В  основе  лежит  старая  директива:  "Не
следует поощрять это существо, вступать с  ним  в  разговор  или  продолжать
таковой; если оно не прекращает посещения, надлежит любым способом  выманить
его в многолюдное место. Известно, что эти существа не  любят  нападать  при
большом  скоплении  смертных.  Никогда,   ни   при   каких   обстоятельствах
недопустимо пытаться выведать у  такого  существа  тайны  или  хоть  на  миг
поверить в искренность выражаемых  им  чувств,  ибо  эти  существа  обладают
непревзойденным  даром  притворства  и  необъяснимой  способностью  доводить
смертных до  безумия.  Подобные  случаи  наблюдались  как  среди  искушенных
исследователей, так  и  среди  незадачливых  новичков,  с  которыми  вампиры
вступали  в  контакт.  Вы  предупреждаетесь  о  необходимости   немедленного
предоставления старшинам ордена отчетов о любых встречах, появлениях..." - и
далее в том же духе...
   - Ты действительно знаешь все это наизусть?
   - Я сам писал эту  директиву.  -  На  губах  Дэвида  промелькнула  легкая
улыбка. - За прошедшие годы я инструктировал многих агентов ордена.
   - А они знают, что я сейчас у тебя?
   - Нет, конечно, нет. Я давно уже перестал сообщать им о наших встречах. -
Он опять задумался и вдруг спросил:
   - А ты ищешь Бога?
   - Естественно, нет, - ответил я. - Не  представляю  себе,  на  что  можно
более бесплодно потратить  время,  даже  если  в  твоем  распоряжении  целые
столетия. Я навсегда покончил с такого рода поисками. Теперь я жажду найти в
мире истину  -  истину,  скрытую  в  материальном  и  эстетическом,  истину,
доступную моему пониманию. Твое видение  интересует  меня  потому,  что  оно
явилось тебе и ты рассказал мне о нем, а я тебя люблю. Но только поэтому.
   Он откинулся в кресле, устремив глаза в темноту.
   - Разве это имеет значение, Дэвид?  Придет  время,  и  ты  умрешь.  И  я,
наверное, тоже.
   Его улыбка опять потеплела, как  будто  он  мог  воспринимать  мои  слова
только в шутку.
   Наступила долгая пауза, во время которой он подлил себе виски и выпил его
- медленнее, чем обычно. Он был весьма  далек  от  опьянения.  Но  он  и  не
стремился к этому. Будучи смертным, я всегда пил, чтобы напиваться. Но  ведь
я тогда был очень молод и очень беден - наличие замка значения не имело, - а
зелье по большей части было просто дрянным.
   - Ты ищешь Бога, - сказал он, кивая.
   - Черта с два. Ты злоупотребляешь своим авторитетом. Ты знаешь, что я  не
тот мальчик, которого ты видишь перед собой.
   - Да, ты прав, мне  нужно  напоминать  об  этом.  Но  ты  по-прежнему  не
приемлешь зло. Если в твоих книгах написана  хотя  бы  половина  правды,  то
любые проявления зла всегда вызывали у тебя отвращение. Ты бы отдал  все  на
свете, чтобы узнать, чего от тебя хочет Бог, и исполнить его волю.
   - У тебя старческий маразм. Пиши завещание.
   - О, как жестоко, - широко улыбнулся он.
   Я собирался сказать кое-что еще, но отвлекся. Что-то дернуло  за  ниточки
моего  сознания.  Звуки.  Вдали,  в  деревне,   по   узкой   дороге   сквозь
ослепительный снег очень медленно ехала машина.
   Обратив туда все свое внимание, я прислушался,  но  ничего  не  уловил  -
только шелест падающего снега и рокот продвигающейся вперед машины.  Бедный,
несчастный смертный - в такой час за рулем машины. Четыре утра.
   - Уже очень поздно, - сказал я. - Мне пора. Я не  хочу  оставаться  здесь
еще на одну ночь, хотя ты был чрезвычайно любезен. Дело не в том, что кто-то
что-то узнает. Просто я предпочитаю...
   - Понимаю. Когда мы снова увидимся?
   - Может быть, раньше, чем ты думаешь. Скажи, Дэвид,  почему  в  ту  ночь,
когда я ушел отсюда в Гоби, твердо намереваясь сгореть там дотла, ты  назвал
меня своим единственным другом?
   - Потому что это правда.
   С минуту мы сидели молча.
   - Ты тоже мой единственный друг, Дэвид, - произнес я наконец.
