то у этой крысы совсем крошечные лапки и что мне никогда еще не
приходилось рассматривать вблизи ни одно столь маленькое существо  с  теплой
кровью. С удивительной даже для самого себя быстротой я рванулся  вперед  и,
поймав крысу, стал разглядывать ее лапки. Забыв обо всем, в том  числе  и  о
своих спутниках, я внимательно изучал миниатюрные ноготки и пальчики.
   Воцарившаяся тишина и гробовое молчание стоящих рядом людей привели  меня
в чувство. Оба мои спутника остолбенело уставились на меня.
   Изобразив на лице как можно более невинную улыбку,  я  отпустил  крысу  и
снова вернулся к выбору покупок.
   Несмотря на то что никто не сказал мне ни слова, этот случай послужил мне
хорошим уроком. Я понял, что очень испугал их.
   Чуть позже я дал своему адвокату последнее в ту ночь поручение: он должен
купить подарок не менее чем за сто крон и отправить  его  владельцу  театра,
господину Рено, вместе с письмом  от  меня  с  выражением  благодарности  за
проявленную им доброту.
   - Выясните, в каком положении находится сейчас театр, - добавил я, - есть
ли у него какие-либо долги.
   Стоит ли говорить, что сам я и близко не подойду к этому театру.  Они  не
должны даже догадываться  о  том,  что  произошло,  их  не  может  коснуться
подобная скверна. Ну вот, теперь я, кажется, сделал все, что мог,  для  тех,
кого действительно любил.
   Когда наконец все было позади и соборные часы, возвышающиеся  над  белыми
крышами городских домов, пробили три часа, я вдруг почувствовал, что  ужасно
голоден и запах крови преследует меня повсюду. Оглядевшись, я обнаружил, что
стою один посреди пустынного бульвара Тамплиеров.
   Растерзанный колесами экипажей снег превратился в жидкую грязь,  а  прямо
передо мной была обшарпанная стена  театра  Рено  с  сохранившимися  на  ней
обрывками афиш, на которых  еще  можно  было  прочесть  написанное  красными
буквами имя молодого актера Лестата де Валуа.
 
