хочу  ей  показать,
куда веду ее, я понимал только, что должен  идти  вперед,  повинуясь  своему
инстинкту, инстинкту вампира.
   Мы  быстро  шли  через  весенний  город,  небо  прояснилось,   оно   было
бледно-лиловое, в вышине слабо мерцали маленькие звезды; мы миновали  пышные
сады нашего квартала и очутились на узких бедных улочках, но и здесь  воздух
был напоен ароматом цветов; они пробивались сквозь камни, огромные  олеандры
раскрыли  свои  мощные  соцветия:  розовые  и  белые,  они  были  похожи  на
жутковатые сорняки в пустынном поле.  Торопливые  шаги  Клодии  звучали  как
стакатто, она почти бежала рядом со мной, но ни разу  не  попросила  сбавить
шаг.
   Наконец мы остановились. Она смотрела на меня снизу  вверх,  спокойно,  с
бесконечным терпением. Эта  улица...  Темная  и  узкая;  старые  французские
домишки с покатыми крышами чудом уцелели среди испанских особняков. Древние,
маленькие лачуги - штукатурка осыпалась со стен,  кирпичная  кладка  заросла
мхом. Тот дом я мог найти с закрытыми глазами, я всегда это знал, но  всегда
старался обойти его стороной, чтобы только не видеть темного перекрестка без
фонарей, не видеть низенького окна, где тогда плакала Клодия. Теперь в  доме
было тихо. Он глубже ушел в землю, плесень доходила почти до  окон,  наверху
пустые рамы слуховых окошек были кое-как забиты тряпьем.  Улочку  пересекали
веревки с бельем. Я подошел к дому, тронул ставни.
   "Здесь я впервые тебя увидел, - сказал  я.  Я  хотел  объяснить  ей  все,
хотел, чтобы она поняла. Она смотрела на меня холодным и чужим взглядом. - Я
услышал твой плач. Ты была там, внутри, рядом с трупом  матери.  Она  умерла
несколько дней назад, но ты этого не понимала. Ты цеплялась за  нее,  что-то
лепетала... И плакала так жалобно; бледная, голодная, ты горела в лихорадке,
пыталась разбудить ее, обнимала  безжизненное  тело  в  поисках  убежища  от
холода и страха. Уже почти рассвело... - Я стиснул виски руками. - Я  открыл
ставни... залез в комнату. Мое  сердце  разрывалось  от  жалости,  но  кроме
жалости... было другое чувство".
   Ее губы задрожали, глаза округлились.
   "Ты... пил мою кровь?" - прошептала она.
   "Да!" - ответил я.
   Наступило молчание, невыносимо долгое и мучительное.  Неподвижная,  будто
каменное изваяние, Клодия стояла в  тени,  и  лунный  свет  отражался  в  ее
огромных глазах. Вдруг налетел порыв ветра, и, словно подхваченная  им,  она
повернулась и бросилась прочь. Она бежала, бежала,  бежала...  Я  стоял  как
пригвожденный и слушал затихающий вдали стук  маленьких  каблучков.  Жуткий,
непреодолимый страх поднялся из глубин моей души, он все нарастал; наконец я
опомнился и побежал за ней следом. Я ни на секунду не  допускал  мысли,  что
могу потерять ее. Я уговаривал себя: вот сейчас догоню ее и скажу, как люблю
ее, как хочу быть всегда с ней рядом, оберегать  ее,  заботиться  о  ней.  Я
бежал по темным улицам и не мог найти  ее,  чувствовал,  что  она  с  каждым
мгновением удаляется от меня. Мое голодное сердце бешено колотилось, я резко
остановился, и мне показалось, что оно вот-вот выпрыгнет  из  груди.  Клодия
стояла, тяжело дыша, прислонившись к фонарному столбу, и молча  смотрела  на
меня, как на чужого. Я тоже молча обнял ее за талию и взял на руки.
