асставаться с жизнью, когда она стоит на пороге расцвета. Это
мое объяснение. Лестат, конечно, ни о чем таком не  задумывался.  Он  вообще
ничего не понимал.
   Чтобы рассказать о гнусных привычках Лестата, достаточно одного  примера.
Неподалеку от нас, вверх по реке, находилась тогда плантация семьи  Френьер.
Чудесная, плодородная земля, прекрасная почва  для  сахарного  тростника,  и
Френьеры возлагали на нее большие надежды: как раз в то время впервые начали
рафинировать  сахар.  Может  быть,  вы  знаете,  что  процесс  рафинирования
изобрели в Луизиане. Какая горькая ирония: именно та земля,  которую  я  так
любил, подарила миру этот страшный яд. В городе только и думали, что о новом
открытии, сладкая, гибельная отрава властвовала над  людьми,  как  наркотик,
все прежние ценности померкли перед ней... Но вернемся к  нашему  разговору.
Итак, по соседству от нас жили Френьеры -  известный  старинный  французский
род. Родители умерли, осталось шестеро детей: пять дочерей и сын.  Троим  из
девиц судьба уготовила участь старых дев, две другие были  еще  молоды.  Все
заботы о семье легли на плечи единственного брата. Он  управлял  плантацией,
пытался найти подходящие партии для  сестер  и  собирал  для  них  приданое.
Благосостояние дома висело на волоске. Все зависело от будущего урожая,  под
который он брал кредиты. Он заключал сделки, решал финансовые вопросы и  как
мог оберегал внутренний мир семьи от  грубой  действительности.  Именно  его
Лестат наметил себе в жертвы. Но  на  этот  раз  фортуна  едва  не  обманула
Лестата. Он обезумел. Он  готов  был  жизнь  отдать,  только  бы  заполучить
Френьера. А дело вот в чем. Случилось так, что Френьера вызвали на дуэль. На
балу он оскорбил молодого испанского креола. Ссора вышла из-за пустяка,  но,
подобно всем молодым креолам, противник Френьера горел желанием  умереть  ни
за что. Они оба хотели умереть ни  за  что.  В  доме  у  Френьеров  поднялся
переполох. Конечно, Лестат обо всем узнал. Мы часто охотились на  плантациях
Френьеров - Лестат на рабов и мелких воришек, а я - на животных.
   - Вы убивали только животных? - очнулся юноша.
   - Да, но об этом позже. Как правило, насытившись, я не мог отказать  себе
в излюбленном развлечении вампира - наблюдать за людьми, не подозревающими о
его присутствии. Поэтому я знал сестер Френьер так же  хорошо,  как  розовые
кусты вокруг часовни, где я спал. Это были замечательные девушки. Каждая  из
них по-своему не уступала в остроте ума брату, а одна (я назову ее  Бабетта)
даже намного превосходила. Но  они  не  получили  достаточного  образования,
чтобы самостоятельно вести дела, и - об этом знала вся  округа  -  полностью
зависели от брата. Они буквально молились на юношу, считали его полубогом, и
никакое другое чувство в их сердцах не могло  даже  отдаленно  сравниться  с
пылкой и самозабвенной любовью к брату. Отчасти такая сильная  привязанность
объяснялась инстинктом выживания: если бы Френьера убили на дуэли, их мир бы
рухнул. Так что можете  себе  представить,  что  творилось  в  доме  вечером
накануне дуэли. А Лестат злобно скрежетал  зубами  при  мысли,  что  Френьер
может ускользнуть.
   - Если я вас правильно понял... вы сочувствовали сестрам Френьер?
   - Всей душой, - ответил вампир. - Их положение виделось мне  безнадежным.
А юношу мне было искренне жаль. Он заперся в отцовском  кабинете  и  написал
завещание. Дуэль назначили на четыре часа утра. Он  сам  прекрасно  понимал,
что для семьи последствия его гибели будут ужасны, и жалел, что  ввязался  в
это дело. Но выхода он не видел. Отказаться от дуэли?  Но  это  означало  не
только  навсегда  запятнанную  честь  и  изгнание  из  общества.   Противник
наверняка продолжал бы  его  преследовать  и  в  конце  концов  заставил  бы
драться. Так что в полночь он отправился в город. Он твердо  решил  идти  до
конца по единственно возможному пути и мужественно смотрел  в  лицо  смерти.