Глава 10 
 
   Последующие ночи я провел весьма бурно. Я  впитывал  в  себя  Париж  так,
словно пил горячую кровь. Едва наступал вечер, я отправлялся в самые злачные
места, где нападал на воров и убийц. Иногда я устраивал себе  развлечение  и
позволял им какое-то время сопротивляться, давая шанс защитить свою жизнь, а
потом с ужасным оскалом и рычанием  заключал  их  в  смертельные  объятия  и
пировал до полного насыщения.
   Я  попробовал  на  вкус  убийц  самых  разных  типов:  огромных   громил;
малорослых, но чрезвычайно крепких и жилистых; темнокожих и  густо  заросших
волосами... Но больше всего мне  нравились  юные  мерзавцы,  готовые  лишить
человека жизни всего за несколько лежащих в его кармане монет.
   Я с наслаждением слушал их вопли и проклятия. Иногда я  хватал  их  одной
рукой и со смехом издевался над ними, доводя буквально  до  белого  каления,
забрасывал на крыши домов ножи и вдребезги разбивал о стены пистолеты. И при
всем этом мне не приходилось прилагать слишком больших усилий. Единственное,
что вызывало у меня отвращение, - страх. Как только я чувствовал, что жертва
боится, я тут же терял к ней всякий интерес.
   Со временем я научился оттягивать момент убийства. Я  пил  кровь  одного,
потом другого, потом делал  несколько  поистине  смертельных  глотков  крови
третьей или четвертой жертвы. Ради  собственного  удовольствия  я  продлевал
процесс охоты и борьбы. Когда же наконец  я  чувствовал,  что  насладился  в
полной мере, что мною выпито такое количество крови, которого хватило бы для
насыщения как минимум шести вампиров со здоровым  аппетитом,  я  отправлялся
исследовать совсем другой Париж. Я проводил  удивительные,  волшебные  часы.
Раньше ни о чем подобном я и помыслить не мог.
   Но прежде всего я шел в дом Роже, чтобы узнать новости о Никола и о своей
матери.
   Ее письма были полны счастья, она от всей души радовалась моим успехам  и
обещала отправиться весной в Италию, если, конечно,  ей  хватит  сил,  чтобы
перенести такое путешествие. А сейчас ей необходимы книги, парижские  газеты
и ноты, чтобы она могла играть на посланных  мною  клавикордах.  Она  хотела
знать, действительно ли я совершенно счастлив. Сумел ли  добиться  всего,  о
чем мечтал? Ее одновременно радовало и пугало столь неожиданное богатство  -
должно  быть,  в  театре  Рено  мне  чрезвычайно  везло.  Она  просила  меня
довериться ей и рассказывать все без утайки.
   Читать ее письма было для меня сущей  мукой.  Мне  приходилось  бесстыдно
лгать ей, что никогда не было мне свойственно. Но ради матери  я  готов  был
стать даже лжецом.
   Что касается Ники, я должен был предвидеть, что его не  удастся  обмануть
подарками и туманными россказнями, что он потребует встречи со мной.  Именно
на этом он продолжал настаивать и даже пытался припугнуть Роже.
   Однако его угрозы ни к чему не привели. Мой  поверенный  не  мог  сказать
ничего, кроме того, что велел сказать ему я. А сам я так боялся  встретиться
с Ники, что даже не спросил у адвоката адрес новой квартиры друга. Я  только
приказал ему удостовериться в том, что  Ники  действительно  берет  уроки  у
итальянского маэстро  и  у  него  есть  возможность  получить  все,  что  он
пожелает.
   Почти против своей воли я все же каким-то образом сумел узнать, что  Ники
не ушел из театра. Он продолжал играть на скрипке во время  представлений  в
театре Рено.
   Сама мысль об этом сводила меня с ума. Я не мог понять, какого черта  ему
это нужно.
   Да все очень просто. Он любил театр так же, как и я. На самом деле мне не
нужно было ничего объяснять. В этом  маленьком,  похожем  на  крысиную  нору
театрике мы все были как родные. Не говоря  уже  о  том  волшебном  моменте,
когда занавес взлетает вверх и публика начинает аплодировать и кричать...
   Что ж, следует отправить в театр побольше вина и шампанского.  И  послать
цветы Жаннетт и Лючине, девушкам, которые нравились мне больше других. И еще
много золота для Рено. Необходимо также оплатить все долги театра.