   "Ты убил меня! - прошептала она. - Ты отнял мою жизнь!"
   "Да. - Я прижимал ее к себе и чувствовал, как бьется ее сердце. - Но нет,
я только пытался ее отнять. Твое сердце было не такое, как у  всех.  Оно  не
сдавалось, оно билось и билось, и мне пришлось оторваться  от  тебя,  потому
что иначе я умер бы сам - так бешено колотился мой пульс. Лестат застал меня
врасплох. Как же он веселился: Луи, этот сентиментальный дурак,  пьет  кровь
золотоволосой малышки, кровь невинного младенца! Люди нашли тебя и  положили
в больницу, но он принес тебя обратно; я тогда думал, что  он  хочет  только
помочь мне узнать себя. "Возьми ее жизнь, прикончи ее", - говорил он. И меня
снова непреодолимо потянуло к тебе. Я знаю, что сейчас теряю тебя  навсегда,
читаю приговор в  твоих  глазах;  ты  смотришь  на  меня  так  холодно,  так
отчужденно, как на смертного человека. Но  все  равно  скажу:  да,  я  снова
попытался убить тебя; ты была мне нужна - твое сильное  сердце,  твои  щеки,
твоя кожа,  розовая  и  душистая.  Помню  твой  запах,  запах  человеческого
ребенка,  сладкий,  с  примесью  соли  и  пыли.  Я  держал  тебя  в   руках,
сновавернулся к тебе, снова пил твою кровь. Знал: еще немного, и я сам умру,
твое сердце убьет меня, но мне было уже все равно. Тогда  Лестат,  оттолкнув
меня, прокусил себе запястье и дал тебе напиться своей крови. Ты пила, пила,
и едва не убила и его: он уже шатался от слабости. Так ты стала вампиром.  В
ту ночь ты впервые попробовала вкус человеческой крови и с тех пор пьешь  ее
каждую ночь".
   Она слушала меня с каменным лицом. Ее  тело  казалось  мне  безжизненным,
мягким, как воск, и лишь в глазах светились  знакомые  огоньки.  Теперь  она
знала все. Я опустил ее на землю.
   "Я отобрал у тебя жизнь, - сказал я. - Лестат вернул ее тебе".
   "Вот как, - выдохнула она. - Так знай: я ненавижу вас обоих!"
 
*** 
 
   Луи остановился.
   - Зачем же вы рассказали ей? - помолчав, спросил юноша.
   - Разве я мог не рассказать? - удивленно сказал вампир. - Она должна была
все узнать, взвесить все за и против. Она стала вампиром не так,  как  я.  Я
напал на нее беззащитную, убил ее,  лишил  человеческой  жизни.  Хотя  какая
разница? Рано или поздно все люди умирают. Она просто яснее увидела то,  что
знает каждый: смерть неизбежна. Если только не выберешь  вот  это!  -  И  он
развел руками.
   - И вы потеряли ее? Она ушла?
   - Ушла! Куда она могла уйти? Она была всего лишь  ребенком.  Где  бы  она
нашла убежище? Только в легендах  вампиры  прячутся  в  заброшенных  склепах
среди костей, червей и муравьев, а ночами  бродят  по  кладбищам  и  наводят
страх на окрестности. Но главное даже не это. Она, как и мы с  Лестатом,  не
вынесла бы жизни в одиночестве. Мы  были  нужны  друг  другу!  Нас  окружала
пустыня людей, которые бредут по жизни, как слепые, живут в вечных заботах и
в конце концов неизбежно сочетаются брачными узами со смертью.
