сказать. - Ты был рядом,  когда  я  создал  ее,  ты  был  рядом,  когда  она
поднимала нож!"
   - Не желаю  больше  ничего  слышать!  -  вместо  этого  заявил  я.  -  Ты
собираешься петь свою песнь о границах и пределах все  предстоящие  тебе  на
земле долгие и мрачные годы? Нет, я не Бог. И не дьявол из ада, пусть иногда
им и притворяюсь. Я не хитрый, коварный Яго. Я  не  строю  жутких,  зловещих
планов. Но не могу ни подавить свое любопытство, ни изменить характер. Да, я
хочу узнать, действительно ли он  это  умеет.  Хочу  узнать,  что  из  этого
выйдет. И не отступлю!
   - И будешь петь вечную песнь победы, хотя победы здесь быть не может.
   - Нет, может. Не может ее не быть.
   - Брось.  Чем  больше  мы  узнаем,  тем  больше  понимаем,  что  победить
невозможно. Разве мы не можем положиться на природу и делать  лишь  то,  без
чего не выживем?
   - В жизни не слышал более жалкого определения природы! Присмотрись к  ней
получше - не к книгам, но к окружающему миру. И что ты увидишь? Что породило
пауков, ползающих под сырыми досками. Что породило мотыльков с разноцветными
крыльями, в темноте находящих на огромные зловещие цветы?  Зачем  существует
акула в море? - Я подошел к Луи, оперся руками о стол и заглянул ему в лицо.
- А я-то был уверен, что ты меня поймешь! И кстати, я родился не  чудовищем,
а, как и ты, смертным ребенком. Но сильнее!  С  большей  волей  к  жизни!  -
Жестоко было так говорить.
   - Я знаю. Я был не прав.  Иногда  ты  так  меня  обижаешь,  что  я  готов
швырнуть в тебя чем попало. Глупо с моей стороны. Я рад тебя видеть, хотя  и
боюсь в этом признаться. При одной только мысли о том, что ты  действительно
мог покончить с собой в пустыне, меня бросает в дрожь! Я не представляю, как
жить без тебя! Ты приводишь меня  в  бешенство!  Что  же  ты  надо  мной  не
смеешься, как раньше?
   Я выпрямился и отвернулся, обратив взгляд на траву, мягко  стелящуюся  на
речном ветру, и на побеги вьюнка, тянущиеся к открытой двери.
   - Я не смеюсь, - ответил я. -  Но  я  не  отступлю  -  какой  смысл  тебя
обманывать? Господи, как ты не понимаешь? Если я хоть на пять минут  окажусь
в смертном теле, как много я смогу узнать!
   - Ладно. - Луи был в отчаянии. - Надеюсь, ты убедишься, что этот  человек
соблазнял тебя сплошной ложью, что он жаждет лишь получить Темную  Кровь,  и
отправишь его прямиком в ад. Позволь предупредить тебя в последний раз: если
я его встречу, если он будет мне угрожать, я его убью.  У  меня  нет  твоего
могущества,  и  моя   безопасность   напрямую   зависит   от   тайны   моего
существования, ибо мои небольшие мемуары, как  ты  их  называешь,  настолько
далеки от представлений этого века, что никто не счел их правдой.
   - Я не позволю ему причинить тебе вред, Луи. - Я повернулся и окинул  его
исполненным злости взглядом. - Я никогда, никогда не позволю кому бы  то  ни
было причинить тебе вред.
   И с этими словами я ушел.
 
*** 
 
   Конечно, это было обвинение,  и,  к  своему  удовлетворению,  прежде  чем
развернуться и выйти, я успел увидеть, что стрела попала в цель.
   В ту ночь, когда Клодия восстала против меня, он стоял рядом, беспомощный
свидетель, противясь  происходящему,  но  и  не  помышлял  о  вмешательстве,
несмотря на то что я его звал.
   Он забрал мое, как он считал, безжизненное тело и утопил  его  в  болоте.
Ах, наивные детки, вы думали, что так легко от меня избавитесь?
   Но стоит ли сейчас вспоминать прошлое? Он любил меня, может быть сам того
не сознавая. А уж в своей любви к нему и к несчастному озлобленному  ребенку
я никогда и секунды не сомневался.
   Признаю, он обо мне  горевал.  Но  ведь  он  такой  мастер  горевать!  Он
облачается в скорбь, как другие облачаются в бархат;  печаль  украшает  его,
как свет свечей; слезы идут ему, как драгоценные камни.
   Что же, на меня подобная ерунда не действует.
