значения,  присутствовал  определенный  налет
соответствия, поразительное повторение прежней темы.
   Вновь бог умирает.  И  вновь  воскресает.  Только  на  этот  раз  нет  ни
спасения, ни искупления.
   Мариус говорил мне, что благодаря крови  Акаши  я  смогу  пережить  такие
катастрофы и бедствия, которые способны уничтожить большинство нам подобных.
   Позже, когда, всеми покинутый, я лежал в зловонном болоте, я  чувствовал,
как жажда заставляет мое  тело  восстанавливать  прежнюю  форму,  как  жажда
приводит в движение мои  члены.  Ощущал,  как  челюсти  мои  раскрываются  в
протухшей воде и зубы ищут теплокровных существ, способных восстановить  мои
силы и помочь мне пройти долгий путь возвращения.
   А три ночи спустя, когда мои детки вновь нанесли мне поражение и оставили
навеки в ослепительном пламени, охватившем наш  дом,  именно  древняя  кровь
Акаши, Магнуса и Мариуса поддерживала  меня,  пока  я  с  величайшим  трудом
выбирался из адского огня.
   Однако без нового глотка этой целительной крови  я  был  обречен  уповать
лишь на милосердие времени и долго, очень долго вынужден был залечивать свои
раны.
   То, что случилось со мной потом, Луи не мог описать в своем  романе.  Ему
не  могло  быть  известно,  как,   многие   годы   оставаясь   искалеченным,
изуродованным чудовищем, я вынужден был  скрываться  от  людей  и  охотиться
только на слабых или совсем еще юных. Мне постоянно  угрожала  опасность  со
стороны моих же жертв, и  я  превратился  в  полную  противоположность  тому
романтическому демону, каким был прежде. Теперь я скорее наводил  ужас,  чем
доставлял наслаждение, и больше всего походил на грязных и одетых в лохмотья
древних призраков с кладбища Невинных мучеников.
   Нанесенные раны оказали влияние и на мой дух, и на мой разум.  А  если  я
осмеливался взглянуть на себя в зеркало, то, что я видел там, приводило меня
в дрожь.
   Однако ни разу за все  это  время  я  не  позвал  Мариуса,  не  попытался
докричаться до него. Я не  в  силах  был  просить  у  него  хоть  каплю  его
целительной крови. Уж лучше целый век провести в чистилище, чем испытать  на
себе презрение Мариуса. Лучше страдать от одиночества и отвращения к  самому
себе, чем узнать, что ему известно все, что  я  натворил,  и  что  он  давно
отвернулся от меня.
   Что же касается Габриэль, которая, несомненно, простила бы мне  все,  что
угодно,  и  кровь  которой  была  достаточно  сильна,  чтобы  ускорить   мое
выздоровление, то я не имел ни малейшего понятия о том, где ее искать.
   Когда наконец я достаточно окреп, чтобы перенести путешествие в Европу, я
отправился к единственному существу, к которому мог обратиться за помощью. Я
поехал к Арману - по-прежнему жил на подаренной мною ему земле, в той  самой
башне, в которой Магнус  сделал  меня  вампиром.  Арман  все  еще  руководил
процветающей  труппой  Театра  вампиров  на   бульваре   Тамплиеров.   Театр
принадлежал мне до сих пор. В конце концов, я  не  обязан  ничего  объяснять
Арману. А вот Арман мне кое-чем обязан.
   Когда он вышел на мой стук, чтобы открыть дверь, я был буквально потрясен
его видом.
   В строгом, великолепно сшитом  черном  сюртуке,  с  коротко  остриженными
волосами вместо прежних кудрей эпохи Возрождения, он словно сошел со страниц
романов  Диккенса.  Его  вечно  юное  лицо  было  невинным,  как  у   Дэвида
Копперфильда, и гордым, как у Стирфорта. Ни  то,  ни  другое  совершенно  не
соответствовало его внутренней сущности.
   При виде меня лицо его на  мгновение  вспыхнуло  искренней  радостью,  но
потом он медленным взглядом обвел мою фигуру, взглянул на покрывающие лицо и
руки шрамы и тихо, едва ли не сочувственно, произнес:
   - Входи, Лестат.
   Он взял меня за руку, и мы вместе  прошли  по  дому,  построенному  им  у
подножия  башни  Магнуса,  мрачному   и   унылому,   выдержанному   в   духе
байронических ужасов странного нынешнего века.
