сказал  Мариус,  выходя  вместе  со  мной  из  дома  и
направляясь к выбитым в склоне горы ступеням. - Какой  бы  великой  ни  была
наша  способность  одним  усилием  воли   заставлять   двигаться   предметы,
воспламенять их или причинять какой-либо иной вред, она не  распространяется
на большие расстояния. Вот почему я хочу, чтобы этой же  ночью  ты  уехал  и
отправился в Америку. Так ты сможешь скорее  вернуться  ко  мне,  когда  его
возбуждение пройдет и он обо всем позабудет. А я не  забуду  ничего  и  буду
тебя ждать.
   Когда мы подошли к краю скалы, я увидел внизу стоящую в бухте галеру. Мне
казалось невероятным, что я должен покинуть Мариуса и уехать с острова прямо
сейчас.
   - Тебе нет нужды спускаться со мной, - промолвил я, беря у  него  из  рук
сумку и стараясь не казаться чересчур удрученным. В конце концов, я  сам  во
всем виноват. - Я не хочу лить слезы в присутствии посторонних.  Попрощаемся
здесь.
   - Если бы только мы могли побыть  вместе  хоть  еще  несколько  ночей!  -
воскликнул он. - Мы могли бы спокойно обдумать все, что  произошло.  Но  моя
любовь останется с тобой навсегда.  И  постарайся  не  забывать  то,  что  я
говорил тебе. Когда мы встретимся вновь,  у  нас  будет  множество  тем  для
разговоров... - Он вдруг замолчал.
   - В чем дело, Мариус?
   - Скажи мне правду: ты жалеешь о том, что я нашел тебя в Каире  и  привез
сюда?
   - Как ты мог подумать об этом? Я  жалею  только  об  одном:  о  том,  что
уезжаю. А вдруг я не смогу найти тебя снова, или ты не найдешь меня?
   - Когда придет время, я непременно тебя найду. И  помни:  у  тебя  всегда
есть возможность позвать меня так же, как  ты  звал  меня  прежде.  Когда  я
услышу твой зов, то ради того,  чтобы  на  него  ответить,  преодолею  такие
расстояния, какие никогда не стал бы преодолевать  по  собственной  воле.  В
нужный момент я  непременно  откликнусь  на  твой  зов.  В  этом  можешь  не
сомневаться.
   Я лишь молча кивнул. Мне хотелось сказать ему так много, но я не в  силах
был вымолвить ни слова.
   Мы долго стояли обнявшись. Потом я повернулся и начал медленно спускаться
к морю. Я ни разу не оглянулся и думаю, что Мариус понял почему.
 
Глава 17 
 
   Я сам не представлял себе, как сильно  я  нуждаюсь  в  ?мире?,  пока  мой
корабль не вошел наконец в мрачный и темный залив Сен-Жан и я не  увидел  на
фоне ясного неба черную рваную линию заболоченного берега.
   Сознание того, что никто из мне подобных  никогда  не  появлялся  в  этих
первозданных краях, одновременно и возбуждало, и пугало меня.
   Еще до того, как наступило мое первое в Америке утро и взошло  солнце,  я
успел полюбить эту равнинную и болотистую страну в не меньшей  степени,  чем
любил сухой и жаркий Египет. Впоследствии я стал восхищаться ею больше,  чем
любым другим местом на земле.
   Волшебный запах сырой травы, свежей  зелени  листьев,  розовых  и  желтых
цветов невиданной красоты был здесь на удивление силен. А  красота  огромной
реки, мчащей буро-коричневые воды мимо жалкой  и  убогой  Пляс-д'Арме  с  ее
маленьким собором,  затмила  великолепие  всех  других  рек,  на  которых  я
когда-либо бывал.
   Невидимый, я беспрепятственно осматривал и изучал маленькую колонию с  ее
ветхими домами, грязными улочками  и  проулками,  спускающимися  к  морю,  и
испанскими солдатами, слоняющимися  у  каталажки.  Я  подолгу  бродил  среди
прибрежных  лачуг  и  кабачков,  забитых  вечно  ссорящимися  и   дерущимися
матросами, все свое свободное время проводящими за игрой и развлекающимися с
очаровательными смуглокожими карибскими женщинами. Мне нравилось выходить за
пределы колонии, чтобы полюбоваться бесшумными  вспышками  молний,  услышать
далекие глухие раскаты грома, ощутить на своем теле теплые  и  нежные  струи
летнего дождя.
