жно, что нет больше и самого общества. С тех пор
как до нас доходили хоть какие-то вести оттуда, прошло много  лет.  Но  ведь
они по-прежнему где-то существуют, не так ли? В конце концов,  мы  не  можем
умереть. Впрочем, теперь все это уже не важно, - со вздохом закончил он.
   Намного важнее и гораздо ужаснее было нечто другое, что повергло Армана в
глубочайшую бездну отчаяния. И это нечто привело к тому,  что,  несмотря  на
жесточайшую жажду, потерю большого количества крови во  время  нашей  с  ним
драки, несмотря на то  что  все  его  тело  горело  в  процессе  залечивания
нанесенных ему  ран,  он  не  испытывал  никакого  желания  выйти  наверх  и
отправиться на охоту. Он предпочитал страдать от  жажды  и  сжигающего  тело
жара. Он предпочитал быть в нашем обществе.
   Хотя он уже предвидел наш ответ и знал, что не сможет и дальше оставаться
с нами.
   Нам с Габриэль не нужно было ничего говорить, чтобы он понял это. Нам  не
было необходимости даже мысленно возвращаться к решению  этого  вопроса.  Он
знал это так же, как предвидит будущее Господь Бог, потому что сам  является
его творцом и держит будущее в своих руках.
   Невыносимая, мучительная боль! Я заметил, что лицо Габриэль тоже выражает
глубочайшую печаль.
   - Ты знаешь, я всей душой хочу, чтобы ты  отправился  вместе  с  нами,  -
заговорил я, удивляясь силе собственных чувств.  -  Но  это  будет  поистине
катастрофой для всех нас.
   Он никак не отреагировал. Он это знал. Габриэль тоже молчала.
   - Я не могу не думать о Мариусе, - признался я.
   - Знаю. Но ты  почему-то  совершенно  не  думаешь  о  Тех,  Кого  Следует
Оберегать, и мне это кажется очень странным.
   - Это не более чем еще одна легенда из тысяч ей подобных, - ответил я.  -
Я думаю  о  Мариусе.  Я  всегда  становлюсь  рабом  своих  привязанностей  и
навязчивых идей. Это ужасно,  что  меня  так  притягивает  к  себе  личность
Мариуса, ужасно, что меня так заинтересовал только он один.
   - Неважно. Если тебе хочется, думай о нем: ?Я отдаю, но это не  означает,
что сам я теряю?.
   - Если кто-то так откровенно  высказывает  собственную  боль,  следует  с
уважением отнестись ко  всем  участникам  трагедии.  Необходимо  постараться
понять. Но такие отчаяние  и  беспомощность  находятся  за  пределами  моего
понимания. Вот почему я думаю о Мариусе. Его я понимаю. А тебя - нет.
   - Почему?
   Я молчал. Но разве он не заслужил того, чтобы знать правду?
   - Я всегда был бунтарем по натуре, - сказал я. - А ты  всегда  становился
рабом обстоятельств.
   - Я был предводителем своего общества!
   - Нет, ты был сначала рабом Мариуса, а потом рабом Детей Тьмы.  Ты  попал
под обаяние одного и долго жил под влиянием других. И  сейчас  ты  страдаешь
прежде всего от отсутствия чьего бы то ни было  влияния.  Я  содрогаюсь  при
мысли о том, что ты заставил меня на какое-то время стать совсем  не  таким,
каков я есть на самом деле, чтобы понять все это.
   - Ничего страшного, -  ответил  он,  по-прежнему  глядя  в  огонь.  -  Ты
придаешь всему слишком большое значение. Своим рассказом я вовсе не  пытался
что-либо тебе объяснить. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты в мыслях своих  или
на словах демонстрировал уважение ко мне, понимание или  благодарность.  Все
мы знаем, что ответ, который ты мне  дал,  слишком  важен,  чтобы  придавать
значение той форме, в которой он выражен, и нам троим известно, что  решение
окончательно. Одного я никак не могу осмыслить: почему? Неужели я  настолько
отличаюсь от вас, что меня совершенно невозможно понять? Почему  я  не  могу
поехать вместе с вами? Если вы возьмете меня с собой, я сделаю все,  что  вы
захотите. Я буду подчиняться вам во всем.
