взять кобеля и суку и сам выбрал их для меня. Всю дорогу  до
дома я держал корзинку со щенками на коленях.
   Через месяц мать купила мне первый в моей жизни кремневый мушкет и первую
лошадь для поездок верхом.
   Она никогда не объясняла причину своего поведения. Но у меня на этот счет
было свое мнение. Я вырастил этих собак, сам дрессировал  их,  и  они  стали
родоначальниками моей собственной псарни.
   К шестнадцати годам я  превратился  в  настоящего  охотника  и  вместе  с
собаками практически все время проводил в полях.
   Однако дома я по-прежнему оставался чужим. Никто  не  хотел  слушать  мои
рассуждения о необходимости восстановления  виноградников  или  возделывания
заброшенных полей, о том,  что  следует  наконец  лишить  наших  арендаторов
возможности постоянно нас обкрадывать.
   Я был бессилен что-либо изменить. Однообразное течение  жизни,  медленное
разрушение всего, что меня окружало, казались мне убийственными.
   Пытаясь  хоть  чем-то  нарушить  монотонность  существования,  я   каждый
праздник ходил в церковь, а когда в деревне происходили ярмарки, проводил на
них почти все свободное время, с удовольствием участвуя в обычно недоступных
для меня развлечениях и созерцая представления, хотя бы  на  короткое  время
избавлявшие меня от ежедневной рутины.
   Почти каждый год на ярмарках выступали одни и  те  же  жонглеры,  мимы  и
акробаты. Но для меня это не имело никакого значения.  В  любом  случае  это
вносило хоть какое-то разнообразие в смену времен года и было все лучше, чем
бесконечные и пустые разговоры о былых временах и прежних победах.
   В тот год, когда мне исполнилось шестнадцать лет, в наших краях появилась
бродячая труппа  итальянских  актеров.  Они  путешествовали  в  раскрашенном
фургоне, задняя часть которого служила им сценой. Ничего  более  прекрасного
мне  еще  не  приходилось  видеть.  Они  разыгрывали  старинную  итальянскую
комедию, героями которой были Панталоне, Пульчинелла и юные влюбленные Лелио
и Изабелла, а также старый доктор. В этом представлении  использовались  все
приемы старого театра.
   Их выступления привели меня в полнейшее смятение. Мне еще  не  доводилось
видеть такого насыщенного остроумием,  живостью  и  жизнеутверждающей  силой
действа. Я был в восторге, даже несмотря на то, что иногда  они  произносили
текст так быстро, что я не успевал понять смысл.
   Когда представление закончилось и актеры собрали деньги, обойдя  зрителей
по кругу, я увязался  за  ними  и  в  местном  кабачке  угостил  их  большим
количеством вина, хотя такой жест был мне, честно говоря, не  по  средствам.
Но мне очень хотелось поговорить с ними.
   Меня переполняла невыразимая любовь к этим людям. Они объяснили мне,  что
у каждого актера есть постоянная роль, что они никогда не заучивают текст, а
импровизируют  прямо  на  сцене.  Достаточно  знать  имя  своего  персонажа,
понимать характер и заставлять его произносить именно то, что он должен,  по
вашему мнению, говорить в данный момент.  В  этом  состояла  главная  основа
такого рода театра.
   Он назывался ?комедия дель арте?.
   Я был буквально заворожен. Я влюбился в юную девушку, игравшую  Изабеллу.
Вместе с актерами отправился в вагончик и тщательно рассмотрел все костюмы и
нарисованные декорации. А когда мы вновь пили в кабачке, они  позволили  мне
исполнить  роль  юного  возлюбленного   Изабеллы   Лелио   и   потом   долго
аплодировали, говоря, что у меня, несомненно, есть талант и что я вполне мог
бы наравне с ними участвовать в представлениях.
   Поначалу я подумал, что они просто льстят мне, но их  слова  звучали  так
искренне, что меня перестало заботить, являются ли они лестью на самом деле.
   Когда на следующее утро их вагончик выезжал из деревни, он увозил и меня.
Я спрятался в самой его глубине,  прихватив  с  собой  завернутую  в  одеяло
одежду и несколько монет - все мои сбережения. Я собирался стать актером.