   - Куда ты идешь?
   - Не знаю. Возможно, вернусь в Лондон.  Я  сообщу  тебе,  когда  соберусь
пересечь Атлантику. Договорились?
   - Да, обязательно сообщи. И не думай... никогда не думай, что я  не  хочу
тебя видеть. Никогда больше не оставляй меня.
   - Будь я уверен, что приношу тебе пользу, будь я  уверен,  что  для  тебя
будет  лучше,  если  ты  откажешься  от  службы  ордену  и   отправишься   в
путешествие...
   - Но это действительно так. Мне больше нет места в Таламаске. Я  даже  не
знаю, испытываю ли прежнее доверие к ордену и его целям.
   Мне хотелось добавить, что я его очень люблю, что под его крышей я  искал
и обрел убежище, и никогда этого не забуду, что я готов исполнить любое  его
желание... абсолютно любое...
   Но говорить все это было бессмысленно. Не знаю, мог ли он  мне  поверить,
да и чего стоили мои слова. По моему глубокому убеждению,  наши  встречи  не
приносили ему пользы. А ему не так уж много осталось в жизни.
   - Все это я знаю, - тихо произнес он, одарив меня еще одной улыбкой.
   - Дэвид, а этот твой отчет о приключениях  в  Бразилии...  У  тебя  здесь
найдется экземпляр? Можно почитать?
   Он встал и подошел к ближайшему от стола книжному  шкафу  со  стеклянными
дверцами. Перебрав множество бумаг, он вытащил две большие кожаные папки.
   - Здесь вся  моя  жизнь  в  Бразилии  -  это  я  написал  в  джунглях  на
раздолбанной портативной пишущей машинке, сидя за  столом  в  лагере,  перед
возвращением в Англию. Конечно же, я  принял  участие  в  охоте  на  ягуара.
Пришлось. Но охота не идет ни в какое сравнение с тем, что я пережил в  Рио.
Понимаешь, это был переломный момент. Мне кажется, что сам процесс  создания
этих записок был отчаянной попыткой снова стать англичанином, отдалиться  от
людей, общавшихся с духами, от жизни, которую я вел рядом с ними. Мой  отчет
для Таламаски основывался на этом материале.
   Я с благодарностью взял папку.
   - А здесь, - продолжал он, передавая мне вторую папку, - краткое описание
дней, проведенных в Африке и в Индии.
   - Я бы и это с удовольствием почитал.
   - По большей части - старые охотничьи истории. Я писал это  в  молодости.
Только и речи, что о стрельбе и оружии. Все это было до войны.
   Я забрал и вторую папку. И медленно, как подобает истинному  джентльмену,
поднялся.
   - Я проговорил всю ночь, - сокрушенно произнес вдруг он. - Как неприлично
с моей стороны. Возможно, у тебя тоже было что сказать.
   - Нет, совсем нет. Все получилось именно так, как я хотел. -  Я  протянул
руку, и он пожал ее.  Удивительное  ощущение  -  его  прикосновение  к  моей
обгоревшей плоти.
   - Лестат, - добавил он, - этот рассказ... рассказ Лавкрафта. Ты  заберешь
его сейчас, или мне пока хранить его у себя?
   - А, вот еще довольно забавная история - то, как он у меня оказался.
   Я забрал у него  рассказ  и  сунул  его  в  карман.  Может  быть,  я  его
перечитаю. Вернулось прежнее любопытство,  а  вместе  с  ним  -  опасения  и
подозрения. Венеция, Гонконг, Майами... Как этот странный смертный умудрился
выследить меня во всех трех местах и к тому же догадаться, что  я  тоже  его
заметил?
   - Хочешь рассказать? - мягко спросил Дэвид.
   - Непременно. Когда будет достаточно времени. -  "Особенно  если  встречу
его еще раз, - подумал я. - Как же ему это удалось?"
   Я ушел как благовоспитанный джентльмен и даже намеренно немного  пошумел,
закрывая боковую дверь.
 
*** 
 
   Когда я добрался до Лондона, уже близился рассвет. Впервые за много ночей
меня  искренне  радовало  собственное  могущество,  обеспечивавшее  сознание
полной безопасности. Я не нуждался ни в  гробах,  ни  в  темных  убежищах  -
только  в  комнате,  абсолютно  изолированной  от  солнечного  света.  Любой
фешенебельный отель мог предоставить мне необходимый покой и комфорт.