Ему предстояло убить испанца или умереть  самому.  На  его  лице  отражались
такие глубокие переживания, такая мудрость, такая борьба... Никогда прежде у
предчувствующих смерть жертв Лестата я не видел такого выражения. И я Первый
раз в жизни решил, что пойду против Лестата. Раньше мне удавалось отговорить
его от этой мерзкой затеи, но теперь он не остановился бы ни перед чем, лишь
бы испанец не успел перебежать ему дорогу.
   Следом за Френьером мы поскакали в  Новый  Орлеан.  Лестат  хотел  только
одного - успеть схватить юношу. А я хотел успеть удержать Лестата. Место для
дуэли выбрали у северных ворот города, на краю болота.  Мы  прискакали  туда
незадолго до четырех, времени до рассвета оставалось мало, и мы рисковали не
вернуться вовремя в Пон-дю-Лак. Наши  жизни  тоже  были  в  опасности.  Меня
душила ненависть к Лестату. Он совсем обезумел.  "Ты  должен  дать  Френьеру
шанс", - убеждал я его. Я пытался удержать его силой. Была  зима,  с  болота
тянуло промозглой сыростью. Хлестал ледяной дождь. Конечно, непогода страшна
для меня не так, как для  вас.  Я  не  боялся  простудиться  или  замерзнуть
насмерть. Но все равно вампиры чувствуют холод не  меньше  вашего.  В  таких
случаях хорошо помогает горячая кровь жертвы. Но в ту  ночь  не  холод  меня
волновал, а темнота, сгустившаяся из-за непроглядных туч. В темноте  Френьер
был беззащитен перед Лестатом. Стоило ему на шаг отойти от друзей - и его бы
уже ничто не спасло.
   - Но вы же говорили, что смотрели на мир отрешенно, со стороны...
   - Да, верно. - Вампир задумался. - Но ненависть тогда оказалась  сильнее.
Я ненавидел Лестата. Для него это  была  только  прихоть,  прихоть,  которая
обрекла бы на гибель целую семью. Он презрительно попирал все то, что должен
был, как вампир, особенно глубоко  чувствовать.  Я  изо  всех  сил  старался
удержать его. Он плевал мне в лицо, выкрикивал оскорбления.  Френьер  принял
шпагу из рук секунданта и шагнул вперед, в сырую траву, навстречу врагу. Они
быстро переговорили, и схватка началась. Через мгновение все  было  кончено.
Первым же выпадом Френьер смертельно ранил испанца в грудь. Истекая  кровью,
тот упал на траву и кричал  что-то  неразборчивое.  Френьер  стоял  рядом  и
смотрел на него. Победа не радовала его.  Лицо  его  выражало  только  боль.
Секунданты с фонарями подошли к нему  и  уговаривали  немедленно  уйти  -  о
раненом позаботятся друзья. Испанец никому не позволял до себя  дотронуться.
Увидев, что Френьер повернулся спиной и, понурясь, пошел прочь, он  выхватил
из-за пояса пистолет. В кромешной темноте  никто  этого  не  заметил,  кроме
меня. Я закричал - хотел предупредить Френьера об опасности - и  бросился  к
испанцу. Лестат только этого и ждал. Я растерялся, сам  подставил  себя  под
пули, отвлек внимание Френьера. И тогда Лестат, вооруженный  долгим  опытом,
как молния, бросился на юношу, схватил его  за  горло  и  утащил  в  заросли
кипарисов. Никто даже не понял, что произошло.  Прозвучал  выстрел,  раненый
замертво упал на землю. Я понял, что совершил роковую  ошибку.  Проваливаясь
по колено в полузамерзшую болотную жижу, я бросился за Лестатом.
   Я нашел их очень скоро. Френьер лежал на узловатых корнях  кипариса,  его
ноги по щиколотку ушли в темную воду болота.  Лестат  склонился  над  ним  и
держал его за руку, все еще  сжимающую  эфес  шпаги.  Я  попытался  оттащить
Лестата, но он, не поворачиваясь, встретил меня неуловимым движением  правой
руки. Я даже не почувствовал удара и очнулся  в  зловонной  грязи.  Конечно,
Френьер  был  уже  мертв.  Глаза  его  были  закрыты,  бескровные  губы   не
шевелились. Он как будто спал. "Будь ты проклят!" - крикнул я Лестату. Потом
вздрогнул и замолчал: тело юноши  начало  медленно  погружаться  в  трясину.
