интересующие  нас  проблемы   и
обменивались впечатлениями.
   Мы даже вместе обследовали дома, населенные призраками, - это  был  новый
способ времяпрепровождения, который возбуждающе  действовал  на  нас  обоих.
Иногда, услышав о появлении где-либо нового  призрака,  Габриэль  специально
прерывала  свои  похождения,  чтобы  уговорить  меня  отправиться   туда   и
посмотреть.
   Конечно же, в большинстве случаев мы никого не обнаруживали в тех  пустых
домах, о которых говорили, будто они служат  пристанищем  привидений.  А  те
несчастные,  кого  считали  одержимыми  дьяволом,  чаще  всего   оказывались
обыкновенными безумцами.
   Но бывали случаи, когда мы видели  пролетающее  видение  или  становились
свидетелями весьма странных событий и явлений: беспричинно падали или висели
в воздухе предметы, ревели и рычали одержимые дьяволом дети, холодные порывы
ветра тушили свечи в запертых комнатах.
   Но толком что-либо узнать нам не удавалось. Мы видели не больше того, что
уже давно было описано сотнями ученых.
   В конце концов для нас это стало  просто  игрой.  И  сейчас,  оглядываясь
назад, я думаю, что  мы  бродили  по  этим  домам  только  потому,  что  это
позволяло нам быть вместе,  дарило  множество  радостных  минут,  которых  в
противном случае мы были бы лишены.
   Однако  частые  исчезновения  Габриэль  были  не  единственной   причиной
разрушения нашей привязанности друг к другу. Наши  отношения  портились  еще
из-за того, как она вела себя в те часы, когда мы  были  вместе,  из-за  тех
безумных идей, которые она высказывала.
   Она сохранила привычку прямо и откровенно высказывать все, что было у нее
на уме, и даже немного больше.
   Однажды ночью она появилась после месячного отсутствия в  нашем  доме  во
Флоренции на виа Гибеллина и заговорила буквально с порога:
   - Знаешь, ночным существам пора уже иметь своего вождя. Причем не полного
предрассудков блюстителя древних  ритуалов,  а  великого  царя  Темных  Сил,
способного объединить нас на новых началах и принципах.
   - На каких началах и принципах? - спросил я,  но  она,  словно  не  слыша
моего вопроса, продолжала:
   - Понимаешь, речь идет не просто о тайном и отвратительном по своей  сути
убийстве смертных, но о чем-то грандиозном -  вроде,  например,  Вавилонской
башни, которая была поистине величайшим творением  до  того  момента,  когда
была разрушена гневом Божьим. Я говорю о  великом  властителе,  обитающем  в
сатанинском дворце и посылающем своих подданных во все  концы  мира,  с  тем
чтобы они наставляли брата идти  против  брата,  побуждали  матерей  убивать
собственных детей, чтобы предавали огню величайшие  и  совершенные  творения
человечества, опустошали землю, обрекая на голодную смерть всех - и  злодеев
и невинных. Страдания и хаос должны царить повсюду, следует уничтожать  силы
добра  и  тем  самым  повергать  в  отчаяние  смертных.  Вот   тогда   можно
действительно гордиться тем, что ты  есть  зло.  Именно  в  этом  и  состоит
предназначение дьявола и его подданных. Ты же сам  говорил  мне,  что  мы  с
тобой не более чем экзотические персонажи в Саду Зла. А мир людей ничуть  не
отличается от того, о котором я много лет назад, живя  в  Оверни,  читала  в
книгах.
   Мне очень не нравился этот разговор, и тем не менее я был  рад,  что  она
сейчас рядом, что у меня есть возможность  поговорить  с  кем-нибудь,  кроме
несчастного смертного, что я не остаюсь наедине с письмами из дома.
   - А как же тогда быть с твоими эстетическими потребностями? - спросил  я.
- Ведь ты же сама говорила  Арману,  что  хочешь  знать,  почему  существует
красота и почему она до сих пор так сильно на нас воздействует.
   Она пожала плечами:
   - Когда рухнет человеческий мир, красота  станет  властвовать  над  всем.
Там,  где  когда-то  были  улицы,  вновь  вырастут  деревья,  цветы  покроют
прекрасным ковром луга,  которые  возникнут  на  месте  теперешних  болот  и
грязных лачуг. В том и будет состоять цель властителя-сатаны:  увидеть,  как
дикие травы и густые леса скроют последние следы  больших  городов,  как  во
всем мире не останется больше ничего.
   - Но почему ты называешь сие делом сатаны? Почему бы  просто  не  назвать
это хаосом?