   Должен напомнить вам, что в старинных итальянских пьесах Лелио непременно
обладает привлекательной внешностью - ведь он, как я уже  говорил,  один  из
возлюбленных и играет свою роль  без  маски.  Если  при  этом  он  не  лишен
достоинства и аристократических манер,  тем  лучше,  ибо  все  эти  качества
являются частью его роли.
   Актеры считали,  что  я  обладаю  всеми  необходимыми  данными.  Они  без
промедления начали репетировать со мной,  дабы  я  смог  принять  участие  в
ближайшем представлении. Накануне выступления  я  ходил  вместе  с  ними  по
городу, призывая всех прийти и посмотреть нашу пьесу. Надо сказать, мне было
очень интересно осматривать этот город,  который  был  намного  больше  моей
деревни.
   Я был на  седьмом  небе  от  счастья.  Однако  ни  само  путешествие,  ни
подготовка к спектаклю, ни дружеские отношения с актерами не шли ни в  какое
сравнение с теми близкими к экстазу ощущениями,  которые  я  испытал,  когда
впервые вышел на маленькую деревянную сцену.
   Я  неотступно  преследовал  Изабеллу.  Во  мне  вдруг   открылись   такие
способности к стихосложению и такое остроумие, каких я  никогда  в  себе  не
подозревал. Я слышал, как голос  мой  эхом  отражается  от  окружавших  меня
каменных стен. Слышал звучавший в ответ смех зрителей. Чтобы заставить  меня
наконец остановиться, моим товарищам пришлось утащить меня со сцены.  И  тем
не менее они не сомневались в том, что мы имели огромный успех.
   В ту ночь актриса, игравшая роль моей возлюбленной,  по-своему  совершила
обряд моего посвящения. Последнее, что я слышал, засыпая в ее объятиях, были
слова о том, что скоро мы приедем в Париж, выступим  там  на  Сен-Жерменской
ярмарке, а потом уйдем из труппы и станем  работать  на  парижском  бульваре
Тамплиеров, до тех пор пока не сумеем попасть в ?Комеди Франсез?, где  будем
играть для Марии-Антуанетты и короля Людовика.
   Наутро, открыв глаза, я не увидел ни ее, ни других актеров... Возле  меня
были лишь мои братья.
   Я так никогда и не узнал, каким образом -  подкупом  или  угрозами  -  им
удалось  заставить  моих  друзей  бросить  меня.  Скорее  всего,  с  помощью
последнего. Как бы то ни было, меня снова вернули домой.
   Конечно  же,  мой   поступок   привел   в   ужас   всю   семью.   Желание
двенадцатилетнего мальчика стать монахом еще простительно. Но театр  нес  на
себе печать дьявола. Даже великому  Мольеру  было  отказано  в  христианском
погребении. А я посмел сбежать с шайкой оборванцев, с бродячими итальянскими
актерами, да еще позволил им выкрасить белой краской мое лицо и играл вместе
с ними на городской площади за деньги.
   Меня жестоко избили, а когда я в ответ осыпал  братьев  всеми  известными
мне проклятиями, меня избили еще раз.
   Наихудшим наказанием, однако, послужило мне выражение лица  матери.  Ведь
даже ее не предупредил я о своем бегстве и  тем  самым  очень  обидел,  чего
никогда не случалось прежде.
   Однако она никогда ни словом не обмолвилась о происшедшем.
   Поднявшись ко мне в комнату, она застала меня в слезах.  Да  и  ее  глаза
были влажными. И тут случилось нечто, чего я от нее никак не мог ожидать,  -
она положила мне на плечо руку.
   Я не рассказал ей о том, что пережил за эти несколько дней. Думаю, она  и
без слов все понимала. Я безвозвратно утратил нечто волшебное  и  очень  для
меня дорогое. И вновь она проявила неповиновение и пошла против  воли  моего
отца - она навсегда положила конец всякого  рода  обвинениям  в  мой  адрес,
наказаниям и ограничениям в отношении меня.
   Она потребовала, чтобы за столом я сидел рядом с ней. Она  беседовала  со
мной, что обычно не было ей свойственно, прислушивалась к моему мнению  и  в
конце концов сумела победить и разрушить  враждебное  ко  мне  отношение  со
стороны других членов семьи.
   И наконец, она продала еще  одну  из  своих  фамильных  драгоценностей  и
купила для меня великолепное охотничье ружье, которое я и взял с собой в тот
день, когда отправился сражаться с волками.