   Прошло немного времени, и все было исполнено. Однако Рено пришел от этого
в полное замешательство и был чрезвычайно  смущен.  Через  две  недели  Роже
сообщил мне о предложении Рено.
   Он хотел, чтобы я  выкупил  театр  и  оставил  его  работать  в  качестве
управляющего. При наличии достаточного количества денег на новые  постановки
и переоборудование сцены он сможет создать великолепные  спектакли  и  таким
образом осуществить свои грандиозные замыслы. С моими деньгами и его умом  и
способностями мы заставим говорить о театре весь Париж.
   Я не смог ответить сразу. Мне и в голову не приходило, что я могу владеть
театром точно так же, как владею сундуком  с  драгоценностями,  одеждой  или
кукольными домиками, посланными  моим  племянницам.  Я  отказался  и  вышел,
громко хлопнув дверью.
   Но быстро вернулся.
   - Хорошо, - сказал я Роже, - покупайте театр и дайте  Рено  десять  тысяч
крон, которыми он может распорядиться по своему усмотрению.
   Это было поистине целое состояние. И я сам не знал,  почему  вдруг  решил
так поступить.
   Боль скоро  пройдет,  думал  я,  должна  пройти.  А  сейчас  мне  следует
собраться с мыслями и взять себя в руки. Я должен наконец понять, что такого
рода вещи не могут на меня воздействовать.
   В конце концов, где я провожу сейчас время? В крупнейших и лучших театрах
Парижа.  Для  меня  забронированы  лучшие  места  на  оперных   и   балетных
спектаклях, на представлениях пьес Мольера и Расина. Я часами могу стоять  у
рампы, глазея на величайших актеров и актрис. У меня множество костюмов всех
цветов  радуги,  париков,  сделанных   по   последней   моде,   башмаков   с
бриллиантовыми пряжками и золотыми каблуками, а пальцы мои украшают  перстни
с драгоценными камнями.
   Я мог без конца наслаждаться поэтикой стихов, пьянел от пения  и  музыки,
которые слышал, от изгиба рук танцовщика в  балете,  от  звуков  органа  под
сводами Нотр-Дам. Меня приводил в восторг гул колоколов, которые отсчитывали
для меня время, и даже снег, беззвучно падавший с неба и укрывавший землю  в
пустых садах Тюильри.
   С каждой ночью я все меньше и меньше опасался смертных и  начинал  вполне
свободно чувствовать себя в их обществе.
   Не прошло и месяца, как я отважился появиться посреди огромной  толпы  на
балу в Пале-Рояле. После очередной охоты я был возбужден,  чувствовал  тепло
во всем теле, и  на  щеках  моих  горел  румянец.  Не  медля  ни  минуты,  я
присоединился к танцующим. Ни у кого из присутствующих  не  зародилось  даже
сомнения на мой счет. Напротив, какая-то магическая сила притягивала ко  мне
женщин. Мне нравилось прикосновение их горячих пальцев,  нравилось  обнимать
их плечи и прижиматься к их мягкой груди.
   Позже я смело отправлялся бродить по бульварам. Проходя как можно быстрее
мимо  театра  Рено,  я  заглядывал  в  другие,  чтобы  посмотреть  кукольное
представление, выступление  мимов  или  акробатов.  Я  больше  не  стремился
укрыться от света уличных фонарей. Я заходил в кафе  и  приказывал  принести
чашку кофе только лишь затем, чтобы ощутить пальцами исходящее от нее тепло,
а если возникало желание, беседовал с другими посетителями.
   Я даже спорил с ними о состоянии монархии. Мало того, я  пристрастился  к
бильярду и  старательно  овладевал  мастерством  в  этой  игре.  Теперь  мне
казалось, что я могу без опаски отправиться в театр  Рено,  купить  билет  и
тихонечко  проскользнуть  на  балкон,  чтобы  оттуда  наблюдать   за   ходом
представления. Я могу увидеть Никола!
   И все же я не стал этого делать. О чем мог я мечтать, на  что  надеяться,
окажись я  рядом  с  Ники?  Одно  дело  вводить  в  заблуждение  и  дурачить
посторонних мужчин и женщин, прежде меня не знавших, но что  увидит  Никола,
если заглянет в мои глаза? Что он подумает, увидев мою  кожу?  И  вообще,  у
меня впереди еще очень много дел, говорил я себе. Шло время, и я все  больше
и больше узнавал о собственной  природе  и  о  тех  возможностях  и  власти,
которыми обладал.
 