   Низко нависающие над землей крыши маленьких коттеджей блестели  в  лунном
свете. Отблески света  играли  на  железных  прутьях  ворот  возле  красивых
городских домов в испанском стиле. Свет проникал сквозь кружево занавесей  и
чисто вымытые стекла дверей  и  окон.  Я  бродил  среди  наспех  построенных
бунгало, беспорядочно разбросанных по окраинам  до  самого  защитного  вала,
заглядывал в окна и рассматривал  отделанную  позолотой  мебель,  украшенные
эмалью предметы обихода - словом, все те свидетельства цивилизации,  которые
в столь  варварски-диком  месте  казались  поистине  бесценными  и  чересчур
утонченными.
   Время от времени я встречал видение: пробирающегося  по  грязи  истинного
французского джентльмена в белоснежном парике и изящном, сшитом по последней
моде сюртуке. Рядом с джентльменом шла жена в кринолине, а сопровождающий их
черный раб в высоко поднятых руках нес для них чистую обувь.
   Мне казалось, что я оказался на  всеми  покинутой  сторожевой  заставе  у
входа в Сад Зла, что моя родина и я  сумеем  сохраниться  в  Новом  Орлеане,
если, конечно, сохранится сам Новый Орлеан. В этих первозданных, не  знающих
законов местах мои страдания должны стихнуть, а исполнение заветных  желаний
доставит мне несравненное удовольствие.
   В ту первую ночь, проведенную в зловонном и  грязном  рае,  были  минуты,
когда я  страстно  молился,  чтобы,  несмотря  на  все  тайные  возможности,
каким-то образом стать близким всем смертным. Быть может, я вовсе не  чуждый
людям изгой, а только неясное воплощение совершенства человеческой души?
   Древние истины и древняя магия,  революции  и  новые  изобретения  -  все
вместе служат лишь для того, чтобы отвлечь нас от страстей, которые так  или
иначе овладевают всеми нами.
   И в конце концов, устав от сложностей жизни, мы  с  нежностью  вспоминаем
далекие времена, когда сидели на коленях у матери  и  каждый  ее  поцелуй  в
полной мере удовлетворял все наши желания. Что же нам остается  теперь,  как
не броситься в объятия  того,  что  заключает  в  себе  одновременно  и  рай
небесный, и ад, - в объятия собственной судьбы.
 
ЭПИЛОГ 
ИНТЕРВЬЮ С ВАМПИРОМ 
 
Глава 1 
 
   Вот наконец и завершился мой рассказ о юности, воспитании и  приключениях
вампира Лестата - история, которую я намеревался  вам  поведать.  Теперь  вы
имеете представление о легендах и магии древнего мира, тайну коих я  раскрыл
вам, несмотря на все запреты и приказы.
   Но это еще не конец моего повествования, хотя продолжать мне  его  совсем
не по душе. Но я должен хотя бы коротко рассказать вам о тех  болезненных  и
неприятных для меня событиях, которые в конце концов привели к тому,  что  в
1929 году я принял решение скрыться глубоко под землей.
   Это случилось через сто сорок  лет  после  того,  как  я  покинул  остров
Мариуса. И с тех пор мы с Мариусом ни разу  не  встречались.  Габриэль  тоже
была для меня потеряна - казалось, навсегда. С тех пор как она исчезла в  ту
ночь в Каире, я ничего не слышал о ней ни от смертных,  ни  от  бессмертных,
которых мне когда-либо приходилось встречать.
   В двадцатом веке я приготовил для себя  могилу,  тело  и  душа  мои  были
изранены, я был совершенно одинок и очень устал.
   Я прожил свою ?смертную жизнь?, как советовал мне  Мариус.  Однако  я  не
имею права винить его в том, что я совершил множество ужасных  ошибок,  и  в
том, как я прожил эту ?смертную жизнь?.
   Все мои поступки были обусловлены только проявлениями моего своеволия.  Я
не желал прислушиваться ни к советам, ни к  предостережениям  и  приносил  с
собой повсюду трагедии и несчастья. И все же не могу отрицать,  что  были  у
меня и счастливые мгновения. Без малого семьдесят лет рядом со мной были мои
создания - Луи и Клодия, двое самых  чудесных  и  великолепных  бессмертных,
которые когда-либо существовали на земле. И у нас с ними были  самые  тесные
отношения.