   "Мы скованы ненавистью", -  так  говорила  Клодия  позже  с  присущим  ей
хладнокровием. Когда в ту ночь я вернулся  домой,  она  была  уже  там.  Она
сидела у потухшего камина и обрывала маленькие цветки с  длинной  лавандовой
ветки. Я был так счастлив, что вижу ее! Готов был для нее  делать  все.  Она
тихим голосом попросила, чтобы я рассказал ей все, что знаю. И я с  радостью
согласился, тем более что самое страшное уже было сказано.  Рассказал  ей  о
себе все, как сейчас рассказываю вам; рассказал, как Лестат  нашел  меня;  и
про ту ночь, когда он забрал ее  из  больницы.  Она  ничего  не  спрашивала,
только иногда поднимала взгляд от своих  цветов.  Потом  я  сидел,  выжатый,
опустошенный, снова смотрел в зеркало, на этот жуткий череп, и  слушал,  как
лепестки тихо падают на складки ее платья. И вдруг она сказала:
   "Луи. Я ни в чем тебя не виню".
   Я очнулся. Она соскользнула с высокого кресла и подошла ко мне, в руках у
нее были цветы.
   "Как по-твоему, похоже это на запах живого ребенка? - прошептала  она.  -
Луи. Любовь моя".
   Я обнял ее, положил голову ей на грудь, стиснул  ее  хрупкие  плечи;  она
гладила меня по голове, утешала, успокаивала.
   "Ты видел меня живую", - сказала она.
   Я поднял глаза. Клодия улыбнулась, но потом ее губы  снова  замерли,  она
смотрела мимо меня,  вдаль,  словно  прислушивалась  к  далекой,  прекрасной
музыке.
   "Ты подарил мне свой бессмертный поцелуй. - Она как будто  обращалась  не
ко мне, а к себе. - Ты полюбил меня любовью вампира".
   "Сейчас я люблю тебя человеческой любовью, - сказал я. - Если  только  во
мне осталось что-то от человека".
   "Да, осталось, - задумчиво протянула она. - И в этом твоя  слабость.  Вот
почему тебе было так плохо, когда  я  сказала  словами  людей:  "Я  ненавижу
тебя"; вот почему ты так смотришь на меня. Человеческое... Во мне нет ничего
человеческого, и никакие истории про труп матери и  гостиничный  номер,  где
ребенок превращается в монстра, не способны меня изменить. Вот и  сейчас  ты
смотришь на меня с ужасом. Но все равно я умею говорить на твоем  языке;  во
мне живет твоя страсть к познанию истины, твое стремление  проникнуть  иглой
разума в самое сердце мира. Ты больше человек, а я больше вампир; и  во  мне
живет твое второе "я", твоя душа вампира. Только теперь я это поняла. Я  как
будто спала эти шестьдесят пять лет. И наконец проснулась".
   "И наконец проснулась..." Я слушал ее, и мне не хотелось верить,  но  она
говорила так убежденно и назвала точную цифру - ровно  шестьдесят  пять  лет
минуло с той ночи, когда я решил уйти от Лестата и не смог; когда я увидел и
полюбил ее, и с ней забыл про свою боль, про свои страшные  вопросы.  И  вот
теперь она повторяет их. И ждет ответа. Роняя цветки, она медленно вышла  на
середину комнаты, потом переломила длинный стебель лаванды и поднесла его  к
губам. Теперь она действительно все знала.
   "Так вот зачем он сделал меня вампиром, - сказала она.  -  Чтобы  у  тебя
появился друг. Иначе он бы не смог удержать тебя. Ты был одинок,  а  он  сам
ничего не мог дать тебе. Как и мне,  впрочем...  Хотя  еще  недавно  он  мне
нравился. Мне нравилась его походка и как он стучит тростью по мостовой, как
укачивает меня на руках. И как он убивает  -  легко,  непринужденно,  как  я
сама. Но теперь он перестал мне нравиться. А ты его вообще никогда не любил.
Мы были его марионетками. Ты заботился о нем, платил  по  его  счетам,  а  я
помогала ему держать тебя на привязи. Пришло время расстаться с ним".
   "Пришло время расстаться с ним!.."