   - Потому что именно так назвали бы это люди. Сатана придуман ими, не  так
ли? Сатанинским они называют поведение всех, кто преступает придуманные  ими
законы и нарушает привычный для них уклад жизни.
   - Я не понимаю тебя.
   - Что ж, пошевели своими  сверхъестественными  мозгами,  голубоглазенький
мой, - ответила она,  -  мой  золотоволосый  сынок,  мой  прекрасный  убийца
Волков. Вполне возможно, что, как сказал Арман, весь мир создан Богом.
   - Это открытие ты и сделала  в  лесу?  Об  этом  тебе  рассказали  листья
деревьев?
   Она расхохоталась мне в лицо.
   - Конечно, Бог не обязательно существо антропоморфное, - сказала  она.  -
Или, как мы в  своем  беспредельном  эгоизме  сентиментально  называем  это,
?благопристойная личность?. Но все же, вполне возможно,  Бог  существует.  А
сатана - изобретение человека, имя, придуманное им  для  той  силы,  которая
пытается сокрушить цивилизованный ход вещей. Первый,  кто  придумал  законы,
будь то Моисей или египетский царь Осирис, этот  создатель  законодательства
одновременно создал и сатану. И этот сатана  -  любой,  кто  побуждает  тебя
нарушить законы. А потому  мы  -  истинные  дети  сатаны,  ибо  не  признаем
законов, защищающих интересы человечества. Так почему бы  нам  действительно
все не разрушить? Почему не разжечь пламя зла, которое поглотит  цивилизацию
на земле?
   Я был слишком потрясен, чтобы ответить.
   - Не беспокойся, - рассмеялась она, - я не стану  этого  делать.  Но  мне
хотелось  бы  знать,  что  может  произойти  через  несколько   десятилетий.
Возможно, найдется тот, кто захочет совершить что-либо подобное.
   - Надеюсь, что нет. И позволь сказать тебе вот  что:  если  один  из  нас
отважится на такое, начнется война.
   - Почему? Его все поддержат.
   - Я - нет! Я буду бороться против него.
   - Лестат, ты бываешь смешон.
   - Все это сущая ерунда.
   - Ерунда? - Она отвернулась от окна и вновь  посмотрела  на  меня.  Кровь
бросилась ей в лицо. - Уничтожение всех городов мира? Я еще могу понять, что
ты называл ерундой Театр вампиров, но сейчас ты противоречишь сам себе.
   - А тебе разве не кажется ерундой уничтожать что-либо только ради  самого
уничтожения?
   - Ты просто невозможен, - фыркнула она - Когда-нибудь в  далеком  будущем
такой вождь вполне может появиться. Он вновь повергнет человека в  наготу  и
страх, из которых тот вышел, и нам не составит никакого труда добывать  себе
пропитание, как, впрочем, это было всегда.  Тогда  весь  мир  превратится  в
сплошной Сад Зла, как ты его называешь.
   - Я надеюсь, кто-нибудь попытается это сделать. И тогда я восстану против
него, сделаю все, чтобы одержать над ним победу. Если мне удастся спасти мир
от этого зла, то, возможно, я сам  смогу  обрести  спасение  и  вновь  стать
добродетельным в собственных глазах.
   Вне себя от гнева я встал и вышел во двор.
   Она следовала за мной по пятам.
   - Ты высказал сейчас очень важный аргумент в  пользу  существования  зла,
издавна принятый в  христианском  мире,  -  говорила  она.  -  Оно  затем  и
существует, чтобы мы могли бороться против него и тем самым совершать добрые
поступки.
   - Как это мрачно и ужасно звучит, - ответил я.
   - Чего я никак не могу понять в тебе, - продолжила Габриэль,  -  так  это
твоей  непоколебимой  приверженности  собственным  устаревшим   понятиям   о
добродетели. Ты изо всех сил цепляешься за них, и  в  то  же  время  ты  так
великолепен в своей новой ипостаси. Когда ты охотишься, ты  подобен  темному
ангелу. Ты убиваешь без всякой жалости. Ночи  напролет  пируешь  над  телами
своих жертв, если пожелаешь.
   - Что ты хочешь этим сказать? - Я холодно посмотрел на Габриэль. - Что  я
не умею делать плохо то, что на самом деле плохо?
   Она рассмеялась.
   - В молодости я был прекрасным стрелком, - промолвил я, - и был  неплохим
актером, когда играл на сцене. А теперь  я  стал  хорошим  вампиром.  В  том
смысле, который мы вкладываем в слово ?хороший?.