   Вскоре после приезда в колонию я страстно полюбил Луи - юного  плантатора
с темными волосами, утонченной речью  и  изящными  манерами,  который  своим
цинизмом и склонностью к саморазрушению так  напоминал  мне  моего  дорогого
Никола.
   Так же, как и Ники, он обладал мрачной силой, мятежным духом, мучительной
способностью и верить, и не верить, и в конце концов впадать в беспредельное
отчаяние.
   Однако та власть, которую имел надо мной Луи, ни в какое сравнение не шла
с моей привязанностью к Ники. Даже в те моменты, когда Луи поступал со  мной
чрезвычайно жестоко, он вызывал в глубине моей души нежность. Меня  покоряла
его поразительная зависимость, подкупало его восхищение каждым моим словом и
жестом.
   Он приводил меня  в  восторг  своей  наивностью,  странной,  свойственной
буржуа верой в то, что Бог всегда остается Богом, даже если этот Бог напрочь
отвернулся от людей, что границы этого  маленького,  лишенного  всех  надежд
мира лежат между проклятием и спасением.
   Луи был натурой страдающей, он любил смертных еще сильнее, чем я.  Иногда
я думал о том, что воспринимаю Луи и необходимость заботиться о нем как кару
за все, что произошло с Ники. Может,  я  создал  Луи,  чтобы  он  стал  моей
совестью и год за годом определял ту меру наказания и раскаяния,  которой  я
заслуживал?
   Но я любил его всей душой. В самые тяжелые минуты я в  отчаянии  прижимал
его к себе, старался постоянно держать рядом, и это были, пожалуй,  наиболее
эгоистичные и импульсивные мои поступки за  всю  бессмертную  жизнь.  Создав
сначала Луи, а потом  для  него  и  ради  него  Клодию  -  этого  вечного  и
невыразимо  прекрасного  ребенка-вампира,  -  я  совершил  одно   из   самых
непозволительных преступлений.
   К тому моменту, когда я ее создал, она успела прожить не более шести  лет
своей коротенькой смертной жизни. И хотя она все равно бы умерла, не  сделай
я того, что сделал, - так же как умер бы Луи, если бы я не взял его к  себе,
- с моей стороны это был дерзкий вызов богам, за который впоследствии нам  с
Клодией пришлось расплатиться сполна.
   Однако обо всем  этом  рассказал  Луи  в  своем  ?Интервью  с  вампиром?.
Несмотря на все противоречия  и  абсолютное  непонимание  многих  событий  и
явлений, ему удалось точно передать те обстоятельства, при  которых  Клодия,
Луи и я встретились, и атмосферу, в которой  мы  прожили  вместе  шестьдесят
пять лет.
   В течение всего этого времени мы были  самыми  совершенными  воплощениями
нам подобных - трое приносящих смерть охотников, одетых  в  шелк  и  бархат,
наслаждающихся   таинственностью   собственного   существования   в    таком
великолепном городе,  каким  был  Новый  Орлеан.  Этот  город  позволял  нам
буквально купаться в роскоши и беспрерывно поставлял нам новых жертв.
   И хотя Луи не знал этого, когда создавал свою летопись,  шестьдесят  пять
лет - это поистине феноменальный срок для любых связей и отношений  в  нашей
среде.
   Что же касается той лжи, которую он напридумывал, то я прощаю его, потому
что причиной тому послужили его богатое воображение, горечь  и  ожесточение,
которые он носил в своем сердце, и его тщеславие, в конечном счете не  столь
уж сильное. Я намеренно не проявлял при нем и половины  своих  возможностей,
ибо  он  мучился  сознанием  неизгладимой  вины  и  испытывал  отвращение  к
превращенному себе.
   Даже его необыкновенная красота и бесконечное очарование  оставались  для
него тайной. Мне кажется, заявление о том, что я стремился завладеть им ради
плантаций, можно объяснить скорее его скромностью, чем глупостью.
   Я вполне понимаю и его убеждение в том, что я был простым крестьянином. В
конце концов, он был одновременно утонченным и ограниченным  сыном  среднего
класса,  претендующим,  как  и   все   колонисты-плантаторы,   на   истинный
аристократизм, хотя он  понятия  не  имел  о  настоящих  аристократах,  а  я
происходил из древнего рода феодалов-землевладельцев,  и  мои  предки  имели
обыкновение облизывать пальцы во время обеда и  швырять  через  плечо  кости
собакам.