   Я уже забыл, что когда-то сам мечтал об этом. Привык к Лестату,  смирился
с его присутствием, как с плохой погодой. Вдруг с улицы донесся приглушенный
шум. Экипаж уже въехал во внутренний двор и, значит, скоро  мы  услышим  его
знакомые шаги на черной лестнице. Я вдруг подумал, что всякий раз, когда  он
приезжает домой,  в  моей  душе  поднимается  непонятная  тревога,  туманное
желание. И вдруг меня словно окатила прохладная морская волна: уйти от него,
освободиться от него навсегда. Я встал и шепотом сказал ей, что он приехал.
   "Знаю, - улыбнулась она. - Я услышала его, еще когда он  был  за  дальним
углом".
   "Он никогда не отпустит нас", - прошептал я, хотя понял скрытое  значение
ее слов. Я ничего не должен бояться. С  ее  обостренным  чутьем  нас  трудно
застать врасплох. Она всегда настороже. Но  ее  самоуверенность  встревожила
меня, и я сказал:
   Ты плохо знаешь Лестата. Он не отпустит нас".
   Клодия безмятежно улыбнулась и ответила:
   "Да неужели?"
 
*** 
 
   Мы решили не  откладывать  дело  в  долгий  ящик  и  придумали  план.  На
следующий день я вызвал своего поверенного - он, как всегда, жаловался,  что
трудно работать в потемках при свече. Я дал ему подробные и точные указания.
Мы с Клодиеи отплывем в Европу на первом же  корабле,  где  найдутся  места,
независимо от порта отплытия. И главное, мы повезем с собой ценный груз. Его
надо забрать из дома накануне  отплытия  и  погрузить  на  судно,  но  не  в
багажный отсек, а в нашу каюту. Кроме того, я отдал распоряжения, касающиеся
Лестата. Я передал ему  права  на  получение  арендной  платы  за  несколько
магазинов и городских домов и на владение маленькой строительной компанией в
Фобур-Мариньи. С легкой душой я подписал бумаги: мне  хотелось  купить  нашу
свободу, убедить Лестата, что мы хотим только вместе попутешествовать, а  он
будет жить по-прежнему и ни в чем себе не отказывать. У него  появятся  свои
деньги, и я буду ему  уже  не  нужен.  Все  эти  годы  он  зависел  от  меня
материально: я оплачивал счета как его банкир, но  он  ничуть  не  смущался,
только язвительно благодарил. Он не хотел признаться, что зависит от меня. Я
надеялся, что его жадность возьмет верх над подозрительностью, но в  глубине
души не мог побороть страх: я был  уверен,  что  он  с  легкостью  прочитает
истину в моих глазах. И не верил,  что  нам  удастся  ускользнуть  от  него.
Понимаете, я действовал так, словно ни на секунду  не  сомневался  в  успехе
нашего предприятия, но на самом деле ни во что не верил.
   Клодия же играла с огнем. Ее хладнокровие меня изумляло. Она читала  свои
книжки  про  вампиров,  задавала  Лестату  вопросы,  оставалась   совершенно
невозмутимой при его желчных выпадах. Иногда она спрашивала об одном  и  том
же по несколько раз,  только  меняла  формулировку  вопроса  и  собирала  по
крупинкам знания, когда он поневоле проговаривался.
   "Кто превратил тебя в вампира? - спрашивала  она,  не  поднимая  глаз  от
книги, и лишь чуть опускала веки, выслушивая свирепую отповедь. - Почему  ты
никогда не говоришь о нем?" - продолжала она как ни в чем не бывало,  словно
его ярость волновала ее не больше, чем дуновение легкого ветерка.
   "Вы оба такие жадные! - говорил он, бегая взад и  вперед  по  гостиной  и
злобно поглядывая на Клодию. Она удобно устроилась в уголке с книгами. - Вам
мало одного бессмертия! Вы обязательно хотите  заглянуть  подаренному  Богом
коню в зубы! Да предложи я его первому встречному с улицы, и он  без  лишних
вопросов с радостью накинулся бы на столь щедрый дар..."