 
*** 
 
   Я вернулся в свое жилище под крышей, включил все чудесные  светильники  и
улегся на мягкую кушетку, чтобы вновь погрязнуть  в  вопиющем  материализме,
наблюдая за бесконечным шествием видеокадров на  гигантском  экране.  Прежде
чем отправиться на охоту, я даже подремал немного.
   Я устал и из-за всех этих странствий выбился из расписания. И к  тому  же
меня мучила жажда.
 
*** 
 
   За пределами ярко освещенного  квартала  и  ослепительно  сияющей  огнями
небоскребов деловой части города царила тишина. Новый  Орлеан  очень  быстро
погружается во мрак, будь то нарядные зеленые улицы, которые я уже описывал,
или же более скромные, с кирпичными домами районы в центре.
   Через эти опустевшие торговые районы, мимо  закрытых  фабрик  и  холодных
старых коттеджей забрел я в чудесное местечко рядом с  рекой,  до  которого,
наверное, никому, кроме меня, нет дела.
   Свободное пространство неподалеку от пристани, раскинувшееся за огромными
пилонами эстакады, ведущей к высоким, похожим друг на друга  как  две  капли
воды мостам через реку, которые я с  первого  же  момента,  как  их  увидел,
прозвал "Воротами в Дикси".
   Должен  признаться,  что  официально  эти  мосты  носят   другое,   менее
симпатичное название.  Но  на  официальный  мир  я  особенного  внимания  не
обращаю. Для меня они всегда оставались "Воротами в  Дикси",  и,  вернувшись
домой, я обычно спешу туда, чтобы прогуляться поблизости и  полюбоваться  их
конструкцией и тысячами крошечных мигающих огоньков.
   Поймите, что  это  не  какие-нибудь  изящные  эстетичные  творения  вроде
Бруклинского моста, который привел  в  восхищение  поэта  Харта  Крейна.  Не
обладают они и торжественным величием "Золотых Ворот" в Сан-Франциско.
   Тем не менее это мосты, а все мосты прекрасны и наводят на размышления. А
при полном освещении их  многочисленные  перекладины  и  фермы  выглядят  на
редкость таинственно.
   Позвольте добавить, что такое же великое световое  чудо  можно  наблюдать
черной южной ночью в провинции,  где  стоят  огромные  нефтеперерабатывающие
заводы и электростанции, во всем своем поразительном великолепии вырастающие
из плоской невидимой земли.  Блеска  им  добавляют  дымящие  трубы  и  вечно
пылающие газовые факелы. А  Эйфелева  башня  ныне  не  просто  металлический
скелет, но скульптура из ослепительного электрического света.
   Но мы говорим о Новом Орлеане, и вот я  направился  к  этому  прибрежному
пустырю, с одной стороны огражденному стеной темных, обшарпанных  коттеджей,
с другой -  опустевшими  складами,  а  с  севера  -  великолепными  свалками
брошенных машин  и  сетчатыми  заборами,  обильно  увитыми  растущими  здесь
повсюду прекрасными цветущими лианами.
   О, поля мысли и поля  отчаяния.  Я  любил  прогуляться  здесь  по  мягкой
неплодородной земле, среди островков высоких сорняков и разбросанных повсюду
осколков стекла, прислушаться к тихому течению невидимой реки, вглядеться  в
далекое розовое зарево над деловой частью города.
   Это ужасное,  всеми  забытое  место  казалось  мне  воплощением  сущности
современного мира - огромная  дыра  среди  живописных  старых  зданий,  мимо
которых по пустынным и,  видимо,  опасным  улицам  лишь  изредка  проползала
машина.
   Надо отметить, что тьма царит только на ведущих к берегу тропах, но не на
самом берегу. Потоки яркого света с шоссе и  огни  немногочисленных  уличных
фонарей создавали здесь ровный, непонятно отчего возникающий полумрак.
   Признайтесь, вам хочется побежать туда прямо  сейчас.  Разве  вы  уже  не
сгораете от желания пройтись по грязи?
   Если серьезно, то это место навевает божественную печаль. Чувствуешь себя
затерянной  в   космосе   крошечной   фигуркой,   которая   содрогается   от
оглушительного городского шума  и  испытывает  благоговейный  трепет,  слыша
рокот  механизмов  в  цехах  промышленных  предприятий  или  грохот  изредка
проносящихся наверху грузовиков.
   Буквально  в  двух  шагах  от  пустыря  в  заваленных   хламом   комнатах
многоквартирного дома  я  нашел  парочку  убийц,  чей  горячечный  мозг  был
затуманен наркотиками. Я медленно и  без  шума  насытился,  оставив  их  без
сознания, но живыми.
