбой  к  Богу,
попыткой обратить его внимание на себя - на человека, который,  наблюдая  за
себе подобными, претерпел полную религиозную трансформацию.
   "Вот как я вижу", - говорил Рембрандт Богу.
   Под конец жизни Рембрандта у дьявола зародились подозрения. Он не  хотел,
чтобы его слуга создавал такие великолепные картины, исполненные  теплоты  и
добра. Он считал голландцев материалистичным и оттого  светским  народом.  А
здесь, на картинах, изобилующих богатой одеждой, и дорогими вещами, блистало
неоспоримое  доказательство  того,  что  люди  отличаются  от  всех   прочих
животных, населяющих космос, - они представляют собой бесценную смесь  плоти
и бессмертного огня.
   Вот почему дьявол  обрушил  на  Рембрандта  множество  невзгод.  Художник
потерял свой красивый дом на Йоденбрестраат. Он  потерял  любовницу  и  даже
сына. Но продолжал писать без тени горечи или порока, наполнять свои картины
любовью.
   И вот наконец  Рембрандт  оказался  на  смертном  ложе.  Дьявол  радостно
примчался к нему, готовый схватить и ущипнуть своими злыми пальчиками  душу.
Но ангелы и святые воззвали к Богу о вмешательстве.
   "Кто во всем свете знает  о  добре  больше,  чем  он?  -  вопрошали  они,
указывая на умирающего Рембрандта. - Кто показал больше, чем этот  художник?
Когда мы хотим увидеть божественное начало человека,  мы  обращаемся  к  его
картинам".
   И Бог разорвал сделку Рембрандта с дьяволом. Он  забрал  душу  Рембрандта
себе, а дьявол, которого по тем же самым причинам не так давно обвел  вокруг
пальца Фауст, был вне себя от ярости.
   И он захотел похоронить жизнь Рембрандта в безвестности. Он позаботился о
том, чтобы все личные вещи и записи этого человека  поглотил  великий  поток
времени. И, естественно, поэтому нам так мало  известно  о  настоящей  жизни
Рембрандта, о том, что он был за человек.
   Но дьявол не смог распорядиться судьбой его картин. Как он  ни  старался,
ему не удалось заставить людей жечь их, выбрасывать или отставлять в сторону
ради новых, более модных художников. Фактически  же  произошла  удивительная
вещь, и непонятно, когда  это  началось.  Рембрандт  стал  самым  популярным
художником на свете; Рембрандт стал величайшим художником всех времен.
   Такова моя теория о Рембрандте и тех лицах на его полотне.
   Так вот, именно на эту тему я бы  написал  роман  о  Рембрандте,  будь  я
смертным. Но я не смертный.  Мне  не  спасти  душу  искусством  или  добрыми
делами. Я похож на дьявола, но с одним отличием; я люблю картины Рембрандта!
   Но при взгляде на них сердце мое  разрывается.  И  чуть  не  разорвалось,
когда я увидел тебя в музее. И ты совершенно прав: не бывает у вампиров лиц,
как у святых из Цеха суконщиков.
   Вот почему я так внезапно покинул тебя в музее. Это  не  ярость  дьявола.
Это просто грусть.
   Я еще раз обещаю тебе, что во время нашей следующей встречи  я  дам  тебе
высказать все, что ты захочешь".
 
   Внизу я нацарапал телефон моего агента в Париже  и  почтовый  адрес  -  я
делал это в каждом письме к Дэвиду, но Дэвид никогда не отвечал.
   После этого я отправился в своего рода паломничество, заново посетив  все
величайшие собрания мира, хранящие полотна Рембрандта. В своих странствиях я
не увидел ничего, что могло бы поколебать мою веру в добродетель Рембрандта.
Но я снова преисполнился решимости больше Дэвида не беспокоить.
   Потом мне привиделся сон: тигр, тигр... Дэвид в опасности... Вздрогнув, я
проснулся в своем кресле в старом доме Луи, как будто меня  потрясла  чья-то
предупреждающая рука.
   Ночь в Англии подходила к  концу.  Нужно  было  торопиться.  Но  когда  я
наконец  отыскал  Дэвида,  он  сидел  в  старинном  деревенском  кабачке   в
Котсуолде.
   Эта деревня, куда вела лишь одна узкая и  опасная  дорога,  располагалась
неподалеку от усадьбы его предков. В ней была всего одна улица,  застроенная
еще в шестнадцатом веке, и единственная  гостиница,  благосостояние  которой
полностью зависело от непостоянных в своих вкусах туристов.  Прочитав  мысли
жителей, я быстро выяснил, что Дэвид восстановил ее из своего кармана и  все
чаще и чаще находит здесь убежище от лондонской жизни.