   "С тобой, по всей видимости, именно так и  произошло?"  -  тихо  спросила
Клодия, едва шевеля губами.
   "...Но вам необходимо докопаться до смысла, - последнее слово он произнес
с особым презрением. - Вам надоела жизнь?  Этому  нетрудно  помочь.  Я  могу
отнять ее легче, чем подарил!  -  Он  повернулся,  загородив  спиной  свечу.
Вокруг его головы светился яркий ореол и затенял лицо, только белели высокие
скулы. - Ты хочешь смерти?"
   "Знание - это не смерть", - прошептала Клодия.
   "Отвечай мне! Ты хочешь смерти?"
   "Ты, разумеется, можешь подарить мне ее. Все  на  свете  берет  начало  в
тебе. Ты повелеваешь и жизнью, и смертью", - открыто издевалась Клодия.
   "Да, именно так".
   "Ты не знаешь ровным счетом ничего, - сказала она серьезно  и  так  тихо,
что даже слабый шум улицы почти заглушил ее слова, и  мне  пришлось  напрячь
слух, чтобы расслышать. - Допустим, что вампир,  превративший  тебя  в  себе
подобного, ничего не знал, равно как и его предшественник, и так  далее,  до
самого первого вампира на земле. Из ничего рождается только ничего!  Значит,
мы можем знать только то, что никто ничего не знает".
   "Да!" - вдруг выкрикнул, Лестат, и в его голосе прозвучали новые странные
ноты.
   Наступило  молчание.  Лестат  медленно  обернулся   назад,   его   словно
встревожило  мое   присутствие.   Так   оборачивается   одинокий   прохожий,
почувствовав  вдруг  за  спиной  мое  дыхание:   взгляд,   полный   страшных
предчувствий, и сдавленный вздох он видит мое лицо,  бледную  маску  смерти.
Лестат смотрел на меня, чуть шевеля губами,  и  я  увидел,  что  он  боится.
Лестат боялся!
   Клодия посмотрела на него пустым равнодушным взглядом.
   "Ты заразил ее этим..." - прошептал он.
   Чиркнула спичка. Лестат зажег свечи на каминной полке  и  лампы  по  всей
комнате, и хрупкий  огонек  Клодии  утонул  в  ярком  свете.  Лестат  стоял,
прислонившись спиной к мраморной обивке камина и переводил  глаза  с  одного
светильника на другой, словно это помогало ему успокоиться.
   "Я ухожу", - сказал он.
   Когда его шаги во дворе затихли, Клодия поднялась  и  вышла  на  середину
комнаты. Она остановилась и потянулась - выгнула спину, вытянула вверх  руки
со сжатыми кулачками, крепко зажмурила глаза, а  потом  открыла  их,  словно
просыпаясь. В этом было что-то бесстыдное и оскорбительное: в гостинной  еще
звучало эхо последних испуганных  слов  Лестата.  Казалось,  они  взывают  к
Клодии. Я хотел отвернуться, чтобы не смотреть на нее, но она уже  стояла  у
моего кресла. Она заставила меня отложить книгу, которую я так  и  не  начал
читать.
   "Пошли и мы на улицу", - сказала она.
   "Ты была права. Он не  знает  ничего..  Ему  нечего  нам  рассказать",  -
отозвался я.
   "Неужели ты в этом сомневался? - удивленно сказала она. -  Но  мы  найдем
других вампиров, таких же, как ты и я. В Европе. Там их  должно  быть  очень
много, это написано во всех книгах, и  в  хрониках,  и  в  легендах.  Думаю,
именно там родина вампиров, если  у  них  вообще  есть  родина.  Хватит  нам
прозябать здесь, с ним. Пошли. Пусть разум подчинится плоти".
   Сладкая дрожь охватила меня. Пусть разум подчинится плоти.
   "Отложи книги, пойдем убивать", - прошептала она.