   Держа руки в  карманах  и  поддавая  ногами  валявшиеся  на  пути  пустые
консервные банки, я вернулся на пустырь, долго кружил под  эстакадой,  потом
подпрыгнул и оказался на ближайшем мосту "Ворот в Дикси".
   Как глубока и темна моя река. Воздух над ней всегда прохладный;  несмотря
на окутавший все вокруг унылый туман, я  видел  над  головой  яркую  россыпь
крошечных звезд.
   Я задержался там надолго, обдумывая слова  Луи  и  все,  что  сказал  мне
Дэвид, испытывая невероятное возбуждение в предвкушении встречи  с  Рагланом
Джеймсом.
   В конце концов мне наскучила  даже  великая  река.  Я  поискал  в  городе
чокнутого смертного шпиона, но не нашел. Не обнаружил  его  и  на  окраинах.
Однако полной уверенности в его отсутствии я не испытывал.
   На исходе ночи я вернулся к дому Луи - теперь уже пустому и темному  -  и
прошелся по узким улочкам, время от времени оглядываясь вокруг, нет  ли  где
этого шпиона поблизости. Ну что  ж,  тайное  святилище  Луи,  несомненно,  в
безопасности, равно как и гроб, к которому он всегда возвращается задолго до
рассвета.
   Потом, напевая про себя, я пошел обратно на берег и  вдруг  подумал,  что
огни "Ворот в Дикси" напоминают мне очаровательные пароходики девятнадцатого
века, похожие на скользящие по воде  свадебные  торты,  украшенные  свечами.
Слишком  запутанная  метафора?  Не  важно.  В  голове  моей  звучала  музыка
старинных пароходов.
   Я попытался представить себе следующий век. Какие формы он  нам  подарит,
как с новым неистовством он  перетасует  уродливое  и  прекрасное,  -  нечто
подобное происходит в каждом столетии. Я всматривался в пилоны  эстакады,  в
грациозные,  парящие  в  воздухе  арки  из  стали  и  бетона,  гладкие,  как
скульптура, простые и чудовищные, мягко гнущиеся к земле  стебли  бесцветной
травы...
   По путям, тянувшимся  перед  складами,  загрохотал  поезд,  скучная  цепь
закоптелых товарных вагонов, рваная, отвратительная на вид;  резкий  свисток
вызвал в моей чересчур человеческой душе глубокую тревогу.
   Когда последний стук заглох вдали,  ночь  нахлынула  на  меня  с  прежней
пустотой. Машин на мосту не было видно, и на широкую реку опустился  тяжелый
туман, скрывая угасающие звезды.
   Я опять плакал. Я думал о Луи, о  его  предостережениях.  Но  что  я  мог
поделать? Я не знал, что такое отступление. И никогда не узнаю. Если  завтра
этот ничтожный Раглан Джеймс не появится, я обыщу  весь  мир.  Я  больше  не
хотел говорить с Дэвидом, не желал слушать его  предупреждения,  не  мог.  Я
знал, что пойду до конца.
   Я не сводил глаз с "Ворот в Дикси". Я  не  мог  забыть  красоту  мигающих
огней. Мне захотелось увидеть церковь со свечами -  с  множеством  мерцающих
свечек, как в Нотр-Дам. От их фитилей, словно молитва, поднимался дымок.
   До восхода солнца еще час. Времени хватит. Я медленно направился в центр.
   Собор Сен-Луи запирали на ночь, но замки для меня не преграда.
   Войдя в собор, я остановился в темноте у самых дверей и  устремил  взгляд
на ряд свечей, горящих у подножия  статуи  девы  Марии.  Прежде  чем  зажечь
свечу, верующие опускают монетки в латунную коробку. Всенощные свечи -  так,
кажется, они их называют.
   Часто, едва наступали сумерки, я торопился на  площадь  и  наблюдал,  как
приходят и уходят люди.  Мне  нравился  запах  воска,  нравилось  маленькое,
смутно вырисовывающееся в полутьме церковное здание,  которое,  кажется,  за
целый век не изменилось ни на йоту. Я со  свистом  вздохнул,  сунул  руку  в
карман, вытянул пару смятых долларов и опустил их в латунную щель.
   Взяв длинный восковой фитиль, я окунул его в старый огонек, поднес  пламя
к свежей свече  и  завороженно  смотрел,  как  разгорается  яркий  оранжевый
язычок.
