отребует это  от  меня,  и  знал,  как
трудно мне будет сдержать данные ему обещания.
   - Даже если ты расскажешь самую малость, - продолжал он, - все  остальное
тут же откроется. И с каждым новым рассказом о Тех, Кого Следует  Оберегать,
будет увеличиваться опасность, что их найдут.
   -  Хорошо,  -  ответил  я.   -   Но   что   касается   легенд...   нашего
происхождения... Разве не могу я рассказать об этом тем, кого создам?
   - Нет, не можешь. Я уже сказал тебе, что если  станет  известна  хотя  бы
часть, то неизбежно придется рассказать и все остальное.  Кроме  того,  если
твои новообращенные окажутся христианами, если их разум, как и разум Никола,
будет отравлен  христианскими  понятиями  первородного  греха  и  вины,  эти
древние легенды сведут их с ума.  Они  воспримут  их  как  нечто  ужасное  и
никогда не смогут  ни  понять,  ни  принять.  Случайности,  языческие  боги,
непонятные, страшные обычаи и обряды... Какими бы ограниченными  и  скудными
ни были эти знания, надо быть готовым к ним,  чтобы  понять  их  и  усвоить.
Будет лучше, если тебе станут задавать вопросы,  а  ты  будешь  рассказывать
только то, что сможет удовлетворить  их  любопытство.  Если  же  ты  сочтешь
невозможным для себя обманывать их, то не говори вообще  ничего.  Постарайся
сделать своих  преемников  такими  же  сильными,  как  сильны  сейчас  люди,
лишенные веры в Бога. Но запомни мои слова: никому не  пересказывай  древние
легенды. Это могу делать только я.
   - А что ты со мной сделаешь, если я все же расскажу их? - спросил я.
   Мой вопрос настолько поразил его,  что  на  какое-то  мгновение  он  даже
растерялся, но потом расхохотался.
   - Ты поистине дьявольское существо, Лестат! - пробормотал он.  -  Дело  в
том, что, если ты все же проговоришься, я могу сделать с тобой все, что  мне
будет угодно. И тебе это, конечно же, отлично известно.  Я  могу  растоптать
тебя, как Акаша растоптала Старейшего. Одним усилием воли могу сжечь тебя  в
пламени. Но я не хочу тебе угрожать. Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне. Но  я
не допущу, чтобы тайна моя стала  известна,  не  позволю  своре  бессмертных
существ напасть на меня, как напали они в Венеции. Я не позволю,  чтобы  обо
мне узнали другие мне подобные. И ты никогда - случайно или намеренно  -  не
должен посылать  кого-либо  на  поиски  Тех,  Кого  Следует  Оберегать,  или
Мариуса. Мое имя не должно произноситься в присутствии других.
   - Я все понимаю, - ответил я.
   - Ты говоришь искренне? Или мне все же следует припугнуть тебя? Должен ли
я предупредить, что месть моя может быть ужасной? И что  наказание  коснется
не только тебя, но и тех, кому  ты  доверишь  эту  тайну.  Учти,  Лестат,  я
уничтожил многих себе подобных,  которые  приходили,  чтобы  найти  меня.  И
уничтожил их только потому, что они узнали древние легенды и мое имя. Потому
что они не прекратили бы свои поиски.
   - Я не в силах больше слушать это, - пробормотал я. - Клянусь,  я  никому
ничего не расскажу. Но боюсь, что другие смогут прочесть мои мысли, похитить
образы,  хранящиеся  в  моей  голове.  Арману,  например,  это  удавалось  с
легкостью. Что, если...
   - В твоих силах скрыть эти образы. Ты знаешь, как это делается. Ты можешь
послать им совсем другие видения и таким образом сбить их с толку. Ты можешь
закрыть свой разум. Это ты тоже  умеешь  делать.  Однако  давай  покончим  с
угрозами и предостережениями. На самом деле ничего, кроме любви, я к тебе не
испытываю.
   Некоторое время я  сидел  молча.  В  голове  моей  роились  всякого  рода
запретные помыслы. В конце концов я не выдержал и высказал их вслух:
   - Мариус, неужели тебе никогда не приходило в голову рассказать остальным
обо всем, что тебе известно? Я имею в виду,  что  ты  мог  бы  сделать  свои
знания достоянием нам подобных и таким образом собрать всех вместе.
   - Боже милостивый! Конечно же нет, Лестат! Зачем бы я стал это делать?  -
Казалось, он был искренне озадачен.