   Она ушла, а я лежал на каменных плитах двора и смотрел на далекие звезды,
думая о тех картинах и скульптурах, которые успел  увидеть  в  одной  только
Флоренции. Я сознавал, что  мне  не  нравятся  те  места,  где  растут  лишь
деревья, и что нет для меня музыки  прекраснее,  чем  звучание  человеческих
голосов. Но какое значение,  в  конце  концов,  имеет  то,  что  я  думаю  и
чувствую?
   Однако она не всегда наносила мне столь сокрушительные удары своей  более
чем странной философией. Иногда она возвращалась,  чтобы  рассказать  мне  о
том,  что  полезного  ей  удалось  узнать.  Она  была   гораздо   смелее   и
предприимчивее меня. Она многому меня научила.
   Еще перед нашим отъездом из Франции она заявила, что мы вполне  могли  бы
спать прямо в земле. Гробы и могилы не имеют никакого значения. Часто  перед
закатом она появлялась  прямо  из-под  земли,  даже  не  успев  как  следует
проснуться.
   Те смертные, кому выпадает несчастье обнаружить нас  при  дневном  свете,
говорила она,  обречены,  если  только  они  немедленно  не  подвергнут  нас
воздействию солнечных лучей. Однажды она спала в глубоком подвале одного  из
заброшенных домов недалеко от Палермо, а когда проснулась, то лицо и руки ее
горели, а рядом лежал мертвец, который, очевидно, имел несчастье потревожить
ее покой.
   - Он был задушен, - сказала она, - и  мои  пальцы  все  еще  сжимали  его
горло. А руки и лицо у меня горели из-за того, что сквозь неплотно прикрытую
дверь проникал свет.
   - А что, если бы человек пришел не один? - спросил я, в  душе  восхищаясь
ею.
   Она лишь покачала головой и пожала плечами. Она теперь всегда спала прямо
в земле, не пользуясь ни склепами, ни гробами. Никто ее больше не  тревожил.
И она не беспокоилась по этому поводу.
   Я никогда не говорил ей этого, но мне всегда казалось, что  сон  в  гробу
или склепе наполнен определенным очарованием. Было так  романтично  внезапно
подняться из могилы. Я в отличие от нее всегда поступал наоборот. Где  бы  я
ни был, я всегда заказывал для себя гробы по своему вкусу и никогда не  спал
на кладбищах или в соборных склепах,  как  это  было  принято,  а  только  в
укромных уголках внутри дома.
   Должен сказать, что иногда она все же довольно терпеливо выслушивала  мои
рассказы о величайших произведениях искусства, которыми я любовался в музеях
Ватикана, о хоре, певшем в одном из соборов, о тех снах, которые я  видел  в
последние часы, перед тем как проснуться, и  которые  были  навеяны,  скорее
всего, мыслями проходивших мимо людей. Хотя  иногда  мне  кажется,  что  она
только делала вид, что слушает. Кто знает? А потом без каких бы то  ни  было
объяснений она снова надолго исчезала. А я опять  в  одиночестве  бродил  по
улицам, разговаривая вслух  с  Мариусом  и  выцарапывая  на  камнях  длинные
послания к нему. Иногда я проводил за этим занятием всю ночь.
   Чего я хотел от нее? Чтобы она была более человечной и похожей на меня? Я
не мог не вспоминать предсказания Армана. Но почему она совершенно о них  не
думала? Ведь она должна была понимать, что происходит, что мы все  больше  и
больше отдаляемся друг от друга, что сердце  мое  разрывается  от  горя,  но
гордость не позволяет мне сказать ей об этом.
   Пойми же, Габриэль, я не в силах вынести одиночество! Останься со мной!
   К концу нашего пребывания в Италии я научился играть со смертными в  одну
довольно забавную, но опасную игру. Встретив человека - будь то мужчина  или
женщина, - короче, какого-нибудь понравившегося  мне  смертного,  я  начинал
следить за ним. Это могло продолжаться неделю, месяц, иногда даже дольше.  Я
буквально влюблялся в него. Я воображал,  что  мы  подружились,  представлял
себе наши разговоры, а иногда даже интимные отношения,  которым  не  суждено
было когда-либо стать реальностью.  В  какой-то  волшебный  момент  я  вдруг
мысленно обращался к нему: ?Так ты догадываешься, кто я на самом деле?? -  и
это  человеческое  существо,  охваченное   возвышенным   душевным   порывом,
отвечало: ?Да, догадываюсь, но все понимаю?.
   Глупость, конечно. Похоже на сказку,  в  которой  принцесса  самозабвенно
влюбляется в заколдованного принца, и после этого чары  исчезают,  а  он  из
чудовища вновь превращается в себя самого. Но только в моей мрачной сказке я
в  буквальном  смысле  слова  проникаю  в  самую  душу  моего  возлюбленного
существа. Мы становимся с ним одним целым, и я вновь обретаю тело из плоти и
крови.