   У меня оставалось немного времени, чтобы  устроиться  под  теплым  светом
лампы и приступить к чтению записок Дэвида о его приключениях в Бразилии,  -
мечтая об этом, я испытывал ни с чем не сравнимый восторг.
   По причине свойственной мне беспечности и помрачения рассудка  оказалось,
что у меня с собой почти нет денег. А потому пришлось применить  незаурядные
способности, чтобы убедить клерков почтенного старого "Клэриджа" принять  на
веру номер моего кредитного счета, ибо у меня не было  карточки,  чтобы  его
подтвердить. Я подписался именем Себастьян Мельмот - одним из любимых  своих
псевдонимов - и был препровожден в очаровательные апартаменты  с  прелестной
мебелью эпохи королевы Анны,  а  также  со  всеми  мыслимыми  и  немыслимыми
удобствами.
   Повесив на дверь маленькую табличку с вежливой просьбой не беспокоить,  я
оставил распоряжение портье не  тревожить  меня  до  наступления  темноты  и
заперся в номере.
   Времени для чтения  практически  не  оставалось.  Скрываясь  за  тяжелыми
серыми тучами и медленно падавшими крупными мягкими снежинками,  надвигалось
утро. Я задернул все шторы, кроме  одной,  чтобы  иметь  возможность  видеть
небо, и встал возле окна, ожидая буйства света при восходе солнца и все  еще
опасаясь его гнева. От этого страха у меня еще сильнее заныла кожа.
   Я много думал о Дэвиде. С момента нашего расставания я ни на секунду я не
забывал о состоявшейся беседе. Я все еще слышал его голос и пытался мысленно
воссоздать фрагменты посетившего его в кафе видения - представить себе  Бога
и дьявола. Но мой взгляд на проблему был прост и предсказуем. Я считал,  что
Дэвид пребывает во власти утешительных заблуждений.  А  скоро  он  уйдет  от
меня. Его заберет смерть. И останутся мне только  рукописи,  повествующие  о
его жизни. Я не мог заставить себя поверить, что в смерти  он  познает  хоть
что-нибудь новое.
   Тем не  менее  все  казалось  мне  удивительным  -  и  сама  тема  нашего
разговора, и восторженность Дэвида, и его странные слова.
   Таким раздумьям я и предавался, наблюдая за  свинцовым  небом  и  снегом,
падавшим на видневшиеся  далеко  внизу  тротуары...  И  вдруг  меня  охватил
приступ головокружения - я полностью утратил ориентацию, как будто  внезапно
заснул.  Это  ощущение  едва  заметной  вибрации   оказалось   довольно-таки
приятным,  оно   сопровождалось   невесомостью,   словно   я   действительно
переносился из материального мира в царство  снов.  Потом  появилось  то  же
давление,  которое  я  мимолетно  испытал  в  Майами,  -  мои  ноги  и  руки
напряглись, все тело внутри сжималось, и внезапно мне почудилось, будто меня
вытесняют из него прямо через голову!
   Отчего это происходит? Я вздрогнул, как  и  тогда,  на  пустынном  темном
пляже во Флориде. Ощущение мгновенно рассеялось. Я пришел в себя,  испытывая
легкое раздражение.
   Неужели  с  моим  прекрасным,  божественным   телом   происходит   что-то
нехорошее? Быть того не может! Для подтверждения этой истины не  требовались
уверения старейших. Я так и не решил, стоит ли беспокоиться по этому поводу,
или лучше выбросить все из головы, или имеет смысл попытаться самостоятельно
вызывать это ощущение... Мои размышления прервал стук в дверь.
   Ужасно раздражает.
   - Вам письмо, сэр. Какой-то жентльмен попросил передать его вл м лично  в
руки.
   Должно быть какая-то ошибка. Тем не менее я открыл дверь.
   Совсем еще юный парнишка протянул  мне  конверт.  Большой  и  пухлый.  На
какое-то мгновение я просто застыл на месте, не в силах  отвести  взгляд  от
конверта. В кармане у меня  завалялась  бумажка  в  один  фунт  -  память  о
воришке, которого я прикончил; я отдал ее мальчику и снова запер дверь.
   Точно такой же конверт  мне  передал  в  Майами  тот  безумный  смертный,
который подбежал ко мне на пляже. И это ощущение! Те же необычные чувства  я
испытывал как раз в тот самый момент, когда увидел странную личность. Да, но
это решительно невозможно...
   Трясущимися неизвестно отчего руками я разорвал конверт. В нем лежал  еще
один рассказ, тоже вырезанный из книги и так же скрепленный в левом  верхнем
углу!