Через мгновение воды сомкнулись над ним. Лестат ликовал. Он коротко напомнил
мне, что меньше чем через час мы должны быть в Пон-дю-Пак, и  пообещал,  что
отомстит мне  за  все.  "Если  бы  мне  не  понравилась  кровь  этого  юного
плантатора, - сказал он, - я прикончил бы тебя сегодня же. И знаешь  как?  Я
бы загнал твою лошадь в  болото.  Тебе  осталось  бы  только  вырыть  яму  и
подохнуть!" И он ускакал прочь.
   Даже теперь, спустя столько лет, кровь у меня закипает от ненависти. В ту
страшную ночь я понял, что для Лестата значит быть вампиром.
   - Он просто хладнокровный убийца. - В словах  юноши  прозвучал  отголосок
гнева его собеседника. - Для него нет ничего святого.
   - Ничего святого. Только месть. Месть  самой  жизни.  Убивая,  он  мстил.
Неудивительно, что у него не было ничего святого. Настоящее видение  вампира
было ему недоступно, потому что он сосредоточился на  маниакальной  вендетте
всему человечеству, покинутому им когда-то. Ничто, кроме убийства, не  могло
доставить радость этой черной душе, полной зависти и злобы. Но и убийство не
давало ему ни настоящей радости, ни  удовлетворения,  потому  что  он  хотел
только одного: разрушить чужую жизнь. Вот почему он убивал  снова  и  снова.
Его сжигала неутолимая жажда мести - низкая, слепая и бесплодная.
   Но я хотел рассказать про сестер Френьер.  Я  добрался  до  их  плантации
только в половине шестого. Но не беспокоился, ведь  дом  был  совсем  рядом.
Проскользнув на верхнюю галерею, я заглянул в незанавешенное окно. Все  пять
сестер собрались в гостиной. Должно быть,  они  так  и  не  ложились  спать.
Тускло горели свечи. Они сидели, точно на похоронах, и ждали  известий.  Все
были одеты в  черное.  Их  бледные  лица,  исполненные  мужества  и  печали,
призрачно светились в обрамлении  черных  платьев  и  волос  цвета  вороного
крыла. Только Бабетта казалась собранной и спокойной. Как будто в  душе  она
уже решила взять на себя бремя забот о семье после  гибели  брата.  Мне  она
напомнила самого Френьера перед поединком. Задача, стоявшая перед ней,  была
почти невыполнима. Ее жизнь и жизнь семьи могла  разрушиться,  и  виноват  в
этом был Лестат. И я решился на огромный  риск.  Показался  ей.  На  секунду
вышел на свет. Вы видите, лицо у меня белое и очень  гладкое,  оно  отражает
свет, как полированный мрамор.
   - Да, - взволнованно сказал  юноша.  -  По-моему,  это  очень  красиво...
Интересно, а вы... - Он осекся. - Нет, продолжайте.
   - Вы хотели спросить, был ли я хорош собой при жизни? -  спросил  вампир.
Юноша кивнул. - Да, был. Я мало изменился внешне. Но тогда я  сам  не  знал,
как выгляжу. Меня окружала сплошная суета, я ничего не замечал,  потому  что
ни на что не  смотрел.  Даже  на  свое  отражение  в  зеркале.  Особенно  на
отражение. Но вернемся к нашему разговору. Решившись показать себя  Бабетте,
я шагнул к оконному стеклу, когда она случайно обратила туда взгляд.
   Мгновенно сестры  были  оповещены,  что  она  видела  странное  существо,
похожее на привидение. Черные рабыни наотрез отказались пойти посмотреть,  в
чем дело. Я нетерпеливо ждал и наконец добился своего. Презрев общий  страх,
Бабетта взяла со стола канделябр, зажгла  свечи  и  одна  вышла  ко  мне  на
галерею. Ее сестры робко остановились в дверях, словно стая  больших  черных
птиц. Одна из них плакала и говорила, что брат, наверное, погиб и  теперь  к
ним явился его призрак. К счастью, Бабетта, будучи умной и смелой  девушкой,
не допускала и мысли, будто  увиденное  могло  оказаться  всего  лишь  игрой
воображения или привидением. Я подождал, пока она пройдет до конца  галереи,
прежде чем заговорить, но и тогда позволил ей разглядеть лишь смутный контур
моего тела на фоне белой колонны."Прикажи сестрам  вернуться  в  комнату,  -
прошептал я. - Я пришел сюда рассказать тебе о судьбе  брата,  и  ты  должна
слушаться меня". Она замерла на секунду, затем повернулась на голос, пытаясь
рассмотреть меня в темноте. "У меня мало времени. Не бойся, я не сделаю тебе
ничего плохого", - как можно более убедительно произнес  я.  Оправившись  от
испуга, она повиновалась. Она сказала сестрам, что ей просто померещилось, и
велела им идти в гостиную и закрыть дверь. Они подчинились с радостью людей,
нуждающихся в чьем-то руководстве. Тогда я вышел из  тени  и  приблизился  к
Бабетте.