   - Да затем, чтобы мы смогли наконец обрести древние легенды, чтобы смогли
все обдумать  и  разобраться  в  загадках  нашей  истории,  как  делают  это
смертные. Чтобы могли поведать друг другу  собственные  истории,  поделиться
силами и знаниями...
   - И воспользоваться ими так же, как прибегли к ним  Дети  Тьмы  в  борьбе
против людей?
   - Нет... я имел в виду не это.
   - Послушай меня,  Лестат.  В  вечности  общества  встречаются  достаточно
редко. Большинство вампиров недоверчивы по натуре и стремятся к одиночеству,
потому что не любят никого. Время от времени они обзаводятся одним или двумя
тщательно отобранными и проверенными спутниками и охраняют места своей охоты
и свою собственность так же ревностно, как  делаю  это  я.  Они  не  захотят
объединяться.   И   даже   если   им   удастся    преодолеть    ожесточение,
подозрительность и злобу, которые всегда разделяли их, и создать нечто вроде
союза, то очень скоро все закончится жесточайшей и непримиримой  борьбой  за
превосходство и битвами за власть. Произойдет  примерно  то  же  самое,  что
позволила мне увидеть Акаша и что однажды  уже  случилось  тысячу  лет  тому
назад. Так или иначе, но мы воплощаем собой зло. Мы убиваем. А потому  пусть
лучше на этой земле создают свои союзы смертные, объединяясь во имя добра.
   Стыдясь собственных возбуждения, слабостей и импульсивности, я согласился
с его доводами. Однако передо мной открылся целый мир новых возможностей.
   - А как быть со  смертными,  Мариус?  Неужели  ты  никогда  не  испытывал
желания раскрыть перед ними свою  сущность,  рассказать  им  все,  что  тебе
известно?
   И вновь мой вопрос ошеломил его.
   - Неужели тебе не хотелось поведать о нас миру? - продолжал я.  -  А  там
будь что будет. Разве не казалось тебе, что это  гораздо  лучше,  чем  жить,
скрываясь и окутывая себя тайной?
   Он на минуту прикрыл  глаза  и  опустил  подбородок  на  сложенные  руки.
Впервые мне удалось мысленным взором  увидеть  вереницу  исходящих  от  него
образов, и я понял: он позволил мне проникнуть в его разум,  потому  что  не
был уверен в своем ответе. Его воспоминания обладали такой  силой,  что  мои
собственные возможности показались мне слабыми и хрупкими. А  он  между  тем
вспоминал далекие времена, когда Рим правил всем миром и  когда  сам  Мариус
находился в расцвете своей смертной жизни.
   - Ты вспоминаешь о том, как собирался все рассказать? - спросил я. -  Как
хотел раскрыть свой чудовищный секрет?
   - Возможно. Но только в самом начале, когда меня мучило отчаянное желание
общаться с людьми и не терять с ними связи.
   - Да, именно общаться, - повторил я, с удовольствием произнося это слово.
   И мне вспомнился вечер, когда я стоял на сцене  театра  Рено,  приводя  в
ужас собравшихся в зале парижан.
   - Однако это было  только  в  очень-очень  далеком  прошлом,  -  медленно
произнес  он,  находясь  под  впечатлением  от   своих   воспоминаний.   Его
прищуренные  глаза  были  задумчивыми,  словно  он  мысленно  перенесся   на
множество веков назад. - На самом деле это безумие и глупость. Если бы  люди
получили хотя бы одно подтверждение, они немедленно уничтожили бы нас.  А  я
не желаю погибать. Такого рода опасности и катастрофы меня не интересуют.
   Я молчал.
   - В действительности ты и сам не испытываешь потребности сделать рассказы
о нас достоянием общественности, - примирительно  и  успокаивающе  промолвил
он.
   Пальцы его коснулись моей руки.
   "На самом деле мне так этого хочется?, - думал я, глядя вдаль и вспоминая
свое не такое уж далекое прошлое: театр, сказочные фантазии.  Меня  охватила
невыразимая печаль.
   - Тебя мучают одиночество и сознание своей чудовищной сущности,  -  снова
заговорил он. - А ты по натуре импульсивен и несдержан.
   - Ты прав.
   - Какой смысл что-либо кому-то рассказывать?  Никто  ничего  не  простит.
Никто не искупит своей вины. Думать иначе  не  более  чем  детские  иллюзии.
Откройся, - позволь себя уничтожить - и чего  ты  этим  добьешься?  Сад  Зла
молча и с удовольствием поглотит твои останки. Так где, скажи мне, понимание
и справедливость?