   "Что за чудо, - думал я. - Один крошечный огонек способен создать столько
других огоньков, одна крошечная искра способна поджечь целый мир.  Надо  же,
одним простым жестом я увеличил суммарное освещение вселенной"
   Это поистине чудо, и ему никогда не будет объяснений, и нет ни  Бога,  ни
дьявола, беседующих в парижском кафе. И все-таки, когда  в  своих  грезах  я
вспоминал безумные теории Дэвида, они приносили мне успокоение. "Плодитесь и
размножайтесь", - сказал Господь, великий Господь, Яхве. И  из  плоти  двоих
возникло множество детей, как будто из двух  крошечных  огоньков  разгорелся
пожар...
   Внезапно в церкви раздался шум, резкий, отчетливый, словно  кто-то  шагал
намеренно тяжелой поступью. Я изумленно  застыл,  не  понимая,  как  мог  не
почувствовать чьего-то присутствия. И вдруг мне вспомнился Нотр-Дам...  звук
детских шагов на каменном  полу...  Меня  охватил  страх.  Она  здесь?  Если
заглянуть за угол, на сей раз я ее увижу - может быть, на ней будет  шляпка,
кудри растрепались от ветра, руки в шерстяных митенках, и она  воззрится  на
меня своими громадными глазами. Золотые волосы, прекрасные глаза...
   Опять послышался какой-то звук. Как же я ненавидел свой страх!
   Я очень медленно повернулся и увидел возникающий из тени легко узнаваемый
силуэт. Луи. Всего лишь  Луи.  Свечи  постепенно  высветили  его  спокойное,
слегка мрачное лицо.
   На нем  был  пыльный  пиджак  тускло-серого  цвета,  воротник  поношенной
рубашки расстегнут; казалось, Луи даже слегка замерз. Он медленно подошел  и
твердой рукой сжал мое плечо.
   -  С  тобой  опять  случится  что-то  ужасное,  -  сказал  он,  и  в  его
темно-зеленых глазах заиграло пламя свечей. - Вот увидишь.
   - Я выиграю, - ответил я с неловким смешком. Голова кружилась от счастья,
что он рядом. - Ты еще не понял? Я всегда выигрываю.
   Но меня потрясло, что он нашел меня, что он пришел перед самым рассветом.
Я все еще не  мог  прийти  в  себя  от  безумных  видений,  от  ощущения  ее
присутствия, как во сне, и мне нужно было узнать, зачем она пришла.
   Луи тревожил меня: бледная кожа, длинные тонкие руки - он  казался  таким
хрупким! Но от него, как и всегда, исходила холодная сила,  сила  того,  кто
привык поступать обдуманно,  кто  не  поддается  импульсам  и  рассматривает
проблему со всех сторон, кто осторожен в выборе слов. И никогда не играет  с
восходящим солнцем.
   Не сказав больше ни слова, он бросился прочь и выскользнул  на  улицу.  Я
последовал  за  ним,  даже  не  заперев  двери,   -   что,   полагаю,   было
непростительно, ибо нельзя нарушать покой церквей, - и наблюдал, как он идет
в холодной темноте по тротуару мимо Понталба-апартментс.
   Он торопился, но даже в спешке все движения его были грациозными, он  шел
легкими широкими шагами. Приближался рассвет, серый,  смертоносный,  витрины
под нависшей крышей уже тускло заблестели.  Я,  наверное,  выдержал  бы  еще
полчаса. Он - нет.
   Мне вдруг пришло в голову, что я даже понятия не имею,  где  спрятан  его
гроб, и далеко ли ему до него добираться.
   Прежде чем скрыться за ближайшим к реке углом, Луи  обернулся  и  помахал
мне рукой - и в этом жесте было больше  любви,  чем  во  всех  сказанных  им
словах.
   Я вернулся, чтобы запереть церковь.
 
ГЛАВА 8 
 
   Следующей ночью я сразу же направился на Джексон-сквер.
   Холодный воздух с севера в конце концов  добрался  до  Нового  Орлеана  и
принес с собой леденящий ветер. Зимой этого можно ожидать  в  любой  момент,
хотя бывали годы, когда ничего подобного не случалось.  Я  заглянул  в  свою
квартиру на верхнем этаже, чтобы надеть плотное шерстяное пальто. Тот  факт,
что моя потемневшая кожа способна  испытывать  подобные  ощущения,  приводил
меня в небывалый восторг.
   Несколько туристов, невзирая  на  погоду,  отважились  посетить  все  еще
открытые кафе, расположенные рядом с собором.  Машины  с  шумом  проносились
мимо. Старое, обшарпанное Кафе дю Монд было битком набито посетителями.
   Его я увидел сразу же. Вот удача!
   Ворота на площадь заперли на цепь, как с некоторых пор всегда  делали  на
закате, - жуткое неудобство, - и  он  ждал  снаружи,  у  собора,  беспокойно
оглядываясь по сторонам.