   Глаза юноши округлились, и он спросил, прижав руку ко рту:
   - Она видела вас... так же близко, как я сейчас?
   - Вы спрашиваете об этом таким невинным голосом. -  Улыбнулся  вампир.  -
Да, думаю, именно так оно и было. Впрочем, при  свечах  я  выглядел  не  так
сверхъестественно.  Но  я  даже  и  не  пытался  притворяться  перед  ней  и
изображать обычного человека. "У меня в запасе несколько минут, - начал я, -
но то, что я собираюсь сказать, для тебя очень важно. Твой брат смело дрался
на дуэли и вышел победителем, но - увы! - это еще  не  все.  Смерть  все  же
настигла его, подкравшись сзади, как тать  в  ночи.  Несмотря  на  все  свое
мужество и великодушие, он  оказался  бессильным  перед  ней.  Главное,  что
теперь судьба плантации и дома целиком зависит от  тебя.  Ты  должна  занять
место брата, не обращая внимания на возмущение  и  недовольство  общества  и
призывы к здравому смыслу, а за ними дело не  станет.  Ты  можешь  управлять
делами и спасти плантацию. Все, что от тебя требуется,  -  не  дать  убедить
себя в обратном. Не слушай никого. Земля осталась точно такой же, какой была
вчера, когда твой брат спал в  комнате  наверху.  Ничто  не  изменилось,  но
теперь, когда его больше нет на свете, тебе самой придется браться за  дело.
Если же ты поступишь наоборот, ты потеряешь и землю, и семью. Тебе  и  твоим
сестрам не останется ничего, кроме жалкого существования на скудный пансион,
и  вашим  уделом  окажутся  крошки  и  объедки  с  роскошного  стола  жизни,
предназначенной для  вас.  Учись  тому,  что  тебеможет  пригодиться,  и  не
останавливайся ни перед какими трудностями. Вспоминай мои слова каждый  раз,
когда у тебя возникнут сомнения в правильности избранного пути, и  черпай  в
них силы, чтобы идти  дальше.  Твой  брат  мертв,  твоя  судьба  -  в  твоих
собственныхруках".
   Я видел по ее лицу, что она вслушивалась в каждое мое слово. Предотвращая
неизбежные вопросы, я объяснил ей еще раз, что у меня нет времени.  Приложив
все свое умение,  я  постарался  уйти  так  быстро  и  незаметно,  чтобы  ей
показалось, будто я  растаял  в  воздухе  или  провалился  сквозь  землю.  Я
спустился в сад и взглянул наверх. Некоторое  время  она  стояла  освещенная
пламенем свечей, затем прошла по темной галерее, наверное, искала меня между
колонн, и в конце концов вернулась в комнату, где ее ждали сестры. -  Вампир
улыбнулся. - Судя по тому, что по округе не  поползли  слухи  о  привидении,
явившемся Бабетте Френьер, она сохранила мой визит в тайне. На смену первому
взрыву  горя,  вызванному  известием  о  смерти   молодого   плантатора,   и
сочувственным пересудам насчет  бедных  женщин,  оставшихся  одинокими,  без
мужчины, способного позаботиться  о  них,  пришло  возмущенное  негодование,
когда Бабетта ясно дала понять, что намерена  сама  управлять  плантацией  и
всеми делами. Несмотря на трудности и отсутствие опыта,  ей  быстро  удалось
собрать приданое для младшей сестры. Сама она вышла замуж  год  спустя.  Все
это время мы с Лестатом почти не разговаривали друг с другом.
   - Он по-прежнему жил в Пон-дю-Лак?
   - Да. Я не был уверен, что он рассказал мне  все,  что  необходимо  знать
вампиру для самостоятельной жизни.  К  тому  же  мне  постоянно  приходилось
изворачиваться, чтобы окружающие не догадались, кто я такой на самом деле. Я
не присутствовал при обручении сестры, поскольку у  меня  случился  "приступ
малярии". Что-то похожее помешало мне приехать на похороны матери. Между тем
мы с Лестатом каждый вечер ужинали с его стариком, старательно звенели ножом
и вилкой, слушали, как он уговаривает нас доесть все, что лежит на  тарелках
и не пить слишком много вина. Десятки раз "жуткие головные  боли"  вынуждали
меня принимать сестру в спальне, закутавшись в одеяло до самого  подбородка,
и умолять их с мужем терпеть полутьму, объясняя это  невыносимыми  резями  в
глазах от  света.  Я  передавал  им  значительные  суммы  денег,  чтобы  они
вкладывали их в соответствии с моими указаниями для нашей  общей  пользы.  К
счастью, ее муж оказался совершенно безобидным  идиотом,  чего  и  следовало
ожидать от "продукта" четырех поколений браков между двоюродными братьями  и
сестрами.