   Абсолютно сверхъестественное местечко!
   Однако Дэвид всего лишь попивал свой любимый солодовый шотландский  виски
и рисовал на салфетках дьявола. Мефистофель со своей лютней? Рогатый Сатана,
танцующий под луной? Должно быть, его уныние смогло коснуться меня за многие
мили, а точнее, я ощутил озабоченность тех, кто находился  рядом  с  ним,  -
ведь в их мыслях я уловил его образ.
   Мне так хотелось с ним поговорить.  Но  я  не  осмелился.  Я  бы  наделал
слишком много  шума  в  этом  маленьком  кабачке,  где  расстроенный  старый
владелец и  два  его  неуклюжих  молчаливых  племянника,  покуривая  пахучие
трубки, все еще бодрствовали исключительно  по  случаю  царственного  визита
местного лорда - который и напивался, как лорд.
   Целый час я простоял там, заглядывая в окошко. А потом ушел.
 
*** 
 
   Теперь же - много-много месяцев спустя - на Лондон  падал  снег,  большие
снежинки тихо опускались на высокое здание Обители Таламаски, а я искал его,
усталый и унылый, думая, что из всего мира я должен увидеться только с  ним.
Я исследовал мысли членов ордена - как спящих,  так  и  бодрствующих.  Я  их
взбудоражил и отчетливо услышал, как просыпается их бдительность, -  так  же
ясно, как если бы они включили свет, вскакивая с постели.
   Но я уже получил что хотел.
   Дэвид уехал в свою усадьбу в Котсуолд, в ту, что находится поблизости  от
удивительной деревушки со старинным кабачком.
   Ну что ж, я, несомненно, смогу ее найти. И я отправился на поиски.
   Валил тяжелый снег. Замерзший и злой, я  понесся  низко  над  землей;  от
выпитой крови не осталось даже воспоминания.
   Как всегда в разгар жестокой зимы, ко мне вернулись другие сны -  о  злых
снегах моего смертного детства, о  промерзших  каменных  залах  в  отцовском
замке, о маленьком камине и об огромных мастиффах, храпящих рядом  на  сене,
обеспечивая мне уют и тепло.
   Эти собаки погибли во время моей последней охоты на волков.
   Я терпеть не мог вспоминать об этом, и все-таки мне всегда  было  приятно
мечтать,  что  я  снова  дома,  где  пахнет  камином   и   могучими   псами,
свернувшимися возле меня, что я жив, по-настоящему жив, что охоты вообще  не
было; о том, что я не уехал в Париж и  не  ввел  в  соблазн  могущественного
помешанного вампира Магнуса. В комнатушке с каменными стенами приятно  пахло
собаками, и я в полной безопасности спал рядом с ними.
   Наконец  я  добрался  до  небольшого  поместья  в  стиле  эпохи  королевы
Елизаветы и увидел очень красивое каменное здание с крутыми крышами и узкими
фронтонами, с застекленными окнами в глубоких нишах - меньшего размера,  чем
в Обители, но для такого дома - просто огромными.
   Только в одной  комнате  горел  свет.  Это  оказалась  библиотека.  Возле
большого камина, в котором громко трещали дрова, я увидел Дэвида.
   В руках он держал знакомую кожаную записную книжку и что-то быстро  писал
в ней обычной перьевой ручкой, даже  не  чувствуя,  что  за  ним  наблюдают.
Периодически он заглядывал в другую книгу в кожаном переплете,  лежавшую  на
столе. Я с легкостью определил, что это  христианская  Библия:  две  колонки
мелкого шрифта, золотой обрез и ленточка в качестве закладки.
   Почти без усилий я рассмотрел, что Дэвид читает Книгу Бытия и,  очевидно,
делает заметки. Рядом лежал экземпляр "Фауста". Что же, черт возьми, так его
заинтересовало?
   Вся комната была заставлена книгами. За плечом у Дэвида горела  маленькая
лампа. В северных странах много таких библиотек - уютных, манящих, с низкими
балками потолка и большими удобными кожаными креслами.
   Но эта библиотека отличалась от остальных  наличием  в  ней  свидетельств
жизни, проведенной совсем  в  других  краях,  -  драгоценных  напоминаний  о
прожитых годах.