   И вновь я вспомнил о Мариусе и его баночках с темперой на яичном желтке.
   - Как мог ты поверить хотя бы единому их слову, после того как они сожгли
картины? - спросил я. - Как мог ты отдать себя в их руки?
   Я почувствовал его возбуждение и поднимающийся гнев.
   Выражение лица Габриэль призывало меня к осторожности, но я не  увидел  в
нем страха.
   - А ты? Во что верил ты, когда стоял  на  сцене  театра  и  смотрел,  как
публика с воплями пытается выбраться из зала? Именно  так  рассказывали  мне
мои подданные: вампир,  приводящий  в  неописуемый  ужас  зрителей,  которые
кричат и выбегают  на  бульвар  Тамплиеров.  Ты  верил  в  то,  что  уже  не
принадлежишь к породе смертных. Знал, что ты больше не один из  них.  И  для
этого тебе не потребовалось вмешательство банды демонов в черных  капюшонах.
Ты знал это и без них. Точно так же не был смертным и Мариус. И я тоже.
   - Ну, это совсем другое дело.
   - Нет, не другое. Именно поэтому ты презираешь актеров  Театра  вампиров,
которые в эти самые минуты разыгрывают свои маленькие драмы, чтобы  вытрясти
из карманов прогуливающейся по  бульварам  публики  золотые  монеты.  Ты  не
хочешь обманывать и вводить в заблуждение, как это делал Мариус. И это еще в
большей степени отдаляет тебя от людей. Ты хочешь прикидываться смертным, но
необходимость обмана сердит тебя и заставляет убивать.
   - В те минуты на сцене, - возразил ему  я,  -  я  выражал  свою  истинную
сущность. Я не обманывал, а поступал как раз наоборот. Мне хотелось каким-то
образом продемонстрировать чудовищность собственной натуры  в  надежде,  что
это поможет мне вновь вернуться к моим смертным собратьям. Пусть лучше они в
страхе убегут, чем не заметят моего  существования,  думал  я  тогда.  Пусть
лучше знают, что я монстр, чем я вечно буду скитаться  по  миру,  никому  не
известный и не признанный теми, на кого готов был молиться.
   - Но из этого ничего хорошего не вышло.
   - Не вышло. То, что делал Мариус, гораздо лучше. Он никого не обманывал.
   - Конечно же, обманывал. Он одурачил всех!
   - Ничего подобного! Он просто нашел способ, позволяющий делать  вид,  что
он живет как обычный смертный. Способ жить вместе со  смертными.  Он  убивал
только злодеев и рисовал, как делают это смертные. Когда  ты  рассказывал  о
нем, ты заставил меня видеть перед собой ангелов, голубое небо и облака.  Он
создавал то, что несло в себе доброе начало. И я вижу в нем только  мудрость
и полное отсутствие тщеславия. Ему не было нужды  раскрывать  свою  истинную
сущность. Он прожил тысячу  лет  и  все  это  время  больше  верил  небесным
видениям, которые изображал на своих картинах, чем себе самому.
   Арман явно смутился.
   - Кого сейчас интересуют дьяволы, рисовавшие ангелов?
   - Это всего лишь метафоры, - ответил я. - И на самом деле все  это  имеет
значение! Если ты хочешь  возродиться  и  вновь  увидеть  перед  собой  Путь
Дьявола,  это  имеет  значение!   Существует   множество   способов   нашего
существования. Если бы я только мог имитировать жизнь, найти путь...
   - То, что ты говоришь, мне непонятно и мало меня интересует. Бог давно от
нас отказался.
   Габриэль бросила на него быстрый взгляд.
   - Ты веришь в Бога? - спросила она.
   - Да, я всегда верил только в Бога. Это сатана, наш господин,  не  больше
чем выдумка. И выдуманный господин предал меня.
   - Тогда ты действительно проклят! - воскликнул я. -  Ибо  тебе  прекрасно
известно, что твое вступление в братство Детей Тьмы было бегством от  греха,
который на самом деле грехом не был.
   Арман вскипел от гнева.
   - Ты отчаянно жаждешь того, что никогда не можешь иметь, - возразил он, и
голос его неожиданно зазвенел. - Ты смог провести Габриэль  и  Никола  через
барьеры, отделявшие их от тебя, но сам никогда не вернешься обратно.