   - Ты знаешь, что ходили слухи, будто ты пропал или погиб где-то в  Египте
или на Дальнем Востоке? - скороговоркой и на вполне современном  французском
спросил он. Таким оживленным я никогда  его  не  видел.  Он  вполне  овладел
умением притворяться обыкновенным живым человеком.  -  Ты  исчез  вместе  со
старым веком, и с тех пор никто о тебе ничего не слышал.
   - А о Габриэль? - тут же спросил я, сам удивляясь тому, что не задал  ему
этот вопрос прямо с порога.
   - Никто ее не встречал и ничего о ней не слышал с того момента, когда  вы
вместе уехали из Парижа, - ответил он.
   И снова он с нежностью обвел  меня  взглядом.  Он  старался  скрыть  свое
возбуждение, но я отчетливо ощущал его лихорадочное состояние, словно огонь,
горящий поблизости. Я знал, что он пытается прочесть мои мысли.
   - Что произошло с тобой? - поинтересовался он.
   Его явно озадачили мои шрамы. Их было чересчур много, и они были  слишком
серьезными, а это свидетельствовало об угрожавшей мне смертельной опасности.
Я вдруг испугался, что в смущении и растерянности позволю  ему  увидеть  всю
правду, все то, что много лет назад Мариус  строго  запретил  мне  открывать
кому-либо.
   Однако из меня вдруг потоком хлынули образы, рассказывающие историю  моих
отношений с Луи и Клодией. Я опустил только одну весьма важную  деталь:  что
Клодия была еще ребенком.
   Я вкратце рассказал ему о годах, проведенных в Луизиане,  о  том,  как  в
конце концов они, как он когда-то предсказывал, восстали  против  меня.  Без
обмана и гордости я признался ему во  всем  и  объяснил,  что  сейчас  очень
нуждаюсь в его крови. Я испытывал  неутихающую,  бесконечную  боль,  сначала
раскрывая перед ним свою жизнь, а потом чувствуя, как он обдумывает все мною
сказанное. Боль от  того,  что  я  вынужден  признать  его  правоту.  Да,  я
рассказал ему не все. Но в главном он не ошибся.
   Не стану утверждать, но мне показалось,  что  лицо  его  сделалось  вдруг
печальным. Во всяком случае, я не увидел на нем выражения торжества. Когда я
жестикулировал, он исподволь наблюдал за моими дрожащими руками.  А  если  я
запинался, он терпеливо ждал, давая мне возможность найти нужные слова.
   Несколько капель его крови, шепотом говорил я, ускорят мое выздоровление,
прояснят мысли. Стараясь, чтобы слова  мои  не  прозвучали  высокомерно  или
требовательно, я все же напомнил ему о том, что именно я отдал в его  полное
распоряжение эту башню и подарил ему золото, на которое  он  смог  построить
себе дом, что я все еще остаюсь владельцем Театра вампиров,  и  сказал,  что
он, конечно же, в силах оказать мне столь небольшую  личную  услугу.  Я  был
настолько слаб, беспомощен и испуган, что  мои  слова  могли  показаться  на
редкость наивными. Я испытывал невыносимую жажду. Пылающий  в  камине  огонь
будил в моей душе тревогу. Отблески света, играющие на  рисунке  дерева,  из
которого была сделана стоящая вокруг мебель, превращались в то  появляющиеся
перед моими глазами, то вновь исчезающие лица.
   - Я не хочу оставаться в Париже, - говорил я. -  Не  хочу  беспокоить  ни
тебя, ни общество в театре. Я только прошу тебя об этом маленьком одолжении.
Прошу... - Вся моя храбрость куда-то улетучилась, и я замолчал.
   Молчание длилось довольно долго.
   - Расскажи мне побольше об этом Луи, - наконец попросил он.
   Непрошеные слезы навернулись мне на глаза Я вновь начал твердить что-то о
неистребимой человечности Луи, о его способности воспринимать и понимать то,
что  не  в  силах  понять  другие  бессмертные.  Забыв  об  осторожности,  я
проболтался о том, о чем собирался промолчать, - о том, что  напал  на  меня
вовсе не Луи. Это была Клодия...
   Я заметил, что он несколько оживился и щеки его вспыхнули.
   - Их видели здесь, в Париже, - мягко  произнес  он.  -  И  она  вовсе  не
женщина. Это вампир-дитя.