   Прекрасная мечта. Однако  я  вспомнил  предсказание  Армана  о  том,  что
однажды те же причины, что и прежде,  вынудят  меня  вновь  совершить  Обряд
Тьмы. И я решительно отказался от своей  игры.  Я  продолжал  охотиться  как
обычно, но с большей жестокостью и исполненный яростного желания  отомстить.
И жертвами моими становились не только злодеи.
   Во время остановки в Афинах я нацарапал для Мариуса очередное послание:
 
   "Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ СУЩЕСТВУЮ, Я БОЛЬШЕ НЕ ПЫТАЮСЬ НАЙТИ ИСТИНУ. Я  ПРОСТО
В НЕЕ НЕ ВЕРЮ. Я НЕ РАССЧИТЫВАЮ УЗНАТЬ ОТ ТЕБЯ ДРЕВНИЕ ТАЙНЫ, В ЧЕМ  БЫ  ОНИ
НИ ЗАКЛЮЧАЛИСЬ, НО ВСЕ ЖЕ ПРОДОЛЖАЮ КОЕ ВО ЧТО ВЕРИТЬ. ВОЗМОЖНО,  В  КРАСОТУ
МИРА, ПО КОТОРОМУ ПУТЕШЕСТВУЮ, ИЛИ В САМУ  ВОЛЮ  К  ЖИЗНИ.  Я  СЛИШКОМ  РАНО
ПОЛУЧИЛ ЭТОТ ДАР. ДЛЯ ЭТОГО  НЕ  БЫЛО  ДОСТАТОЧНЫХ  ОСНОВАНИЙ.  И  ТОЛЬКО  В
ВОЗРАСТЕ ТРИДЦАТИ СМЕРТНЫХ ЛЕТ  Я  ПОНЯЛ,  ПОЧЕМУ  МНОГИЕ  ИЗ  НАС  НАПРАСНО
РАСТРАЧИВАЮТ ЕГО И ТЕРЯЮТ. И ВСЕ ЖЕ Я ПРОДОЛЖАЮ ЖИТЬ. Я ИЩУ ТЕБЯ?.
 
   Не могу сказать точно, сколько еще времени я  провел  в  Европе  и  Азии.
Потому что, хоть я и страдал  от  одиночества,  мне  нравилось  вести  такую
жизнь, я к ней привык. Было множество новых городов, а значит, новых  жертв,
новых  языков,  которые  я  изучал,  и  была  новая  музыка,  которую  я   с
наслаждением слушал. Стараясь не обращать внимания на мучающую меня боль,  я
полностью отдался во власть жизни и поставил перед собой новую цель.  Теперь
я решил побывать во всех городах мира, повидать даже далекие столицы Китая и
Индии. Я думал о том, что самые простые предметы могут  показаться  мне  там
чужими  и  незнакомыми,  а  разум  обитателей  неведомых   стран   я   стану
воспринимать как разум жителей иных миров.
   Из Стамбула мы отправились на юг, и,  как  только  достигли  Малой  Азии,
Габриэль пришла в такое восхищение от новых стран, что практически все время
где-то пропадала.
   А тем временем во Франции события принимали поистине ужасный оборот.  Это
касалось не только мира смертных, по которому я так  страдал,  но  и  Театра
вампиров.
 
Глава 3 
 
   Еще  до  того,  как  я   покинул   Грецию,   английские   и   французские
путешественники рассказывали мне о том, что происходит у меня на  родине,  и
эти  новости  чрезвычайно  тревожили  меня.  А  в  Анкаре  в  гостинице  для
европейцев меня ждала целая пачка писем.
   Роже перевел все мои деньги за пределы Франции и поместил их в зарубежные
банки. ?Даже не  мечтайте  вернуться  сейчас  в  Париж,  -  писал  он.  -  Я
посоветовал вашим братьям и отцу  тщательно  избегать  каких-либо  споров  и
разногласий. Сейчас не время, и сторонникам монархии приходится туго?.
   Элени в свойственной только ей манере писала о том же.
   "Публике очень нравится видеть на сцене  одураченных  аристократов.  Наша
пьеса о неуклюжей королеве-марионетке,  которую  безжалостно  топчут  ее  же
безмозглые солдаты, которыми она пыталась командовать, вызывает  у  зрителей
громкий хохот и вопли удовольствия.