   - Почему же ты не в состоянии сделать выводы из собственного рассказа?  -
спросил я. - Или ты не в силах простить Мариуса за то, что он не предупредил
тебя об их существовании и позволил тебе попасть в  их  руки?  И  теперь  не
желаешь принять от Мариуса ничего, даже намека на то, как тебе жить  дальше?
Я, конечно, не Мариус, но хочу сказать вот что: с того момента как я  ступил
на Путь Дьявола, я слышал только  лишь  об  одном  вампире  старше  меня  по
возрасту, который мог бы меня чему-то научить. И этот вампир - Мариус,  твой
Мастер из  Венеции.  И  сейчас  он  разговаривает  со  мной.  Он  учит  меня
бессмертию.
   - Ты смеешься надо мной!
   - Нет, это не насмешка. А твое сердце разрывается при мысли о том, чего у
тебя уже не  будет  -  нового  объекта  для  поклонения,  другого  источника
воздействия и влияния на тебя.
   Ответом мне было молчание.
   - Мы не можем стать для тебя еще одним Мариусом, - снова заговорил  я,  -
или мрачным господином Сантино. Мы  не  художники,  наделенные  способностью
широкого видения мира, чтобы вести тебя вперед. И  не  злобные  предводители
общества, уверенные в своем праве обрекать на гибель тысячи себе подобных. А
именно  такая  власть,  великое  господство  и  уверенность  в  своем  праве
наставлять других нужны тебе сейчас.
   Я невольно вскочил на ноги, подошел  поближе  к  камину  и  посмотрел  на
Армана сверху вниз.
   Краешком глаза я увидел, что Габриэль едва заметно  кивнула  мне  в  знак
одобрения  и  на  секунду  прикрыла  глаза,  словно  позволив  себе  наконец
вздохнуть с облегчением.
   Арман сидел совершенно неподвижно.
   - Ты должен пройти через эту пустоту и отыскать  то,  что  заставит  тебя
продолжать жить. Если же ты пойдешь с нами, то мы помешаем тебе сделать это,
а ты погубишь нас.
   - Но как же мне пережить все это? - Он поднял на  меня  полные  страдания
глаза, и брови его в мучительном раздумье сошлись на переносице.  -  С  чего
начать? Вы ходите по земле  словно  посланники  самого  Бога!  Но  для  меня
реальный мир, мир, в котором жил Мариус, недосягаем. Я никогда в нем не жил.
Я бьюсь о стекло, не зная, как проникнуть на другую сторону.
   - В этом я не могу тебе помочь.
   - Тебе необходимо узнать нынешний век, - вмешалась Габриэль.
   Слова ее, сказанные очень спокойным тоном, тем не  менее  прозвучали  как
приказание.
   Он обернулся в ее сторону.
   - Тебе нужно понять, в какое время  мы  живем,  -  продолжала  она.  -  С
помощью литературы, музыки, искусства  вообще.  Ты  сам  сказал,  что  вышел
из-под земли. Так научись теперь жить на ней.
   Он молчал. В моем сознании вспыхнули  вдруг  видения:  квартира  Ники,  в
которой все  перевернуто  вверх  дном,  кучами  сваленная  на  полу  мировая
цивилизация.
   - А есть ли для этого лучшее место, чем бульвар и театр на  нем,  которые
поистине являются центром жизни и отражением всего, что происходит на свете?
- спросила Габриэль.
   Он  хмуро  покачал  головой,  отказываясь  от  ее  предложения.  Но   она
настойчиво продолжала:
   - Ты обладаешь даром предводителя общества, и твои подданные все еще там.
   Он издал не то вздох, не то вскрик отчаяния.
   - Никола не имеет никакого опыта,  -  настаивала  Габриэль,  -  он  может
многое рассказать им о жизни за пределами театра, но не может  по-настоящему
управлять. Эта женщина, Элени, очень умна, но она  с  удовольствием  уступит
тебе место.
   - Что для меня в их играх? - прошептал он.
   - Это способ существования, - ответила Габриэль. - И  это  все,  что  для
тебя сейчас важно и нужно тебе.
   - Театр вампиров! Я скорее предпочту огонь!