   Я молча кивнул. Он сжал мою руку и медленно,  словно  неохотно  и  против
воли, поднялся на ноги.
   - Уже поздно, - сказал он, глядя на меня  полным  сочувствия  и  симпатии
взглядом. - Мы и так проговорили достаточно долго. Я должен  пойти  к  своим
подданным. Как я и опасался, на одном  из  островов  случилась  беда.  Чтобы
разобраться, мне потребуется все оставшееся до рассвета время  и,  наверное,
частично завтрашний вечер. Вполне вероятно, что завтра я смогу  побеседовать
с тобой только после полуночи...
   Снова что-то отвлекло его внимание, и он, опустив голову, прислушался.
   - Все, мне пора идти, - промолвил он.
   Мы тепло обнялись на прощание.
   Мне очень хотелось отправиться вместе с ним, чтобы узнать, что  случилось
в деревне, и посмотреть, как будет Мариус решать проблемы. Однако  в  то  же
время  не  терпелось  как  следует  рассмотреть  отведенные   мне   комнаты,
полюбоваться морем и в конце концов лечь спать.
   - Проснувшись, ты будешь голоден, поэтому  я  принесу  для  тебя  жертву.
Потерпи немного и дождись меня.
   - Конечно, не беспокойся...
   - Пока ты будешь ждать меня завтра  вечером,  весь  дом  в  полном  твоем
распоряжении -  можешь  делать  все,  что  вздумается.  Футляры  с  древними
свитками находятся в библиотеке. Можешь взглянуть на  них.  Заходи  в  любые
комнаты. Только не приближайся к святилищу Тех, Кого Следует Оберегать. Ни в
коем случае не спускайся туда один.
   Я кивнул. Мне хотелось задать ему еще несколько вопросов.
   Когда  же  он  будет  охотиться?  Когда  насытится  кровью?   Его   кровь
поддерживала мои силы в течение более чем двух ночей. Но чья кровь  помогала
сохранить силы ему? Убил ли он кого-то чуть раньше? Отправится ли  на  охоту
сейчас? Во мне все больше крепло подозрение, что он уже не нуждается в крови
в такой же степени, в какой нуждаюсь  я.  Что,  подобно  Тем,  Кого  Следует
Оберегать, он пьет ее все меньше и меньше.  Мне  отчаянно  хотелось  узнать,
прав ли я в своих предположениях.
   Однако он уже уходил. Его ждали дела в деревне. Он вышел на террасу  и...
исчез. Я на секунду подумал, что он повернул налево или  направо  от  двери.
Однако, выглянув, нигде его не  увидел.  Терраса  была  пуста,  Перегнувшись
через перила, далеко внизу я заметил цветное пятно на фоне серых скал -  его
сюртук.
   "Значит, рано или поздно это ждет всех нас, - подумал я, - мы  будем  все
меньше и меньше нуждаться в крови, наши лица утратят человеческое выражение,
мы сможем одним усилием воли передвигать любые предметы и вообще будем уметь
делать все, разве что не летать. Неужели когда-нибудь, через примерно тысячу
лет, мы застынем точно так же в неподвижном безмолвии, как сидят сейчас  Те,
Кого Следует Оберегать? Как часто этим вечером Мариус был похож на них!  Как
долго сидел он, не двигаясь и молча, когда рядом с ним никого не было?
   И что значат для него каких-нибудь пятьдесят лет, которые  мне  предстоит
прожить за океаном, изображая из себя простого смертного?!?
   Я повернулся и  направился  в  предоставленную  мне  спальню.  До  самого
рассвета я просидел там, глядя на море  и  усеянное  звездами  небо.  Открыв
дверь в маленькое помещение, где  находился  саркофаг,  я  обнаружил  свежие
цветы. Надев золотой капюшон с маской и перчатки, я улегся внутрь  саркофага
и закрыл глаза. До меня по-прежнему доносился легкий аромат цветов.
   Наступал самый пугающий момент - момент утраты сознания.  Практически  на
границе сна я услышал вдруг женский смех. Она смеялась долго и  весело,  как
будто разговаривая с кем-то.  В  тот  момент,  когда  меня  почти  полностью
поглотила темнота, перед моими глазами возникли ее откинутая назад голова  и
белоснежная шея.
 
Глава 15 
 
   К тому моменту, когда я открыл глаза, в голове у меня созрела  идея.  Она
приняла такие отчетливые формы и настолько захватила меня, что я почти забыл
о мучающей меня жажде и натянутых от напряжения венах.