   Все шло более или  менее  хорошо,  пока  рабы  не  заподозрили  неладное.
Лестат, как я уже говорил, убивал направо и налево всех, кто  ему  нравился.
По берегу ходили разговоры о таинственной смерти, унесшей жизни сотен людей.
Но не эти слухи явились главной причиной  волнений,  начавшихся  среди  моих
рабов.  Вопреки  всем  нашим  мерам  предосторожности,  им  удалось  кое-что
подсмотреть и подслушать. В этом я убедился сам однажды вечером, когда играл
в "тень" возле их хижин.
   Но сначала я должен рассказать вам про этих людей подробней.  Описываемые
мною события происходили в тысяча семьсот девяносто пятом году.  Уже  четыре
года мы с Лестатом жили  в  Пон-дю-Лак  относительно  тихо  и  спокойно.  Он
приносил деньги, я вкладывал их в недвижимость  -  покупал  новые  земельные
участки и дома в Новом Орлеане и сдавал их в аренду. А работы  на  плантации
служили для нас скорее прикрытием, чем  источником  доходов.  Я  говорю  для
"нас", хотя это в корне неверно: я старательно избегал передавать что-либо в
собственность Лестату. В то время рабы еще не стали такими, каких вы  знаете
по книгам и фильмам о  южных  штатах.  Это  были  вовсе  не  подобострастные
темнокожие в грязных серых лохмотьях, говорящие  на  искаженном  английском.
Это  были  настоящие  африканцы  или  островитяне,  некоторые   приехали   с
Санто-Доминго. Их кожа была чернее ночи. Чужеземцы, они говорили  на  языках
африканских племен, на французских диалектах. За полевой  работой  они  пели
свои странные песни, и все вокруг казалось тогда экзотическим, незнакомым. В
прошлой, смертной жизни это пугало меня. Они были суеверны, чтили свои тайны
и традиции. Рабство стало их  проклятием,  но  оно  еще  не  успело  стереть
национальные черты и отличия, не сделало  их  безликими,  похожими  один  на
другого.  Они  терпели  баптизм  и   европейскую   одежду,   навязанные   им
французскими католическими законами, но по вечерам шили  из  дешевых  тканей
яркие и соблазнительные костюмы и мастерили украшения из костей  животных  и
ненужных кусочков металла, отполированных до "золотого"  блеска.  И  поселок
рабов  в  Пон-дю-Лак  после  наступления  темноты  превращался  по  сути   в
совершенно чужую для белого человека страну,  маленький  кусочек  Африки,  и
даже самый хладнокровный надсмотрщик не стал бы прогуливаться там без особой
нужды. Впрочем, к вампирам это, естественно, не относилось.
   Однажды теплым вечером, играя  в  "тень"  у  открытой  двери  дома  раба,
выполнявшего обязанности надсмотрщика, я подслушал разговор и понял, что мне
и Лестату угрожает опасность: рабы уже точно знали, что мы - необычные люди.
Девушки-служанки полушепотом рассказывали, как через дверную щель они видели
нас за обеденным столом с пустыми  тарелками  и  стаканами,  с  улыбками  на
неестественно бледных лицах, рядом с беззащитным, слепым  стариком,  который
целиком в нашей власти. Через замочную скважину им удалось  разглядеть  гроб
Лестата, и однажды он больно укусил одну из  них  за  праздное  шатание  под
окнами его комнаты. "Там нет  кровати,  -  шептала  она  под  дружные  кивки
остальных. - Он спит в гробу, я видела это собственными глазами".
   Что же касается меня, то они подсматривали, как я каждый вечер выхожу  из
часовни, которая тогда уже мало чем отличалась от бесформенной груды кирпича
в зарослях винограда, глицинии и шиповника. Никогда не открывавшиеся  ставни
поросли мхом, а под сводами потолка качались пауки. Конечно, я  притворялся,
будто хожу туда предаваться воспоминаниям о Поле, но из их слов я понял, что
они больше не верят подобным отговоркам. У них не оставалось сомнений насчет
тог