   Я плохо помню,  что  говорил  потом.  Возможно,  пытался  объяснить  свою
ошибку. Может, признавал, что мне нет оправдания в  этом  поступке.  А  быть
может, я вновь попытался вернуться к разговору о цели моего прихода, о  том,
в чем я так нуждался и что жаждал получить... Помню только,  что  чувствовал
себя чрезвычайно униженным, когда он вновь провел меня по дому  и  усадил  в
ожидавший снаружи экипаж, объяснив, что я должен немедленно поехать вместе с
ним в Театр вампиров.
   - Ну как ты не понимаешь, - сопротивлялся я, - я не могу туда ехать. Я не
хочу встречаться в таком виде с остальными.  Ты  должен  остановить  экипаж.
Должен сделать то, о чем я прошу.
   - Нет, это ты получишь позже, - очень мягко и почти нежно ответил он.
   Мы уже ехали по шумным и заполненным толпами народа улицам Парижа.  Я  не
узнавал его, это был совсем не тот город, который я знал и помнил.  Огромный
город словно возник из какого-то кошмара  -  по  широким  заасфальтированным
бульварам с грохотом катились странные паровые поезда.  Никогда  еще  дым  и
грязь индустриального века не казались мне столь ужасными, как здесь, в этом
Городе Света.
   Я смутно помню, как почти насильно  он  вытащил  меня  из  экипажа,  как,
подталкиваемый им, я, спотыкаясь, пересек широкий тротуар и  оказался  перед
дверью театра. Что же это за место? Что это за огромное  здание?  Неужели  я
стою на бульваре Тамплиеров? Потом мы спустились в  ужасное  подземелье,  на
стенах которого я увидел безобразные  копии  самых  кровавых  полотен  Гойи,
Брейгеля и Босха.
   В конце концов я очутился на полу камеры с кирпичными стенами - умирающий
от жажды, не в силах даже выкрикнуть проклятия в его адрес.  Царящая  вокруг
непроглядная тьма вибрировала от грохота  проезжающих  наверху  омнибусов  и
трамваев, время от времени до  моих  ушей  доносился  пронзительный  скрежет
железных колес.
   В какой-то момент я почувствовал, что рядом в темноте находится  человек.
Но человек этот был мертв. Холодная, вызывающая тошноту  кровь.  Нет  ничего
ужаснее, чем питаться такой  кровью,  лежать  на  липком  трупе  и  пытаться
высосать из него жалкие остатки.
   Потом вновь появился Арман. Он стоял  совершенно  неподвижно  и  в  своей
белоснежной рубашке и черном сюртуке казался таким чистым, таким неземным...
Едва слышно он шептал мне что-то о  Луи  и  о  Клодии,  о  том,  что  должен
состояться своего рода суд. Он опустился возле меня  на  колени,  словно  на
минуту забыв о том, что смертный юноша в его положении, истинный джентльмен,
никогда бы не стал сидеть вот так в столь грязном и сыром месте.
   - Ты должен при всех заявить, что это сделала именно она, - сказал он.
   И тут я увидел остальных - молодых, новых и незнакомых  мне,  которые  по
очереди подходили к двери, чтобы взглянуть на меня.
   - Раздобудьте для него одежду, - приказал им Арман, положив руку  мне  на
плечо. - Наш потерянный, потерпевший  поражение  господин  должен  выглядеть
вполне презентабельно. Так, как он привык выглядеть всегда.
   Я стал умолять дать мне возможность  поговорить  с  Элени,  Феликсом  или
Лораном, но они только смеялись. Они никогда даже не слышали таких  имен.  И
имя Габриэль ровным счетом ничего для них не значило.
   Где же сейчас Мариус?! Сколько стран, рек и гор лежит между нами?! Слышит
ли он все, что здесь творится?
   Наверху, в театре, согнанные сюда, как овцы  в  загон,  смертные  зрители
оглушительно топали по деревянным лестницам и полам.
   Я мечтал вырваться отсюда и вернуться обратно в  Луизиану,  а  там  пусть
время делает свою неизбежную работу. Мечтал снова скрыться под землей, вновь
ощутить ее прохладные объятия, как это уже было однажды в Каире. Я  думал  о
Луи и Клодии, мечтал о том, чтобы мы вновь оказались вместе.
   В моих видениях Клодия каким-то чудесным образом выросла и превратилась в
очаровательную молодую женщину, которая говорила мне со смехом: ?Видишь? Вот
зачем я приехала в Париж - чтобы узнать, как это делается!?
   Я опасался, что совершил роковую ошибку, боялся, что мне никогда  уже  не
удастся выйти отсюда, что я буду погребен здесь и обречен на  вечную  жажду,
как те несчастные за стенами склепа кладбища Невинных мучеников. Я  заикался
и плакал, пытаясь поговорить с Арманом. И вдруг я понял, что Армана уже нет.