*** 
 
   Волосы мои, например, стали светлее, но при  этом  толще  и  гуще.  Кроме
того, они совершенно перестали расти. То же самое происходило и с ногтями на
руках и ногах. Они  стали  более  блестящими,  и,  если  я  вдруг  решал  их
состричь, они быстро восстанавливались и достигали той же  длины,  что  и  в
момент моей смерти. Конечно же, люди при первом взгляде  на  меня  не  могли
открыть мои секреты, но  их  внимание  могли  привлечь  другие  особенности:
необычный свет в моих глазах, отражение в  них  всех  цветов  радуги,  слабо
люминесцирующая кожа.
   Когда я был  голоден,  люминесценция  становилась  особенно  заметной.  А
следовательно, у меня было еще больше оснований хорошо питаться.
   Я постепенно убеждался в том, что одним пристальным взглядом могу держать
людей в полном повиновении. Также я понял, что мне следует тщательно следить
за модуляцией собственного голоса. Он мог звучать непривычно  низко,  иногда
чересчур тихо для человеческого уха, а если бы  я  стал  вдруг  кричать  или
слишком громко смеяться, то мог бы оглушить окружающих,  да  и  сам  мог  бы
оглохнуть.
   Существовала еще одна  трудность  -  моя  манера  двигаться.  Я  старался
ходить,  бегать,  танцевать,   улыбаться   и   жестикулировать   как   самый
обыкновенный человек. Но в состоянии сильного волнения, удивления, горя  или
испуга тело мое обладало поистине акробатической гибкостью.
   Мне приходилось внимательно следить и за выражением лица, поскольку я был
склонен к преувеличенному проявлению эмоций. Однажды,  когда  я  забылся  во
время прогулки по бульвару Тамплиеров - а  думал  я  в  тот  момент,  как  и
всегда, о Никола, - я уселся под деревом, прислонившись спиной  к  стволу  и
подтянув колени к подбородку, а потом обхватил голову руками и стал при этом
похож на потрясенного эльфа из волшебной сказки.  Джентльмен  восемнадцатого
века, носящий парчовый фрак и белые шелковые чулки,  не  должен  вести  себя
подобным образом, во всяком случае на улице.
   В другой раз, погрузившись в размышления о закономерностях преломления  и
игры света на различных поверхностях, я подпрыгнул и уселся, скрестив ноги и
упершись локтями в колени, на крыше кареты.
   Подобные  выходки  приводили  людей  в  недоумение.  Иногда  они   пугали
окружающих. Но чаще всего, даже в тех случаях, когда их пугал, например, вид
моей кожи, люди просто отводили глаза. Я быстро понял, что они  предпочитали
обманываться, убеждая себя в том, что все в этом мире можно  так  или  иначе
объяснить. Такова была особенность рационального мышления  тех,  кто  жил  в
восемнадцатом веке.
   За последние сто лет не было ни одного дела по  обвинению  в  колдовстве.
Последним, насколько мне известно, был суд над предсказательницей судьбы  Ла
Вуазин,  которую  живьем  сожгли  на  костре  еще   во   времена   Людовика,
Короля-Солнце.
   И не забывайте, что это был Париж. А  потому,  даже  если  мне  случалось
раздавить в руке хрустальный бокал или чересчур сильно хлопнуть дверью,  все
просто считали, что я пьян.
   Время от времени я ловил себя на том, что отвечаю на вопрос,  прежде  чем
он мне задан. Я мог также впасть в состояние полного ступора и долго сидеть,
уставясь на горящие свечи или на ветви деревьев, - окружающие потом начинали
взволнованно спрашивать, уж не заболел ли я.
   Самой большой моей проблемой, однако,  оставался  смех.  Иногда  на  меня
находили  такие  приступы  смеха,  что  я  никак  не  мог   заставить   себя
остановиться. Эти приступы могли  быть  вызваны  самыми  разными  причинами.
Полнейшая ненормальность моего  собственного  положения  абсолютно  выводила
меня из равновесия и рождала во мне непреодолимое желание расхохотаться.
   Со мной это и сейчас случается достаточно часто. Никакие потери,  никакая
боль,  даже  все  более  и  более  углубляющееся  понимание  того   тяжелого
положения, в котором я оказался, ничего не смогли изменить. Мне вдруг, ни  с
того ни с сего, что-то кажется смешным, и я начинаю хохотать и никак не могу
остановиться.
   Кстати, эта моя особенность приводит в ярость других вампиров. Однако я в
своем рассказе забегаю вперед.
   Как вы уже, наверное, заметили, я еще ни словом не  обмолвился  о  других
вампирах. Но в том-то и дело, что я не мог найти ни одного из них.
   Во всем Париже мне ни разу  не  встретилось  ни  одно  сверхъестественное
существо.
   Повсюду меня окружали только смертные, но иногда я  слабо  ощущал  чье-то
неуловимое и сводящее с ума присутствие. В такие  моменты  я  изо  всех  сил
старался убедить себя в том, что мне это только кажется.
   Воображаемое существо было таким же бестелесным,  как  и  то,  которое  я
встретил в свою первую ночь в деревне. И каждый раз ощущение его присутствия
охватывало меня неподалеку от какого-нибудь парижского кладбища.
   Каждый раз я останавливался, резко оборачивался и пытался его разглядеть.
Однако безрезультатно - оно исчезало, прежде чем я успевал  напрячь  зрение.
Мне ни за что не удавалось отыскать его самому, а  запах  парижских  кладбищ
вызывал во мне такое отвращение, что я не хотел, не мог войти за их ограду.
   Такое происходило со мной вовсе не потому, что я был чрезмерно утонченной
натурой, и не из-за  воспоминаний  о  подземной  темнице  в  башне.  Похоже,
отвращение к самому виду и запаху смерти составляло неотъемлемую часть моего
существа.
   Так же как и тогда, когда я был  мальчишкой  и  жил  в  Оверни,  я  не  в
состоянии был без дрожи наблюдать смертную казнь, а при  встрече  с  мертвым
телом закрывал руками лицо. Мне казалось, что  смерть  оскорбляет  меня,  за
исключением тех случаев, когда я сам был ее причиной. Но и тогда я  старался
как можно быстрее избавиться от своих жертв.
   Однако  вернусь  к  истории  с  присутствием.  Поразмыслив,  я  пришел  к
заключению, что это существо,  вполне  возможно,  какой-то  призрак,  причем
призрак совершенно иной, не такой, как моя, природы, и он по  тем  или  иным
причинам не может вступить со мной в контакт. С другой стороны, я был  почти
уверен, что таинственный незнакомец наблюдает за мной и, возможно, намеренно
ведет себя так, чтобы я его заметил.
   Как бы там ни было, других вампиров  я  в  Париже  не  встретил.  Я  даже
подумал  о  том,  возможно  ли  вообще  существование  нескольких   вампиров
одновременно. А что, если Магнусу  пришлось  уничтожить  того  вампира,  чью
кровь он когда-то выпил? Что, если и ему пришлось пожертвовать собой,  после
того как он передал свою власть другому? Быть может, и я вынужден буду  уйти
в небытие, если создам другого вампира?
   Нет, не может быть! Все это не имеет смысла. Даже отдав мне  свою  кровь,
Магнус остался полным сил. А для того чтобы отобрать власть у того, другого,
вампира, он заковал его в цепи.
   Все было окутано завесой страшной тайны, и мысль об этом сводила  меня  с
ума. Но в тот момент, пожалуй, неведение было  поистине  благословенным  для
меня. Я и без помощи Магнуса успешно осваивал новую для себя  науку.  Скорее
всего, именно этого и хотел от меня Магнус. Возможно, много веков тому назад
ему тоже пришлось самостоятельно пройти весь этот путь.
   Мне вдруг вспомнились его слова о том, что в тайных покоях башни я  найду
все необходимое для процветания.
 