   Еще один любимый объект насмешек  -  священники.  В  другой  нашей  пьесе
самодовольный  монах  приходит,  чтобы  упрекнуть   танцовщиц-марионеток   в
недостойном поведении и сделать им  строгий  выговор.  Но  увы,  их  хозяин,
который на самом деле не кто иной, как дьявол с красными рогами,  превращает
несчастного монаха в оборотня, и тот заканчивает свои дни в золотой  клетке,
куда посадили его танцовщицы, под градом насмешек.
   Все это - плоды труда нашего Божественного Скрипача, однако,  должна  вам
сказать, мы вынуждены ни на минуту не спускать с него глаз. Чтобы  заставить
его писать, нам приходится привязывать его к  стулу.  Мы  ставим  перед  ним
чернильницу и вкладываем в руку перо, а если он совершенно  не  в  состоянии
писать, мы делаем это под его диктовку.
   Он останавливает на улице прохожих и обращается к ним с рассказами о том,
что в мире существуют такие ужасы, о которых люди понятия не  имеют.  Уверяю
вас, что он давно погубил бы нас всех, не будь парижане столь заняты чтением
памфлетов, обличающих королеву Марию-Антуанетту.
   Наш Старший Друг с каждой ночью становится все более сердитым?.
   Стоит ли говорить, что я тут же написал ей  ответное  письмо,  в  котором
умолял их быть с Ники как можно более  терпеливыми  и  помочь  ему  пережить
столь тяжелые  для  него  первые  годы.  ?На  него,  несомненно,  еще  можно
повлиять, - писал я и впервые за все время задал вопрос:
   - Смогу ли сам я чем-то помочь, если вернусь сейчас  в  Париж??  Я  долго
смотрел на последние строчки письма,  прежде  чем  поставить  свою  подпись,
потом быстро запечатал конверт и отнес его на почту.
   Как мог я вернуться? Несмотря на одиночество,  я  не  в  силах  был  даже
думать о возвращении и о том, чтобы снова увидеть свой маленький театр. Да и
какая польза будет от меня Никола, даже если я окажусь  рядом?  Провидческие
слова Армана по-прежнему звучали у меня в ушах.
   По правде говоря, где бы я ни был, Арман и  Ники  всегда  были  рядом  со
мной. Я ни на секунду не мог забыть мрачные предостережения  и  предсказания
Армана, так же как и насмешливое лицо Ники в тот момент, когда я понял,  что
любовь обернулась лютой ненавистью.
   Никогда еще я не нуждался в Габриэль так, как сейчас. Но  она  давно  уже
отправилась вперед. Время от времени я вспоминал, как чудесно  все  было  до
нашего отъезда из Парижа, но теперь я от нее ничего уже не ожидал.
   В Дамаске меня ждал ответ от Элени.
   "Он презирает и ненавидит вас еще больше, чем всегда.  В  ответ  на  наши
уговоры поехать к вам он только неистово хохочет. Я пишу об  этом  вовсе  не
затем, чтобы расстроить вас, но затем, чтобы вы знали,  что  мы  делаем  все
возможное, чтобы уберечь этого малого ребенка, который никогда не должен был
родиться для Тьмы. Новые возможности  оказались  для  него  чересчур  тяжким
бременем, а способность к иному видению вещей ослепляет его и сводит с  ума.
Нечто подобное нам уже не раз приходилось наблюдать прежде.
   И  все  же  в   этом   месяце   он   написал   величайшую   свою   пьесу.
Танцоры-марионетки - на этот раз они  работают  без  веревок  -  в  расцвете
молодости  гибнут  от  какой-то  эпидемии  и  оказываются  погребенными  под
могильными камнями, украшенными венками из цветов. Священник читает над ними
погребальные молитвы и уходит. Но тут  на  кладбище  появляется  чародей  со
скрипкой. И его музыка заставляет их  подняться  из  могил.  Одетые  во  все
черное вампиры выходят из-под земли и весело пляшут  под  пение  скрипки,  а
чародей-скрипач ведет их за собой в сторону Парижа - прекрасно  нарисованной
картины на заднике сцены. Публика буквально ревет от восторга.  Уверяю  вас,
мы можем пить кровь своих жертв прямо на сцене, а  публика  решит,  что  это
всего  лишь  иллюзия  и  театральный  трюк  и  будет   весело   смеяться   и
аплодировать?.
   Кроме того, было еще и очень тревожное послание от Роже.
   Он писал, что Париж охвачен революционным безумием, что  короля  Людовика
заставили признать Национальную Ассамблею. Люди всех  сословий  как  никогда
тесно объединились в борьбе против него. Роже послал помощника на юг,  чтобы
тот повидал мою семью, своими глазами взглянул на обстановку в тех местах  и
определил, насколько сильны там революционные н