   - Пустое тщеславие,  -  прошептал  я.  Однако  идея  казалась  мне  такой
заманчивой!
   Нет, нельзя даже думать об этом. Мариус велел мне держаться  подальше  от
святилища, к тому же он должен вернуться к полуночи, тогда я и расскажу  ему
о своей идее. И он... а что он? Он только печально покачает головой.
   Я пошел бродить по дому и увидел, что все в  нем  точно  так  же,  как  и
прошлым вечером: повсюду горят свечи, а в  распахнутые  окна  льется  мягкий
свет угасающего дня. Мысль о том, что я вскоре должен  буду  уехать  отсюда,
казалась мне невозможной. Еще менее вероятным казалось то, что я никогда  не
вернусь сюда и сам Мариус покинет этот восхитительный дом.
   Я почувствовал себя совершенно несчастным. И вновь в  голову  мне  пришла
прежняя идея.
   Нет, пожалуй, я не осмелюсь на это в его присутствии. Я сделаю это  один,
тайно, чтобы он ничего не узнал и я не почувствовал себя дураком.
   Нет, я не должен так поступать.  Ничего  хорошего  не  получится.  И  все
останется по-прежнему.
   Но если так, то почему бы не сделать это? Почему бы не сделать это  прямо
сейчас?
   Я продолжал ходить кругами по всему дому - через  библиотеку  и  галерею,
через комнату, заполненную клетками с обезьянами  и  птицами,  через  другие
залы и комнаты, которых прежде не видел.
   Однако идея прочно засела в моей голове. А раздирающая  мне  внутренности
жажда только усиливала мою импульсивность,  делала  меня  менее  терпеливым,
лишала  способности  трезво  мыслить  и  правильно  оценивать  все  то,  что
рассказал мне Мариус, и то, чем может грозить мне неповиновение его приказу.
   Его не было в доме. В этом  я  был  совершенно  уверен,  ибо  досконально
осмотрел все до единого помещения. Свое предназначенное для сна  убежище  он
сохранял в тайне. К тому же я знал, что существуют тайные, известные  только
ему ходы, через которые он мог в любое время попасть  в  дом  или  выйти  из
него.
   Дверь, ведущую на лестницу, по которой мы  спускались  в  святилище  Тех,
Кого Следует Оберегать, я нашел легко. И она оказалась незапертой...
   Я стоял в гостиной с оклеенными бумажными  обоями  стенами  и  прекрасной
мебелью из полированного дерева и не отрываясь смотрел на часы.  Еще  только
семь часов вечера! До возвращения Мариуса еще целых пять часов!  Пять  часов
сжигающей мучительной жажды! И эта идея... Эта идея!
   Еще не сознавая, решился я или нет, я повернулся спиной к часам  и  пошел
обратно в свою  комнату.  Я  понимал,  что  сотни  таких,  как  я,  мучились
подобными идеями прежде. А как хорошо он описал гордость, которую  испытывал
при мысли о том, что ему, возможно, удастся пробудить их к жизни. О том, что
он сумеет заставить их двигаться.
   Нет, я непременно должен сделать то, что  задумал,  даже  если  из  этого
вообще ничего не выйдет, что, скорее всего,  и  случится.  Но  я  непременно
хотел спуститься туда один и сделать это. Возможно, в какой-то  степени  мое
желание было связано с Ники. Не знаю... Не знаю!...
   Я вошел в свою комнату,  освещенную  поднимающимся  от  поверхности  моря
сиянием, и открыл футляр скрипки. Потом долго смотрел на лежащий передо мной
шедевр Страдивари.
   Я не умел играть на скрипке, однако мы поистине  непревзойденные  мастера
подражания. Как сказал Мариус, я отличаюсь умением наблюдать  и  выдающимися
способностями. А я так часто наблюдал за Ники, когда он играл!
   Я подтянул смычок и протер струны из конского волоса  маленьким  кусочком
смолы - именно так всегда делал Ники.
   Всего пару ночей назад сама мысль о том, чтобы притронуться к этой  вещи,
была мне невыносима. А голос скрипки причинял мне невыносимую боль.
   И вот теперь я вынул ее из футляра и понес через дом точно  так  же,  как
когда-то нес ее за кулисами Театра вампиров, собираясь вложить в руки  Ники.
И даже не помышляя в тот  момент  ни  о  каком  тщеславии,  я  направился  к
лестнице, ведущей в подземное святилище, все ускоряя и ускоряя шаги.