   Оружие было настолько совершенным и дорогим, что мне, несмотря на горе  и
отчаяние, не терпелось поскорее опробовать его в деле. Мать сделала мне  еще
один бесценный подарок - холеную гнедую кобылу,  такую  сильную  и  быструю,
каких мне не доводилось видеть прежде. Однако все это не сравнится с миром и
душевным спокойствием, которые я обрел благодаря своей матери.
   И все же меня не покидала  запрятанная  где-то  в  глубине  моего  сердца
горечь.
   Мне не забыть было тех ощущений, которые я испытывал, играя  роль  Лелио.
Меня по-прежнему мучили воспоминания о случившемся, и никогда  больше  я  не
посещал деревенские ярмарки.  Я  смирился  с  мыслью  о  своей  обреченности
навсегда остаться в этих местах. Но самое странное состояло в том,  что,  по
мере того как росло мое отчаяние, я приносил  все  больше  и  больше  пользы
семье и окружавшим меня людям.
   К тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я  сумел  внушить
нашим  слугам  и  арендаторам  страх  перед  Господом.  Я  был  единственным
кормильцем в семье, мысль об этом  приносила  мне  удовлетворение.  Не  знаю
почему, но мне было приятно, сидя за столом,  отмечать  про  себя,  что  все
присутствующие едят плоды моего труда.
 
*** 
 
   Все то, о чем я только что рассказал, тесно связало меня с моей матерью и
подарило нам великую взаимную любовь, оставшуюся не  замеченной  окружающими
и, пожалуй, такую, которой сами они никогда в жизни не знали.
   И вот теперь мать пришла ко мне именно в тот момент, когда я сам себя  не
понимал и был не в состоянии переносить общество кого-либо еще.
 
*** 
 
   Не отрывая взгляда от огня, я  слышал  ее  шаги  и  чувствовал,  как  она
подходит к моей кровати и садится рядом.
   Стояла полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине  и
ровным, глубоким дыханием спящих собак.
   Когда я наконец искоса взглянул на мать, в душе у меня  возникло  смутное
ощущение тревоги.
   В  течение  всей  зимы  она  беспрестанно  кашляла  и  сейчас   выглядела
совершенно больной. Впервые в жизни я  понял,  что  ее  красота,  которую  я
всегда так высоко ценил, не может быть вечной.
   Лицо ее было худым, но высокие и довольно широкие скулы обладали  тем  не
менее  совершенной  формой  и  казались   очень   нежными.   Из-под   густых
пепельно-серых ресниц на меня смотрели ясные кобальтово-синие глаза.
   Единственным недостатком можно было считать то, что  все  черты  ее  лица
казались  очень  мелкими,  отчего  она  по-прежнему  походила  на  маленькую
девочку. В минуты гнева глаза ее делались еще меньше, а нежный ротик казался
суровым и твердым. Впрочем, уголки его никогда не опускались, и сами губы не
имели обыкновения кривиться - уста ее всегда  напоминали  мне  нежную  розу.
Когда же она сердилась, ее улыбка на фоне гладких и нежных щек  по  какой-то
непонятной причине производила впечатление презрительной гримасы.
   Даже сейчас, со слегка запавшими щеками и осунувшимся лицом, она казалась
мне очень красивой. Да она и была по-прежнему прекрасна.  Мне  нравилось  на
нее смотреть, любоваться  густыми  светлыми  волосами,  которые,  кстати,  я
унаследовал именно от матери.
   Должен сказать, я вообще очень похож на нее, во всяком случае  -  внешне.
Но мои черты в целом  крупнее,  грубее,  а  рот  гораздо  более  подвижен  и
временами может быть очень чувственным. По  моему  внешнему  виду  вы  легко
можете заметить, что я обладаю чувством юмора,  способен  на  озорство  и  в
любой момент готов  разразиться  истерическим  хохотом.  Эти  качества  были
свойственны мне всегда, даже в самые тяжелые минуты жизни. Она  же  смеялась
очень редко, а временами производила впечатление весьма холодной женщины.  И
все-таки ей всегда были присущи нежность и обаяние маленькой девочки.
   Так вот, когда она  присела  ко  мне  на  кровать,  я  стал  внимательно,
возможно даже чересчур пристально, присматриваться к  ней,  но  она  тут  же
заговорила.
   - Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь,  -  сказала  она.  -  Ты  всех  их
ненавидишь. И причина тому - все, что пришлось тебе пережить и что они не  в
силах понять. Они и представить себе не могут, что именно произошло с  тобой
там, в горах.
   В ее словах  чувствовалось  какое-то  холодное  восхищение.  Я  продолжал
молчать, но по моему виду она догадалась, что ее предположения были верны.
   -  Нечто  подобное  я  чувствовала,  когда  рожала  своего  первенца,   -
продолжала она. - Мои мучения длились двенадцать часов, и все  это  время  я
находилась в плену невыносимой боли, сознавая,  что  избавить  меня  от  нее
может только рождение или смерть ребенка. Когда же наконец все было позади и
на руках у меня лежал твой брат Августин, я никого не  желала  видеть  возле
себя.  И  отнюдь  не  потому,  что  считала  окружающих  виновными  в  своих
страданиях. Все дело было в том,  что  мне  пришлось  испытать  такие  муки,
пройти через все крути ада, в то время как им не довелось  побывать  в  этом
аду. Я вдруг почувствовала себя всеми покинутой. Казалось бы, вполне обычный
акт зарождения новой жизни заставил  меня  понять  истинное  значение  слова
?одиночество?.
   - Да, да, именно так, - потрясенно отозвался я.
   Она не ответила. Я бы удивился, поступи она по-другому. Мать сказала лишь
то, ради чего пришла, и вовсе не собиралась вести  со  мной  долгую  беседу.
Она, однако, положила мне  на  лоб  руку,  что  тоже  было  для  нее  весьма
необычным, а потом внимательно оглядела меня. Только тогда я вспомнил вдруг,
что все это время на мне была испачканная кровью  одежда,  и  осознал,  как,
должно быть, отвратительно я выгляжу.
   Какое-то время она продолжала молчать.
   Я сидел, глядя мимо нее на горевший в камине огонь, и  мне  хотелось  так
много сказать ей, особенно о том, как я ее люблю.
   Но я не посмел это сделать. Слишком свежи были воспоминания о  ее  манере
решительно прерывать меня, если я заговаривал с  ней.  В  моем  отношении  к
матери удивительно сочетались огромная любовь и величайшая обида.
   Всю жизнь я видел ее за чтением итальянских книг, смотрел, как она  пишет
письма разным людям в Неаполь, где прошли ее детство и юность, но при этом у
нее никогда не хватало терпения обучить  меня  или  моих  братьев  алфавиту.
Ничего не изменилось и после моего возвращения из монастыря. В двадцать  лет
я не умел ни читать, ни писать, за исключением разве что нескольких молитв и
своего имени. Я ненавидел ее книги, меня выводила из себя ее погруженность в
иной мир.
   Где-то  в  глубине  души  я  ненавидел  даже  мысль  о  том,  что  только
невыносимая боль, которую я сейчас испытывал, оказалась способна  вызвать  в
матери хоть какое-то подобие интереса и теплого чувства ко мне.
   И все же она была моим единственным спасителем. Только она. А я так устал
от одиночества! Наверное, подобные чувства человек может испытывать только в
юности.
   Сейчас она покинула стены библиотеки - своего  постоянного  убежища  -  и
была рядом со мной. Она была добра и внимательна ко мне.
   Когда я наконец понял, что она не встанет сию же минуту  и  не  уйдет,  я
осмелился заговорить с ней.
   - Матушка, - тихо сказал я, - это  еще  не  все.  До  того  как  все  это
произошло, я временами испытывал  ужасные  чувства.  -  Лицо  ее  оставалось
непроницаемым, и я продолжил:
   - Иногда мне снилось, что я убиваю их всех. В  своих  видениях  я  убивал
своих братьев и отца, я шел из комнаты в комнату и уничтожал  их  точно  так
же,  как  уничтожил  волков.  Я  ощущал  в  себе  непреодолимое   стремление
убивать...
   - И я тоже, сынок, - ответила она. - И я тоже... - Она взглянула на меня,
и лицо ее при этом осветилось очень странной улыбкой.
   Я придвинулся к ней, наклонился ближе и, понизив голос, продолжал:
   - Мне снится, что я кричу, когда это происходит, что  лицо  мое  искажено
гримасой, а из широко раскрытого рта вырываются дикие вопли и визг.
   Она вновь понимающе кивнула, и мне  показалось,  что  глаза  ее  освещены
изнутри странным огнем.