   - Подумай хорошенько. Ты не  станешь  отрицать,  что  в  этом  есть  своя
прелесть и даже совершенство. Все мы не более  чем  иллюзорные  образы  тех,
кого называют смертными, а театр  -  иллюзорное  воспроизведение  того,  что
называют реальной жизнью.
   - Это так отвратительно для меня,  -  ответил  он.  -  Лестат  совершенно
справедливо назвал сие пустячной мелочью. Так, кажется?
   - Это касалось только Никола, потому что Никола выдумал какую-то поистине
фантастическую философию, - покачала головой она. - А ты  не  должен  ничего
изобретать, ты просто должен жить так, как жил, когда был учеником  Мариуса.
Живи и познавай этот век. К тому же Лестат не верит в то, что зло имеет свою
цену. А ты веришь. Я знаю, что веришь.
   - Я сам есть зло,  -  с  неким  подобием  улыбки  ответил  Арман,  и  мне
показалось, что он готов расхохотаться. - Так что это  не  вопрос  веры  или
неверия. Но неужели ты думаешь, что после трехвекового следования  по  пути,
освященному духовностью, я смогу свернуть на дорогу сластолюбия и  разврата.
Мы были святыми проповедниками зла! И я  не  хочу  становиться  обыкновенным
злом!
   -  Так  сделай  его  необыкновенным!  -  Габриэль  уже  проявляла   явное
нетерпение. - Если ты - зло, то скажи мне, как сластолюбие и  разврат  могут
быть твоими врагами? Разве  не  подстерегают  на  каждом  шагу  человечество
искушения мирские, плотские и сатанинские?
   Он покачал головой, словно желая сказать, что его это мало волнует.
   - Тебя больше волнует духовность, чем зло? - спросил я, пристально  глядя
ему в глаза.
   - Да, - не задумываясь ответил он.
   - Но разве ты не знаешь, что духовным и возвышенным может быть даже  цвет
вина в бокале? - продолжал я. - Выражение лица, звуки скрипки... С таким  же
успехом духовным может быть и парижский театр.  Ведь  все  в  нем  создается
теми, кто обладает духовностью и через нее воспринимает  видения  и  образы,
которые затем воспроизводит на сцене.
   Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.
   - Силой своей чувственности ты должен обольщать,  соблазнять  публику,  -
вновь заговорила Габриэль. - Во имя Бога и во имя  дьявола  пользуйся  всеми
возможностями театра так, как сочтешь нужным.
   - Разве не были духовными творения твоего Мастера? - спросил я. При мысли
о нем и его картинах по телу моему разлилось тепло. - Мог ли кто-либо, глядя
на великие произведения того времени, сказать, что они лишены духовности?
   - Я и сам задавал себе этот вопрос, - отозвался Арман, -  множество  раз.
Чего в них было больше -  духовного  или  плотского?  Становился  ли  ангел,
изображенный   на   картине,    чем-то    материальным,    или,    напротив,
трансформировалась материя?
   - Независимо от того, что с тобой сделали  впоследствии,  ты  никогда  не
сомневался в величайшей ценности его работ, - сказал я. - Я уверен  в  этом.
Материальное и в самом деле трансформировалось.  Его  материальные  творения
переставали быть просто живописью, они становились магией, точно так же  как
во время убийства кровь перестает быть  просто  кровью  и  становится  самой
жизнью.
   Взгляд его затуманился, но я  не  уловил  каких-либо  исходящих  от  него
образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этому  пути
в полном одиночестве.
   - В театре, как и в живописи, - говорила Габриэль, - духовное и  плотское
существуют рядом. Все мы по натуре склонные к чувствительности  демоны.  Вот
что следует тебе понять и что послужит тебе ключом к дальнейшей жизни.
   Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нас свои чувства.
   - Иди к ним и вслушайся в музыку,  которую  исполняет  Ники,  -  убеждала
Габриэль. - Твори вместе с ними в Театре вампиров. Ты должен уйти  от  того,
что разрушало тебя, к тому, что заставит тебя испытывать  удовлетворение.  В
противном случае у тебя не останется никакой надежды.
   Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.
   Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькой усмешке.
   - Важно только понять вот  что,  -  тихо  продолжала  она,  -  ты  всегда
бросаешься в крайности.