   У меня было такое впечатление, что именно Мать и Отец манили меня к себе,
в то время как сам я  был  напрочь  лишен  собственной  воли.  Я  больше  не
вспоминал о Мариусе. Для меня  вообще  перестало  иметь  значение  что-либо,
кроме того, что я должен как можно  быстрее  спускаться  по  узким  и  сырым
каменным ступеням, мимо окон, в которые залетали соленые  морские  брызги  и
проникал тусклый вечерний свет.
   Моя одержимость становилась настолько сильной и  всеохватывающей,  что  я
даже приостановился, засомневавшись вдруг, исходит ли идея действительно  от
меня. Однако глупо было даже думать об этом. Кто еще мог внушить ее мне? Те,
Кого Следует Оберегать? Вот это уже  истинное  тщеславие!  Да  и  откуда  им
знать, что за хрупкий и удивительный маленький деревянный инструмент держу я
сейчас в руках?
   Он способен издавать звуки, которых никогда не слышал древний мир,  такие
человеческие и так трогающие души людей, что некоторые даже считают  скрипку
творением сатаны, а скрипачей объявляют одержимыми дьяволом.
   Я пребывал в полнейшем замешательстве, голова у меня кружилась.
   Как мог я, спустившись так глубоко, даже не вспомнить о том,  что  дверь,
ведущая в святилище, заперта на засов изнутри?! Если бы у меня в запасе было
еще лет пятьсот, я, возможно, и смог бы ее открыть. Но сейчас для  меня  это
совершенно невозможно.
   И тем не менее я продолжал спускаться. Только что пришедшие мне в  голову
мысли  почти  мгновенно  испарились.  Я  вновь  летел  как  на  крыльях,   а
нестерпимая жажда только усиливала мое  возбуждение.  Хотя  жажда  не  имела
никакого отношения к происходящему.
   Наконец я повернул в последний  раз  и  увидел  перед  собой  распахнутые
настежь двери в святилище. Свет горевших там ламп проникал и на лестницу. От
наполняющего  святилище  чересчур  сильного  запаха  цветов  у  меня   комок
подступил к горлу.
   Прижимая обеими руками к груди скрипку, я подошел ближе. Двери шатра тоже
были открыты. Они по-прежнему сидели рядом, все в той же позе.
   Кто-то принес им свежие цветы, положил брикетики  благовоний  на  золотые
тарелки.
   Я вошел в святилище и остановился. Подняв голову и взглянув на их лица, я
увидел, что они смотрят, как и в прошлый раз, прямо на меня.
   Кожа их была такой белой,  что  я  даже  представить  себе  не  мог,  что
когда-то она могла иметь  бронзовый  оттенок,  и  боги  казались  такими  же
твердыми, как драгоценные камни в их украшениях. На ее руке  был  браслет  в
виде  змеи,  а  грудь  украшало  накладное  ожерелье.  Над   краем   чистого
полотняного одеяния, которое было на нем, виднелась крохотная складка тела.
   Ее лицо было тоньше, чем его, а нос немного длиннее. Разрез его глаз  был
чуточку более удлиненным, а веки  чуть  более  тяжелыми.  Их  густые  черные
волосы почти не отличались.
   Мне  вдруг  стало  трудно  дышать.  Почувствовав  внезапную  слабость,  я
попытался полной грудью вдохнуть запах цветов и благовоний.
   Отблески света плясали на стенах в тысячах золотых вкраплений  живописных
фресок.
   Опустив взгляд, я увидел в своих руках скрипку  и  попытался  припомнить,
зачем пришел сюда. Потом провел пальцами по  деревянному  корпусу,  думая  о
том, как должен выглядеть в их глазах этот миниатюрный инструмент.
   Сдавленным от волнения голосом я тихо  объяснил,  что  это  такое,  потом
сказал, что прошу их послушать, как она звучит, и что я  никогда  раньше  не
играл на ней, но теперь хочу попробовать. Я говорил так тихо, что не  слышал
собственного голоса,  но  понимал,  что  они  его  услышат,  если,  конечно,
захотят.
   Я поднял к плечу скрипку, прижался к ней подбородком и приготовил смычок.
Закрыв глаза, я увидел перед собой Ники, услышал его музыку,  вспомнил,  как
раскачивалось взад и вперед его тело в такт звукам, как сильно прижимались к
струнам пальцы, словно сама душа заставляла скрипку звучать.
   Я сильно ударил смычком  по