Если даже он и приходил, то ушел очень  быстро.  Или  у  меня  уже  начались
галлюцинации?
   Я так мечтал о жертве, о теплой и еще живой жертве.
   - Умоляю! Дайте ее мне! - кричал я и слышал голос Армана:
   - Ты получишь ее только тогда, когда скажешь то, что я тебе велел.
   Это был суд толпы монстров, трибунал белолицых демонов, извергающих поток
обвинений. Отчаянные мольбы Луи... Клодия, в немом молчании  не  сводящая  с
меня взгляда... И мой собственный голос, подтверждающий, что именно она  это
сделала, а потом  выкрикивающий  ругательства  в  адрес  Армана,  который  с
невинным, как всегда, выражением сияющего лица вновь увел меня в темноту.
   - Ты сделал все как надо, Лестат. Ты поступил правильно.
   Что я сделал? Свидетельствовал против них и подтвердил, что они  нарушили
древние законы? Что осмелились восстать против предводителя общества? Да что
они знают о древних законах! Я кричал и звал Луи. А потом в  темноте  я  пил
кровь, кровь еще живой жертвы. Но это не была  исцеляющая  кровь.  Это  была
просто кровь.
   Мы снова ехали в экипаже. Шел дождь. Мы  мчались  через  поля.  Потом  мы
долго поднимались по лестнице, пока не оказались на крыше башни. В  руках  я
держал испачканное кровью желтое платьице Клодии. Я видел то ужасное  место,
где лучи солнца испепелили ее.
   - Развейте прах, - попросил я, но никто не сдвинулся с места.
   Разорванное и окровавленное желтое платьице лежало на полу камеры. Теперь
оно было у меня в руках.
   - Надеюсь, ее прах развеют? - спросил я.
   - Разве ты сам не хотел справедливости? - откликнулся Арман.
   Черный шерстяной плащ был плотно запахнут, чтобы защитить его  от  ветра.
После недавней охоты лицо его казалось темным.
   Что общего имело все происшедшее со справедливостью?  И  зачем  я  сжимал
сейчас в кулаке эту вещицу, это крохотное платьице?
   Бросив взгляд с зубчатой стены башни Магнуса на город, я увидел, что  тот
подступил  совсем  близко.  Он  уже  протягивал  свои  длинные  руки,  чтобы
заключить в объятия  и  башню,  куда  долетал  теперь  отвратительный  запах
фабричного дыма.
   Стоя возле железных перил, Арман пристально смотрел  на  меня,  и  в  эти
минуты он показался мне таким же юным, как и Клодия. ?А главное, будь уверен
в том, что до момента перерождения  они  успели  прожить  достаточно  долго.
Никогда, слышишь, никогда не  имей  дело  с  такими  юными  существами,  как
Арман?. Перед смертью она не сказала ни слова. Она смотрела на тех,  кто  ее
окружал, как на великанов, болтающих между собой  на  непонятном  ей  языке.
Глаза у Армана были красные.
   - А Луи? Где он? - спросил я. - Его ведь не убили? Я его видел. Он  вышел
на улицу, под дождь.
   - За ним выслали погоню, - ответил он. - И уничтожили его.
   Лжец с лицом мальчика из церковного хора.
   - Останови их! Ты должен их остановить, пока еще есть время!...
   Он покачал головой.
   - Почему? Почему ты не можешь их остановить?  Зачем  ты  вообще  все  это
устроил - суд и все остальное? Какое тебе дело до  того,  что  они  со  мной
сделали?
   - С ним все кончено.
   Сквозь вой ветра до меня донесся звук  парового  свистка.  Отходит  поезд
мыслей... отходит...  И  не  хочет  возвращаться  обратно...  Вернись,  Луи,
вернись...
   - И ты не собираешься помогать мне? - в отчаянии воскликнул я.
   Он  подался  вперед,  и  лицо  его  мгновенно  изменилось,  как  менялось
много-много лет назад, как будто кипящий внутри гнев растопил и исказил  его
черты.
   - Тебе, который уничтожил всех нас? Кто отнял у  нас  все?  А  почему  ты
решил, что я стану тебе  помогать?  -  С  неузнаваемо  искаженным  лицом  он
подошел  ближе.  -  Тебе,  который  заставил  нас  писать  свои   имена   на
отвратительных афишах, кто сделал нас героями дешевых  романов  и  предметом
обсуждения в парижских гостиных!