   Над пламенеющим камином подвешена пятнистая голова  леопарда.  На  правой
стене, в противоположном конце, - огромная черная бизонья голова. На  полках
и столах - многочисленные индийские бронзовые статуэтки. На коричневом ковре
возле очага, у двери и под окнами  -  маленькие  индийские  коврики,  словно
разбросанные драгоценные камни.
   В самом центре комнаты растянулась длинная  огненная  шкура  бенгальского
тигра; голова ее со вставленными стеклянными глазами прекрасно  сохранилась,
а эти огромные клыки я с ужасающей реальностью уже видел во сне.
   Дэвид вдруг обернулся  и  долго  смотрел  пристальным  взглядом  на  этот
трофей, потом словно против  воли  отвел  глаза  и  вернулся  к  прерванному
занятию.  Я  попробовал  заглянуть  в  его  мысли.  Ничего.  Можно  было  не
стараться. Ни единого намека на  мангровый  лес,  в  котором  мог  погибнуть
подобный зверь. Но он опять взглянул на тигра  и,  забыв  о  ручке,  глубоко
погрузился в размышления.
   Мне, как всегда, доставляло  удовольствие  просто  наблюдать  за  ним.  Я
обратил внимание на множество фотографий в рамках - на  них  был  запечатлен
молодой Дэвид; многие явно были сделаны в Индии - перед красивым  бунгало  с
просторным крыльцом и высокой крышей. Здесь же - фотографии  его  родителей,
снимки его самого с убитыми животными. Объясняет ли это мой сон?
   Я даже не заметил, как снег засыпал мои волосы, плечи, скрещенные руки...
Наконец я сбросил с себя оцепенение. До рассвета оставался только час.
   Я обошел дом, нашел черный ход, скомандовал щеколде отодвинуться и  вошел
в теплый маленький холл с низким потолком. Вокруг - старое дерево,  насквозь
пропитанное лаком или маслом. Я тронул руками косяки двери,  и  передо  мной
промелькнуло видение огромного дубового  леса,  залитого  солнцем,  а  потом
остались только тени. До меня донесся запах далекого костра.
   И тогда я увидел,  что  в  противоположном  конце  холла  стоит  Дэвид  и
приглашает меня войти. Мой внешний вид, однако, почему-то его встревожил. Ну
да, конечно, я же весь в снегу и даже покрыт корочкой льда.
   Мы вместе вошли в библиотеку, и я устроился прямо  напротив  его  кресла.
Дэвид ненадолго оставил меня. Я уставился в огонь и чувствовал, как тает  на
мне липкий снег, размышляя, зачем я пришел и как облечь  это  в  слова.  Мои
руки были такими же белыми, как снег.
   Появившись снова, Дэвид протянул мне большое теплое полотенце, я взял его
и вытер лицо, волосы, а потом - руки. Как же это приятно.
   - Спасибо, - поблагодарил я Дэвида.
   - Ты был похож на статую, - ответил он.
   - Да, я и вправду теперь похож на статую. Я ухожу.
   - О чем ты? - Он сел напротив меня. - Объясни.
   - Я собираюсь уединиться где-нибудь. Кажется, я придумал  способ  с  этим
покончить. Но все не так просто.
   - Зачем тебе это нужно?
   - Я больше не хочу жить. Эта часть как раз несложная. Я  не  стремлюсь  к
смерти так, как ты. Дело не в этом. Сегодня вечером я... - Я  замолчал.  Мне
вспомнилась старушка в цветастом халате на  аккуратно  застеленной  стеганым
нейлоном кровати. А потом - странный молодой человек с коричневыми волосами,
который следил за мной, а потом подошел на пляже и передал рассказ,  до  сих
пор лежавший скомканным у меня в кармане.
   Все это уже не имеет смысла. Кто бы он ни был, он пришел слишком поздно.
   И незачем вдаваться в объяснения.
   Внезапно я  увидел  Клодию,  как  будто  она  стояла  на  пороге  другого
измерения, смотрела на меня и ждала, пока я ее замечу. Как ловко  наш  разум
умеет вызывать такие реальные видения! Она стояла  возле  письменного  стола
Дэвида, скрываясь в тени. Клодия, всадившая свой длинный нож мне в грудь: "Я
положу тебя в гроб, отец..." Но ведь я теперь постоянно вижу Клодию. Она мне
снится, снится, снится...
   - Не нужно, - сказал Дэвид.
   - Пора, Дэвид, - прошептал я  со  смутной,  возникшей  где-то  в  глубине
сознания мыслью о том, как будет разочарован Мариус.