   Когда он заявляет, что я издевался над невинными людьми, сначала заводя с
ними дружбу, а потом убивая их, откуда  ему  знать,  что  я  охотился  почти
исключительно на жуликов, воров и убийц, храня верность данной себе  в  душе
клятве убивать только всякого рода злодеев. Я и сам не ожидал от себя  столь
твердого соблюдения собственного обета. Молодой француз-плантатор, например,
которого  Луи  так  идеализирует  в  своем  рассказе,  на  самом  деле   был
распутником, убийцей и карточным шулером. В тот момент, когда я убил его, он
был готов уже подписать документы и отдать принадлежащую его семье плантацию
в уплату карточного долга. А те две проститутки, которых я убил на глазах  у
Луи только  ради  того,  чтобы  досадить  ему,  напоили  и  ограбили  многих
матросов, которых после этого уже никто не видел в живых.
   Впрочем, все это действительно незначительные мелочи.  Он  рассказал  обо
всем так, как сам воспринимал и оценивал события.
   По сути своей Луи был  поистине  кладезем  пороков  и  изъянов,  демоном,
который как никто другой умел произвести обманчивое впечатление и показаться
вполне  человечным.  Даже  Мариус  не  смог   бы   вообразить   себе   столь
сострадательное и склонное к размышлениям  существо,  джентльмена  до  мозга
костей, додумавшегося учить Клодию пользоваться столовыми приборами,  притом
что она, благослови Господи ее черную душу, совершенно  не  нуждалась  ни  в
ложке, ни в вилке.
   Его  полная  слепота  в  отношении  порывов  и  переживаний  других  была
неотъемлемой частью его очарования  наряду  с  беспорядочной  гривой  черных
волос и вечно трагическим выражением, застывшим в его зеленых глазах.
   Стоит, ли мне рассказывать  вам  о  том,  как,  несчастный  и  охваченный
беспокойством, он не раз приходил ко мне и умолял никогда его не покидать, о
наших с ним разговорах, о том, как мы разыгрывали перед  Клодией  сценки  из
пьес Шекспира, чтобы хоть немного развлечь ее, или рука об руку отправлялись
в прибрежные кабачки  или  на  респектабельные  балы,  чтобы  потанцевать  с
очаровательными смуглокожими квартеронками?
   Все это вы можете прочесть между строк и обо всем догадаться.
   Важно лишь то, что, сделав его вампиром, я обманул и предал его.  Так  же
как и Клодию. И я прощаю ему глупости, которые он  написал,  потому  что  он
рассказал правду о мрачном удовлетворении, которое  получали  все  мы  и  на
которое совсем не имели права в  те  прекрасные  десятилетия  девятнадцатого
века, когда исчезли  вычурность  и  чванливое  позерство  прежних  времен  и
чудесная музыка  Моцарта  и  Гайдна  уступила  место  величественной  музыке
Бетховена, иногда казавшейся мне удивительно  похожей  на  мои  воображаемые
колокола ада.
   У меня было все, что я хотел, что я всегда жаждал иметь. У меня были они.
   Это позволяло мне хотя бы на время забыть о  Габриэль,  о  Ники,  даже  о
Мариусе и пустых глазах и бесстрастных лицах Тех, Кого Следует Оберегать,  о
ледяном прикосновении руки Акаши и жаре, которым была наполнена ее кровь.
   Однако я всегда хотел узнать еще очень многое. Чем можно объяснить  столь
продолжительную жизнь, описанную им в  ?Интервью  с  вампиром??  Почему  нам
удалось просуществовать столь долго?
   В  течение  всего  девятнадцатого  века  писатели  ?раскрывали   секреты?
вампиров. Создание  доктора  Полидори  -  лорд  Рутвен  уступил  место  сэру
Френсису Варнею, герою дешевых ужастиков, а после появилась восхитительная и
чувственная графиня  Кармилла  Карнштейн  Шеридана  Ле  Фану.  И  наконец  -
величайшая пародия на вампиров  косматый  славянин  граф  Дракула,  который,
несмотря на умение превращаться в летучую мышь и дематериализоваться,  когда
ему вздумается, как улитка ползает по стенам собственного  замка  -  видимо,
ради собственного развлечения. Все эти выдуманные  создания  в  определенной
мере   удовлетворяли   ненасытный   аппетит   любителей   ?средневековых   и
фантастических романов?.
   Мы трое воплощали в себе самую сущность распространенных в  девятнадцатом
веке представлений о нам подобных - мы были холодны и надменны, как истинные
аристократы, всегда элегантны и совершенно безжалостны, мы были преданы друг
другу и всегда готовы защищать свои владения. Правда, никто из нам  подобных
нас не тревожил.