   Я остолбенел! Черт возьми, как он меня выследил? Никто не  знает,  что  я
здесь! Даже Дэвид! О да, здесь известен номер моей  кредитной  карточки.  Но
любому смертному  понадобился  бы  не  один  час,  чтобы  найти  меня  таким
способом, даже если допустить, что это вообще возможно. А я был  уверен  как
раз в обратном.
   И при чем здесь эти странные  ощущения  -  вибрация,  давление,  которое,
кажется, исходит откуда-то изнутри?
   Времени на раздумья уже не оставалось - близилось утро.
   Я моментально понял, насколько опасна для меня сложившаяся ситуация. Черт
побери, как же я раньше  этого  не  увидел?  Странное  существо  определенно
располагает возможностью каким-то образом узнавать, где я  нахожусь  и  даже
где собираюсь скрываться от дневного света! Пора выметаться из этих  комнат.
Нет, это просто возмутительно!
   Дрожа от ярости, я заставил себя просмотреть  рассказ,  занимавший  всего
несколько страниц. Он назывался "Глаза мумии", автор - Роберт  Блох.  Весьма
занятно, но какое отношение все это может иметь ко мне? Я  вспомнил  рассказ
Лавкрафта, он был намного длиннее и на первый взгляд речь в нем шла совсем о
другом. Что все это значит? Этот очевидный идиотизм буквально  выводил  меня
из себя.
   Но думать об этом было слишком поздно. Собрав рукописи Дэвида, я выскочил
из комнаты и через пожарный выход поднялся на  крышу.  Я  исследовал  ночную
тьму во всех направлениях, но так и не  смог  найти  мерзавца!  Что  ж,  ему
повезло. Попадись он мне в тот момент на глаза, ему бы  несдобровать.  Когда
дело доходит до защиты дневного убежища, я не отличаюсь терпеливостью  и  не
признаю никаких сдерживающих факторов.
   Я поднялся в воздух и, набрав самую высокую скорость, на какую только был
способен, помчался прочь, преодолевая милю за милей. Наконец я  опустился  в
заснеженном лесу намного севернее  Лондона  и,  как  много  раз  в  прошлом,
выкопал себе могилу в замерзшей земле.
   Необходимость заниматься этим привела меня в  неописуемое  бешенство.  "Я
убью сукиного сына, - думал я, - кто бы он ни был. Как смеет он преследовать
меня и швырять мне в лицо свои рассказы! Да, я непременно  так  и  сделаю  -
убью его, как только поймаю".
   Но вскоре меня охватила вялость, затем сонное оцепенение,  и  все  вокруг
утратило какое-либо значение.
   Мне опять снился сон... Она зажигала  масляную  лампу,  и  я  услышал  ее
голос:
   - Ах, огонь тебя больше не пугает...
   - Ты надо мной издеваешься, - несчастным голосом произнес я. И заплакал.
   - Но, Лестат, ты же действительно  с  легкостью  находишь  способ  быстро
прийти в себя после поистине космических приступов  отчаяния.  Нет,  правда!
Вспомни, разве не ты танцевал под фонарем в Лондоне?
   Я хотел возразить, но рыдания не позволяли мне вымолвить хоть слово.
   В  последнем  проблеске  сознания  перед  глазами  возникли  арки  собора
Сан-Марко в Венеции, где я впервые приметил того смертного, и вновь я увидел
его карие глаза и гладкий молодой рот...
   "Что вам нужно?" - спросил я.
   "О нет, это нужно вам", - казалось, ответил он.
 
ГЛАВА 6 
 
   Проснувшись, я уже не так злился на маленького дьявола. На самом  деле  я
был ужасно заинтригован. Но ведь солнце село, и теперь преимущество на  моей
стороне.
   Я решился на  небольшой  эксперимент.  И  отправился  в  Париж,  совершив
перелет очень быстро и в полном одиночестве.
   Позвольте мне немного отклониться от темы и  сообщить,  что  в  последние
годы я решительно избегал Парижа и, таким  образом,  не  имел  ни  малейшего
представления о том, каким стал этот город в двадцатом веке. Думаю,  причины
в данном случае очевидны. Слишком много страданий выпало здесь на мою долю в
прошлом, и к тому же я не желал видеть современные  здания  вокруг  кладбища
Пер-Лашез или залитые электрическим светом  карусели  в  садах  Тюильри.  Но
втайне я всегда, естественно, мечтал вернуться в Париж. А разве  могло  быть
иначе?