   Услышал ли меня Дэвид?  Наверное,  я  говорил  слишком  тихо.  Из  камина
послышался негромкий треск - возможно, рассыпались сгоревшие дрова или огонь
добрался до таившейся в сердцевине сочной влаги.  Я  снова  увидел  холодную
спальню своего детства, и внезапно мне показалось, будто я обнимаю  одну  из
своих ленивых, любящих, больших собак. Наблюдать, как волк убивает собаку...
Чудовищное зрелище!
   Лучше бы я в тот день умер. Даже самому  лучшему  охотнику  не  по  силам
уничтожить стаю волков. Возможно, в этом и состояла  космическая  ошибка.  И
если между всеми этими событиями на самом деле существует какая-то связь, то
мне было суждено уйти, но я осмелился перехитрить судьбу и попался на  глаза
дьяволу. "Убийца Волков", - с какой  любовью  произносил  эти  слова  вампир
Магнус, пока нес меня в свое логово!
   Дэвид откинулся в  кресле,  рассеянно  поставил  одну  ногу  на  каминную
решетку и смотрел в огонь. Он был глубоко расстроен,  даже  в  панике,  хотя
очень хорошо это скрывал.
   - Это не будет больно? - спросил  он,  обернувшись.  Сначала  я  даже  не
понял, о чем речь. Но потом вспомнил. И усмехнулся.
   - Я пришел проститься и узнать,  уверен  ли  ты,  что  принял  правильное
решение. Мне почему-то казалось, что следует сообщить  тебе  о  том,  что  я
ухожу и что это твой последний шанс. Все происходящее показалось  мне  вдруг
забавным. Ты пойдешь за мной? Или ты считаешь, что это просто новый предлог?
Впрочем, какая теперь разница?
   - Как Магнус в твоей книге, - сказал он. - Ты сделаешь себе наследника  и
уйдешь в огонь.
   - Это была не просто книга, - ответил я, вовсе  не  собираясь  спорить  и
недоумевая, почему  мои  слова  звучат,  как  будто  я  пытаюсь  что-то  ему
доказать. - Ну да, возможно, что-то в этом роде. Честно говоря, я не знаю.
   - Зачем тебе убивать себя? - в голосе его слышалось отчаяние.
   Как много зла принес я этому человеку!
   Я посмотрел на  распластанную  тигровую  шкуру  с  великолепными  черными
полосами на рыжем фоне густой шерсти.
   - Это был людоед, да? - спросил я.
   Он заколебался, словно  не  до  конца  понял  вопрос,  потом,  очнувшись,
кивнул.
   - Да. - Бросив взгляд на тигра, он снова перевел его  на  меня.  -  Я  не
хочу, чтобы ты это делал. Бога ради,  подожди.  Не  нужно.  Почему  сегодня,
почему не в другую ночь?
   Мне невольно стало смешно.
   - Сегодня ночь подходящая. Нет,  я  ухожу.  -  Внезапно  я  осознал,  что
решился всерьез, и ужасно обрадовался. Будь это просто фантазией, я не  смог
бы ему рассказать. -  Я  придумал  метод.  Незадолго  до  восхода  солнца  я
поднимусь как можно выше. В этом случае мне не удастся найти укрытие.  Земля
в той пустыне очень твердая.
   И я умру в огне. Не от холода и в окружении волков, как на горе. От жара,
как Клодия.
   - Нет, не нужно. - Как серьезно, убедительно произнес он это. Но тщетно.
   - Хочешь получить кровь? - спросил я. - Это не займет  много  времени.  И
почти не причинит тебе боли. Я убежден, что  остальные  тебя  не  тронут.  Я
сделаю тебя таким сильным, что любая их попытка будет обречена на провал.
   И вновь я поступал совсем как Магнус, который оставил меня сиротой,  даже
не предупредив об опасности,  грозящей  со  стороны  Армана  и  его  древней
общины, - о том, что они станут меня преследовать,  проклянут  и  попытаются
положить конец моей юной жизни. Но Магнус-то знал, что выиграю я.
   - Лестат, мне не нужна кровь. Но я  хочу,  чтобы  ты  остался.  Послушай,
подари мне еще несколько ночей.  Всего  только  несколько.  Во  имя  дружбы,
Лестат, останься у меня. Разве ты не можешь уделить мне эти немногие часы. И
тогда, если ты по-прежнему будешь настаивать на  своем,  я  больше  не  буду
спорить.
   - Почему?
   Пораженный, казалось, моим вопросом, он ответил:
   - Дай мне возможность поговорить с  тобой,  убедит