   - Но ведь это не я! Ты же знаешь, что это не я! Клянусь!... Это не я!...
   - Тебе, который раскрыл все наши секреты!  Щеголю  и  франту,  маркизу  в
белых перчатках, демону в бархатном плаще!
   - Просто безумие - обвинять меня во всем этом! Ты не имеешь права!
   Я упорно защищался, но язык у меня так заплетался, что  я  сам  с  трудом
понимал, что говорю.
   - В подземельях древнего кладбища мы жили почти как в раю.  -  Голос  его
стал вдруг пронзительным и резким. - У нас была вера и была цель! И это  ты,
ты пришел к нам и разом лишил нас всего! Что у нас теперь осталось?  Ответь!
Ничего, кроме любви друг к другу! А что такое любовь для таких, как мы?!
   - Не правда, это началось намного раньше. Ты  не  понимаешь.  Ты  никогда
ничего не понимал.
   Но он меня не слушал. Впрочем, это уже не  имело  никакого  значения.  Он
подошел еще ближе, и рука его темной молнией метнулась ко мне. Голова у меня
резко запрокинулась,  и  я  увидел  над  головой  небо,  а  чуть  вдалеке  -
перевернутый вверх ногами Париж.
   Я летел в пространстве.
   Летел вниз мимо окон башни, пока наконец прямо  передо  мной  не  выросла
выложенная камнем дорога, принявшая меня в  свои  жесткие  объятия.  В  моем
бессмертном теле не осталось ни одной целой косточки.
 
Глава 2 
 
   Прошло два года, прежде чем я окреп достаточно, чтобы сесть на корабль  и
отправиться в Луизиану. Я все еще оставался серьезно искалеченным, не зажили
и глубокие шрамы. Однако мне необходимо было покинуть Европу, где я не  смог
ничего узнать ни о потерянной Габриэль, ни о Мариусе, который,  конечно  же,
осудил меня и вынес свой приговор.
   Мне хотелось домой. А дом мой был в Новом Орлеане, где  было  тепло,  где
круглый год цвели прекрасные цветы и где благодаря  неиссякаемому  источнику
богатства, оставленному мне Магнусом,  я  по-прежнему  оставался  владельцем
дюжины пустующих особняков с разрушающимися белыми колоннами и покосившимися
галереями, вокруг которых я мог бродить.
   Последние годы девятнадцатого века я провел затворником в одном из  самых
красивых своих домов, который  стоял  в  окружении  вековых  дубов  всего  в
нескольких минутах ходьбы от кладбища Лафайет в старом Садовом квартале.
   При свете свечи или масляной лампы я читал подряд все  книги,  какие  мне
только удавалось раздобыть.  Точно  так  же  когда-то  сидела,  запершись  в
спальне старинного замка, Габриэль - с  той  только  разницей,  что  в  моих
комнатах не было мебели. Повсюду от пола до потолка возвышались стопки книг.
Время от времени я собирался с силами и отправлялся в библиотеку или книжный
магазин, чтобы пополнить запасы для чтения, однако  мои  походы  становились
все реже и  реже.  Я  подписывался  на  периодические  журналы  и  запасался
свечами, а также бутылями и оловянными канистрами с маслом.
   Я не помню момент наступления двадцатого  века,  помню  только,  что  все
вокруг стало еще более мрачным и уродливым, а  красота,  которую  я  знал  и
которой любовался в далеком восемнадцатом веке, чем дальше, тем  все  больше
казалась восхитительной сказочной фантазией. Буржуазия строго придерживалась
своих унылых и мрачных принципов, не доверяя ни чувствам,  ни  порывам,  так
свойственным прошлым поколениям.
   Мои зрение и мысли все плотнее окутывал туман. Я больше  не  охотился  на
людей. А вампир не  может  выжить  без  человеческой  крови  и  человеческих
смертей.  Я  продолжал  существовать  только  благодаря  домашним  животным,
которых отлавливал по соседству, благодаря изнеженным и избалованным собакам
и кошкам. Если же и  их  не  удавалось  поймать,  оставались  толстые  серые
длиннохвостые крысы, которых  я  еще  умел,  подобно  сказочному  Крысолову,
подманивать к себе.
   Однажды вечером я заставил себя совершить  долгую  прогулку  по  тихим  и
темным улочкам к старому обшарпанному театру под названием ?Счастливый час?,
расположенному в квартале  прибрежных  трущоб.  Мне  хотелось  взглянуть  на
новинку - немые движущиеся картинки. Я зав