   Он смотрел на нее непонимающим взглядом.  Возможно,  до  него  просто  не
доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчур жестоко
поступает с  ним,  говоря  столь  горькую  правду.  Он,  однако,  ничего  не
возразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.
   Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:
   - Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь  не  осталось  здесь  врагов.
Никто не собирается воевать с вами и  изгонять  вас  отсюда.  Почему  вы  не
можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?
   Означали ли его слова, что он согласен присоединиться к остальным и стать
членом маленькой труппы театра на бульваре?
   Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я не  могу  создать
эту... как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре,  если  уж  мне
это так необходимо.
   Однако,  задавая  этот  вопрос,  он  едва  ли  рассчитывал  получить  мое
согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии  видеть  этот  театр,  не  в
силах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от  меня,  предложение  было
сделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас  уже
поздно и бесполезно.
   - Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, - в конце  концов  ответила
за меня Габриэль.
   Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я, удивляясь тому, что
сам не осмелился высказать его вслух.
   - Путь Дьявола - вот что нам нужно, - сказала Габриэль. -  И  нам  вполне
достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь, через много-много лет,  после
того как мы побываем во множестве мест и увидим тысячи вещей, мы возвратимся
сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем так же, как этой ночью.
   Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однако узнать, о  чем
он думает, было теперь невозможно.
   Мы долго сидели молча. Не знаю,  сколько  времени  мы  провели  в  полной
тишине.
   Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меня уже  не  было
ощущения  грозящей  мне  опасности,  но  я  испытывал  страх  перед  близкой
разлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому  же  меня
мучила вина за то, что,  получив  в  подарок  от  этого  юноши  удивительную
повесть его жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.
   Тягостное молчание прервала наконец Габриэль.  Она  поднялась  со  своего
места и подошла к скамье, на которой он сидел.
   - Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня,  то  уже  завтра  к
полуночи мы будем очень далеко от Парижа.
   Он смотрел на нее спокойно и обреченно. Понять, какое решение он в  конце
концов принял, было невозможно.
   - Даже если ты не захочешь присоединиться к остальным в театре, прими  от
нас хотя бы то немногое,  что  мы  в  состоянии  тебе  дать.  У  моего  сына
достаточно денег, чтобы облегчить тебе вступление в  этот  совершенно  новый
для тебя мир.
   - Ты можешь жить в башне, сделать ее  своим  убежищем,  -  добавил  я.  -
Пользуйся ею столько, сколько сам захочешь. Магнус считал,  что  это  вполне
безопасное место.
   После минутного размышления  он  кивнул  с  угрюмой  вежливостью,  но  не
произнес ни слова.
   - Позволь Лестату дать тебе достаточно золота,  чтобы  ты  мог  жить  как
настоящий джентльмен, - продолжала Габриэль. - Все, что мы попросим  у  тебя
взамен, это оставить в покое бывших  членов  твоего  общества,  если  ты  не
захочешь вновь стать их предводителем.
   Он вновь пристально посмотрел  на  огонь,  и  его  спокойное  лицо  стало
невероятно красивым. Потом молча кивнул. Но этот жест означал лишь  то,  что
он слышал обращенные к нему слова, но отнюдь не значил обещание чего-либо.
   - Если ты не пойдешь к ним, - медленно заговорил  я,  -  то,  по  крайней
мере, не причиняй им вреда. Не причиняй вреда Никола.
   После этих слов выражение его лица слегка изменилось. Мне показалось, что
на губах его промелькнула слабая улыбка. В обращенных ко мне глазах я прочел
презрение.
   Я отвернулся, но этот взгляд нанес мне сокрушительный удар.
   - Я не хочу, чтобы ему причиняли боль, - повторил я напряженным шепотом.
   - Не правда. Ты хочешь, чтобы его уничтожили, - так  же  шепотом  ответил
он. - Чтобы тебе больше не пришлось ни бояться, ни страдать из-за него.
   Презрение на его лице было теперь совершенно очевидным.
   - Арман, - вмешалась в разговор Габриэль, - он  не  представляет  никакой
опасности. Эта женщина вполне сможет  держать  его  в  руках.  Но  он  может
научить всех вас очень многому, что касается нынешних времен, если, конечно,
вы прислушаетесь к тому, что он будет говорить.
   Какое-то время они молча смотрели друг на