   Мы спустились по лестнице - я следом за ней - через двор и узкий переулок
вышли на улицу, параллельную Рю-Рояль. Там она повернулась и  потянулась  ко
мне. Я сразу понял ее, взял на руки и понес дальше. Она не устала: просто ей
захотелось быть поближе ко мне.
   "Я еще ничего не сказал ему про наше путешествие и про деньги", -  сказал
я, но мысли Клодии были заняты другим, Я шел неторопливо с  невесомой  ношей
на руках.
   "Он убил того, другого вампира", - вдруг сказала она.
   "С чего ты взяла?" - изумленно спросил я, но меня встревожил не смысл  ее
слов; я чувствовал, что она медленно подводит меня к какой-то мысли.
   "Так и было, я знаю, - убежденно сказала она. -  Тот  вампир  сделал  его
своим рабом, и Лестат прикончил его, потому что не хотел с этим мириться.  И
я не хочу. Но он поспешил, тот не успел рассказать ему всего.  Тогда  Лестат
со страху превратил в вампира тебя, чтобы ты стал его рабом".
   "Нет... - прошептал я. Она прижималась холодной щекой к моему  виску.  Ей
нужно было напиться свежей крови, чтобы согреться. - Я никогда  не  был  его
рабом - только сообщником, слепым исполнителем его воли".
   Впервые я открыто признался в этом перед Клодией, да и перед самим собой.
Во мне росла лихорадочная жажда крови, и голодные  спазмы  уже  сжимали  мои
внутренности. Кровь стучала в висках, вены набухли, и  все  тело  мучительно
горело, как от пытки.
   "Нет, ты был рабом, - настаивала Клодия, Она говорила тихо  и  монотонно,
будто размышляла вслух, искала ключевые слова для разгадки некоего ребуса. -
Но я освобожу нас обоих".
   Я остановился, но она сжала мое плечо рукой,  побуждая  идти  дальше.  Мы
вышли на широкую аллею, миновали собор, впереди горели  огни  Джексон-сквер.
Мимо нас в канале, проложенном посреди аллеи, с  шумом  проносилась  вода  и
сверкала серебром в лунном свете.
   "Я убью его", - сказала Клодия.
   Потрясенный, я  машинально  дошел  до  конца  аллеи  и  остановился.  Ока
скользнула вниз вдоль моего плеча, словно ей легче было очутиться на  земле,
не прибегая к неуклюжей помощи моих рук. Но я все же помог ей, опустил ее на
тротуар, и сказал: "Нет". И  снова  мне  показалось,  что  здания  особняков
вокруг нас и даже собор сотканы из  тонкого  шелка,  что  их  монументальная
прочность иллюзорна и они трепещут от  ветра,  как  полотнища,  а  в  земле,
единственно реальной в моем кошмарном видении, вот-вот разверзнется  зияющая
трещина.
   "Клодия", - задыхаясь, выговорил я и отвернулся.
   "Что мешает убить его? - Ее голос рос, становился пронзительным и резким.
- Мне он не нужен! Какая от него польза? Только страдания, и я не  желаю  их
больше терпеть!"
   "Если б он в самом деле был нам не нужен!" -  возразил  я.  Но  напрасный
труд: я понял - ее не переубедить. Она не  дослушала  меня  и  пошла  прочь,
точь-в-точь как маленькая  девочка  на  воскресной  прогулке  с  родителями,
которая притворяется, что гуляет сама по себе.
   "Клодия, подожди! - догнал я ее в два шага, обнял,  но  ее  тело,  обычно
мягкое и податливое, показалось мне сделанным из  стали.  -  Клодия,  ты  не
сможешь убить его!" - прошептал я.
   Она молча вырвалась и, стуча каблучками по булыжнику, выбежала  из  аллеи
на улицу. Мимо пронесся кабриолет и, обдав меня  смехом  и  цоканьем  копыт,
исчез за поворотом. И снова все стихл