   Этот небольшой  эксперимент  придал  мне  мужества  и  послужил  отличным
предлогом. Благодаря ему утихла неизбежная боль  воспоминаний,  ибо  у  меня
появилась цель. Но уже через несколько секунд после прибытия я осознал,  что
действительно  оказался  в  Париже  -  другого  такого  места  на  свете  не
существовало, - и, охваченный счастьем, прошелся  по  широким  бульварам  и,
конечно же, мимо того места, где когда-то стоял Театр вампиров.
   Несколько театров той эпохи все же дожили до современности - импозантные,
богато украшенные,  они  стояли  в  окружении  более  современных  зданий  и
по-прежнему пользовались популярностью у публики.
   Бродя  по  ярко  освещенным  Елисейским  Полям,   запруженным   легковыми
автомобилями и тысячами пешеходов, я осознал, что в отличие от  Венеции  это
не город-музей. Париж - живой город и всегда оставался таковым на протяжении
последних двух столетий. Столица. Город не чуждый нововведений и радикальных
перемен.
   Я  подивился  яркому  великолепию  центра  Жоржа   Помпиду,   так   смело
поднявшегося по  соседству  со  старинными  воздушными  контрфорсами  собора
Нотр-Дам. О, как. я радовался своему возвращению!
   Но ведь у меня было дело.
   Ни одной душе, ни смертной, ни бессмертной, я не говорил,  где  я.  Я  не
позвонил даже своему парижскому поверенному, хотя это  доставило  мне  массу
неудобств. Однако я предпочел воспользоваться старым, испытанным способом  и
в темных переулках раздобыл немалую сумму денег у своих жертв - пары  крайне
непривлекательных, но не стесненных в средствах преступников.
   Потом я направился к заснеженной Вандомской площади, где все  еще  стояли
дворцы моей юности, и под именем барона фон Киндергартена уютно устроился  в
шикарных апартаментах отеля "Риц".
   Там в течение двух ночей я наслаждался роскошью, достойной Версаля времен
Марии Антуанетты, и не выходил в город. При виде такого  изобилия  парижских
виньеток,  великолепных   стульев   в   стиле   Людовика   Шестнадцатого   и
очаровательных рельефных панелей на стенах у меня просто слезы выступали  на
глазах. Ах, Париж! Где еще может столь великолепно  смотреться  обыкновенное
позолоченное дерево?
   Развалившись на покрытом гобеленом ложе времен Директории,  я  немедленно
принялся за  рукописи  Дэвида,  лишь  изредка  отрываясь  от  чтения,  чтобы
пройтись по безмолвной гостиной и спальне или открыть настоящее  французское
окно с инкрустированной овальной ручкой и  выглянуть  во  внутренний  дворик
отеля, такой официальный, тихий и горделивый.
   Записки Дэвида захватили меня целиком. Вскоре я почувствовал, что он  мне
близок как никогда.
   Выяснилось, что в юности Дэвид был человеком на удивление  деятельным,  и
из всех книг его привлекали только те, в которых рассказывалось об  активных
действиях; величайшее удовольствие  он  находил  в  охоте.  Первую  дичь  он
подстрелил, когда ему было всего десять лет. Его описания охоты  на  больших
бенгальских тигров были проникнуты восторгом преследования и  завораживающим
ощущением риска, которому он подвергался.  Прежде  чем  спустить  курок,  он
всегда подходил к зверю как можно ближе и не раз оказывался на краю смерти.
   Он любил не только Индию, но и Африку, где охотился на слонов, - в те дни
никому и не снилось, что эти прекрасные животные окажутся на  грани  полного
уничтожения. Огромные самцы не раз  успевали  броситься  на  него  в  атаку,
опережая готовый прозвучать выстрел. Охота на львов в долине Серенгети  была
не менее рискованным приключением.
   Он получал удовольствие, покоряя труднопроходимые горные тропы, плавая по
опасным рекам, гладя жесткий хребет крокодила, преодолевая  свое  врожденное
отвращение к змеям. Ему нравилось спать под открытым небом, царапать  записи
в дневнике при свете фонаря или свечи, питаться только мясом собственноручно
убитых животных, даже когда его было очень  мало,  самостоятельно  свежевать
добычу.
   Дэвиду не слишком удавались описания. Ему не хватало для этого  терпения,
особенно  в  молодости.  Однако  в  его  воспоминаниях  явственно  ощущалась
тропическая жара, слышалось гудение мошкары. Т