   - А когда я сражался с волками  там,  в  горах,  матушка...  я  испытывал
примерно такие же ощущения.
   - Только примерно? - спросила она.
   Я кивнул.
   - Когда я убивал волков, мне казалось, что  это  делаю  не  я,  а  кто-то
другой. Даже сейчас я не могу с точностью сказать, кто именно сидит рядом  с
тобой - твой сын Лестат или тот, другой, - убийца.
   В течение долгого времени мать не произнесла ни слова.
   - Нет, - наконец вымолвила она, - волков  убил  именно  ты.  Ведь  ты  же
охотник, воин. Твоя беда в том  и  состоит,  что  ты  намного  сильнее  всех
остальных, живущих здесь.
   В ответ я лишь покачал головой. Да, ее слова таили в себе правду, но дело
было совсем не в этом. Причина моих несчастий состояла совершенно в  другом.
Но какой смысл говорить об этом сейчас?
   Мать на мгновение отвернулась, потом снова взглянула на меня.
   - Но в тебе заключено не одно, а сразу несколько существ, - сказала  она.
- Ты одновременно и обыкновенный человек, и убийца. И ты не должен позволять
убийце одержать победу только  лишь  потому,  что  ты  их  ненавидишь.  Ради
возможности покинуть эти места ты не имеешь права взваливать на  себя  бремя
убийства или безумия. Вне всяких сомнений существуют и другие пути.
   Ее последние  слова  потрясли  меня  до  глубины  души,  ибо  она  сумела
добраться до самой сути. Меня поразил вложенный в них смысл.
   Меня никогда не покидало ощущение, что мне не удастся победить, оставаясь
при этом добродетельным  человеком.  Быть  великодушным  и  добрым  означало
потерпеть поражение. Разве что мне удастся найти  какие-либо  иные  критерии
добродетели.
   Какое-то время мы сидели неподвижно и молча. Между  нами  возникла  вдруг
необычная даже для наших отношений близость. Мать не сводила взгляда с огня,
поглаживая густые, уложенные кольцом на затылке волосы.
   - Знаешь, какие мысли иногда приходят мне в голову? - спросила она. -  Не
столько о том, чтобы убить их, сколько о  том,  чтобы  навсегда  покинуть  и
таким образом заставить почувствовать, что  такое  полное  пренебрежение  их
интересами. Мне представляется, что я все пью и пью вино,  пока  наконец  не
напиваюсь до такой степени, что полностью раздеваюсь и обнаженной купаюсь  в
горной реке.
   Я едва сдержал смех. Однако моя веселость несла на себе  некий  отпечаток
возвышенности.  На  какое-то  мгновение  мне  вдруг  показалось,  что  я  не
правильно понял ее слова. Но,  внимательно  вглядевшись  в  лицо  матери,  я
убедился в том, что она говорила именно это и еще не закончила.
   - А потом мне представляется, что  я  направляюсь  в  деревню,  захожу  в
кабачок и приглашаю в свою постель первого встретившегося мне там мужчину  -
неважно, будет ли это неотесанный грубиян, старик или мальчик.  Важно  лишь,
что я лежу в постели и одного за другим принимаю мужчин, испытывая при  этом
восхитительное  ощущение  триумфа  и  совершенно  не  интересуясь  тем,  что
происходит с твоим отцом и братьями, живы ли  они  еще.  В  такие  минуты  я
словно становлюсь наконец собой и никому, кроме себя, не принадлежу.
   От удивления и потрясения я совершенно лишился дара речи. И в то же время
меня разбирал смех, едва лишь я представлял себе реакцию своих братьев, отца
и  самодовольных  деревенских  лавочников  на  подобное  поведение   матери.
Ситуация казалась мне более чем забавной.
   Не расхохотался я, должно быть, только лишь потому, что  возникший  перед
моими глазами образ обнаженной матери сделал подобный смех неуместным. Но  и
спокойным я остаться не мог - я издал тихий  смешок,  и  она  с  полуулыбкой
кивнула в ответ, слегка приподняв брови и тем самым как бы подтверждая,  что
мы с ней легко понимаем друг друга.
   В конце концов я не выдержал и разразился смехом, стуча себя  кулаком  по
колену и ударяясь головой о деревянную спинку кровати.  Мать  тоже  едва  не
расхохоталась - быть может, она сделала это в душе.
   Это был для меня удивительный момент.  Странно