   Возможно, нам удалось поймать тот самый подходящий  момент  в  истории  и
найти необходимый баланс между чудовищным  и  человеческим.  Уловить  время,
когда рожденная моим воображением ?романтика вампиров? должна  была  обрести
свое очарование и воплотиться в развевающемся черном плаще, черном  цилиндре
и в выбивающихся из-под лиловой ленты сверкающих локонах маленькой  девочки,
волнами падающих на пышные рукава ее полупрозрачного шелкового платья.
   Но что же я сделал с Клодией? И  когда  должен  был  наступить  для  меня
момент расплаты? Сколько еще времени могла она мириться с ролью нашей  музы,
нашего ночного вдохновения, единственного  общего  для  нас  с  Луи  объекта
поклонения и вечной тайны, навсегда связавшей нас крепкими узами?
   Можно ли воспринимать как нечто неизбежное то, что она, девочка,  которой
никогда не суждено было стать женщиной, нанесет  столь  сокрушительный  удар
своему демону-создателю, который обрек ее на  вечное  обладание  миниатюрным
кукольным телом?
   Мне следовало бы  прислушаться  к  предостережению  Мариуса.  Прежде  чем
проводить  рискованный   эксперимент   и   создавать   вампира   из   ?столь
неподходящего материала?, я должен был как следует все обдумать.
   Однако со мной произошло примерно то же, что и тогда, когда  я  осмелился
играть на скрипке для Акаши. Я  просто-напросто  пожелал  сделать  это.  Мне
захотелось посмотреть, что из этого  выйдет,  что  произойдет  с  прекрасной
маленькой девочкой.
   Ах, Лестат, Лестат, ты заслужил все, что случилось с  тобой!  Тебе  ни  в
коем случае нельзя умирать, ибо ты обречен вечно быть заточенным в аду.
   Ну почему, хотя бы из эгоизма, я не прислушался к  советам,  которые  мне
давали? Почему я ничему не научился ни у одного из моих наставников -  ни  у
Габриэль, ни у Армана, ни у Мариуса? Впрочем, я никогда никого не слушал. По
тем или иным причинам я не мог это делать.
   Должен признаться, что даже сейчас я не жалею о том, что встретил Клодию,
о том, что провел с нею рядом столько времени, доверяя ей все свои тайны.  Я
не могу сказать, что хотел бы никогда не  слышать  ее  чудесный  смех,  эхом
разносившийся по полутемным, освещенным  газовыми  лампами  комнатам  нашего
дома, столь похожего на дом  обыкновенных  смертных  с  его  покрытой  лаком
мебелью, потемневшими от времени картинами и латунными цветочными  горшками.
Клодия была моим испорченным  ребенком,  моей  возлюбленной,  квинтэссенцией
моего зла. Клодия разбила мне сердце.
   И однажды душной весенней ночью 1860  года  она  решила  свести  со  мной
счеты. Она обманула меня, заманила  в  ловушку,  напоила  отравой,  а  потом
множество раз проткнула ножом мое тело, пока почти вся  до  последней  капли
кровь  не  покинула  мои  истерзанные  сосуды.  У  меня  не  оказалось  даже
нескольких бесценных секунд, позволивших бы исцелить мои раны.
   Я не виню ее за это. Вполне возможно, что на ее месте я поступил бы точно
так же.
   Мне никогда не забыть тех безумных мгновений! Они не изгладятся  из  моей
памяти, пока я жив. Ее коварство причинило мне не меньшую боль,  чем  лезвие
ножа, перерезавшее мне горло и рассекшее мое сердце.  Не  проходит  и  ночи,
чтобы я не вспомнил ту пропасть, которая разверзлась подо мной в те  минуты,
и свое стремительное погружение в состояние, близкое к человеческой  смерти.
И всем этим я обязан Клодии.
   Однако по мере того как кровь покидала мое тело, унося с собой  последние
силы, я мысленно переносился во времена гораздо более далекие, чем те, когда
была создана обреченная на гибель семья вампиров, обитающая в райском уголке
с обоями на стенах и кружевными занавесями. Я увидел  таинственные  земли  и
окутанные туманом леса, где древний  бог  Дионис  снова  и  снова  испытывал
мучения, когда плоть его разрывалась и кровь покидала тело.
   Даже если все это не имело