   Прежде чем он меня заметил, я успел рассмотреть его: немного  выше  меня,
что-то около шести футов двух дюймов, прекрасно сложен, как  я  и  запомнил.
Насчет возраста я оказался прав: телу было не больше двадцати  четырех  лет.
Он облачился в очень дорогую одежду  -  отличного  покроя  плащ  на  меху  и
плотный алый кашемировый шарф.
   Увидев меня, он  вздрогнул  и  весь  напрягся  от  волнения  и  безумного
восторга.  Лицо  исказилось  в  отвратительной  сияющей  улыбке.   Бесплодно
стараясь скрыть панический страх, он уставился на меня, пристально следя  за
тем, как я приближаюсь к нему медленным человеческим шагом.
   - Ах, да вы и вправду вылитый ангел, месье де Лионкур,  -  переводя  дух,
прошептал он, - и как вам идет загар! Что за  приятная  перемена!  Простите,
что не упомянул об этом раньше.
   - Итак, вы здесь, мистер Джеймс, - сказал я, поднимая брови. - Так в  чем
состоит ваше предложение? Вы мне не нравитесь, поэтому говорите быстрее.
   - Не грубите так, месье де Лионкур, - ответил он. -  Поверьте,  оскорбляя
меня, вы совершаете чудовищную ошибку.
   Да, голос совсем как у Дэвида. Скорее всего, одно и то же  поколение.  И,
без сомнения, что-то индийское.
   - В этом вы абсолютно правы, - сказал он. - Я тоже  много  лет  провел  в
Индии. Плюс какое-то время в Африке и Австралии.
   - Значит, вы с легкостью читаете мои мысли?
   - Не так легко, как кажется, а теперь, возможно, не смогу вовсе.
   -  Я  убью  вас,  если  вы  немедленно  не  скажете,  как  вам  удавалось
выслеживать меня и что вам нужно.
   - Вы знаете, что мне  нужно.  -  Он  едва  слышно  хохотнул  -  мрачно  и
настороженно. Потом взгляну на меня и тут же отвел глаза. - Вы все поняли по
рассказам, но здесь, на морозе, я разговаривать не могу. Здесь еще хуже, чем
в Джорджтауне, - кстати, там я и живу. Я  надеялся  сбежать  от  холодов.  И
зачем вы потащили меня в Лондон и Париж в такое время года? - Новый  приступ
сухого, беспокойного смеха. Видимо, он не мог смотреть на меня долее минуты,
словно на ослепительный свет. -  В  Лондоне  стояли  жесточайшие  морозы.  Я
ненавижу  холода.  Но  ведь  здесь  же  тропики?  А  вот  вам   все   снятся
сентиментальные сны про зимний снег!
   От последнего замечания я чуть не лишился дара  речи  и  далее  не  успел
скрыть свои чувства. На мгновение меня охватила ярость, но я сумел совладать
с собой.
   - Идемте в кафе. - Я указал на старый Французский рынок по другую сторону
площади и поспешил вперед по мостовой. Я был слишком  взволнован  и  сбит  с
толку, чтобы рисковать, продолжая разговор.
   В кафе было чрезвычайно шумно, но тепло. Я  прошел  в  самый  дальний  от
двери угол, заказал нам обоим по чашки кофе с молоком и замер в  напряженном
молчании, разглядывая липкую поверхность маленького столика  и  краем  глаза
мрачно следя за тем, как он, дрожа с ног до  головы,  взволнованно  размотал
красный шарф, потом надел его снова, стянул тонкие кожаные перчатки, засунул
их в карманы, затем вытащил, надел одну из  них,  другую  положил  на  стол,
снова схватил ее и натянул на вторую руку.
   В нем определенно было что-то  жуткое  -  неискренний,  нервный,  цинично
хихикающий дух внутри пленительного молодого тела. Но я не  мог  отвести  от
него глаз. Зрелище  доставляло  мне  поистине  дьявольское  наслаждение.  И,
думаю, он это знал.
   За безупречно красивым лицом скрывался  провокационный  ум.  Он  заставил
меня осознать, как нетерпим я стал к любому, кто действительно молод.
   На столике перед нами появился кофе,  и  я  взял  в  руки  теплую  чашку,
направив струю пара себе в лицо. Он смотрел на меня большими чистыми  карими
глазами, словно это я его загипнотизировал, и пытался  спокойно  выдерживать
мой взгляд, что давалось ему с большим трудом. Восхитительный рот,  красивые
ресницы, отличные зубы.
   - Черт возьми, да что с вами такое? - спросил я.