*** 
 
   Многие часы я проводил в скитаниях по городу, покидая общество людей лишь
затем, чтобы укрыться в башне от дневного света.
   Однажды в голову мне пришла странная мысль: если я могу танцевать с ними,
играть в бильярд, разговаривать, почему бы мне не жить среди них  точно  так
же, как я жил прежде, пока не умер? Почему бы мне не выдавать себя за одного
из них? Почему бы не вернуться в гущу жизни, где... где  есть  что?  Ну  же,
произнеси это вслух!
   Почти наступила весна. Ночи становились  все  теплее,  а  в  театре  Рено
поставили новую пьесу, в антрактах которой выступали новые акробаты. Деревья
стояли в цвету. И не проходило ни одной минуты, чтобы я не вспоминал о Ники.
***
 
   Однажды мартовской ночью, когда Роже читал мне письмо от матери, я  вдруг
понял, что в состоянии прочитать  послание  сам.  Я  учился  читать  многими
доступными  мне  способами,  но  никогда  еще   не   пробовал   делать   это
самостоятельно. Я взял у Роже письмо и отправился с ним домой.
   Во внутренних покоях башни теперь уже не было холодно. Я присел к окну  и
впервые в жизни в одиночестве прочел письмо от матери. Мне казалось,  что  я
явственно слышу ее голос:
   - Никола пишет, что ты купил театр Рено. Значит, ты теперь владелец этого
маленького театрика на бульварах, где  ты  был  когда-то  так  счастлив.  Но
счастлив ли ты по-прежнему? Когда же ты наконец мне ответишь?
   Я аккуратно сложил письмо и сунул в карман. На глаза навернулись кровавые
слезы. Ну почему, почему она понимает так много - и в то же время так мало?
 
Глава 11 
 
   Ветер стих. И тут же все запахи  города  вернулись  обратно.  Рынки  были
буквально завалены благоухающими цветами. Забыв обо всем  и  плохо  понимая,
что делаю, я ворвался в дом Роже и потребовал немедленно  сказать  мне,  где
сейчас находится Никола.
   Мне необходимо было взглянуть на него, убедиться в том, что он  здоров  и
его новое жилище достаточно хорошо.
   Дом стоял на Иль-Сен-Луи и производил весьма солидное впечатление, но все
окна, выходящие на набережную, были плотно закрыты ставнями.
   Я довольно долго стоял перед домом, и мимо меня один за другим с грохотом
пролетали по мосту экипажи. Я знал, что должен обязательно увидеть Ники.
   Я стал взбираться по стене -  так,  как  это  приходилось  делать  мне  в
деревне, - и вдруг обнаружил,  что  подъем  дается  на  удивление  легко.  Я
преодолевал один этаж за другим и наконец забрался так высоко,  как  никогда
не  осмеливался  забираться  прежде,  потом  быстро  пересек  крышу  и  стал
спускаться во внутренний дворик, чтобы отыскать квартиру Ники.
   Миновав дюжину открытых окон, я обнаружил то, которое мне было  нужно.  И
увидел Никола. О