ьством  Армана,
отшвырнул его от себя.
   Он рухнул на пол почти без сознания.
   В ту же секунду я навалился на него, распахнул французское окно и выволок
Армана в темноту ночи.
   Пятки его царапали по камням, лицо превратилось в ужасную  маску  ярости.
Потом я, крепко держа его за правую руку, принялся вертеть Армана из стороны
в сторону, так что голова его запрокинулась и  он  не  мог  ни  увидеть,  ни
догадаться, куда я его тащу, ни уцепиться за что-нибудь.  Все  это  время  я
свободной рукой продолжал колотить его, пока кровь  не  хлынула  у  него  из
ушей, из глаз и носа.
   Я  волок  его  подальше  от  дворцовых  огней.  Он  отбивался,   стараясь
освободиться, и заявлял,  что  непременно  меня  убьет,  потому  что  теперь
получил мою силу. Он выпил ее вместе с моей кровью, и  в  соединении  с  его
собственной силой она сделает его непобедимым.
   Совершенно обезумев, я схватил его за шею и прижал головой к  дорожке.  Я
давил, душил до тех пор, пока из его разинутого рта  крупными  сгустками  не
потекла кровь.
   Он не мог даже кричать. Колени мои буквально впились ему в грудь.  Крепко
сдавленная моими пальцами шея распухла,  он  вертел  головой,  а  кровь  все
продолжала  с  булькающими  звуками  вырываться  из  его  рта.   Глаза   его
становились все больше и больше, но уже ничего не видели. Наконец,  когда  я
почувствовал, что он ослабел и обмяк под моими руками, я отпустил его.
   Однако потом вновь принялся избивать его и в конце концов вытащил  шпагу,
чтобы рассечь ему голову.
   Пусть так и живет, если сможет. Пусть остается в таком виде  бессмертным,
если ему это удастся. Я уже замахнулся было шпагой, но в этот момент  взгляд
мой упал на его лицо. Струи дождя стекали по  его  щекам.  Полуживой,  не  в
состоянии даже молить  меня  о  милосердии,  не  в  силах  пошевелиться,  он
пристально смотрел на меня.
   Я ждал. Я хотел, чтобы он  умолял  меня.  Я  жаждал  вновь  услышать  его
коварный и обольстительный голос,  который  всего  лишь  на  одно  волшебное
мгновение заставил меня поверить в то, что я снова жив, свободен  и  достоин
уважения. Проклятый, непростительный обман. Ложь, которую я отныне не  смогу
забыть. Я жаждал, чтобы мой гнев преследовал его даже за порогом могилы.
   Но он продолжал молчать.
   И в это мгновение полного поражения и падения к нему вдруг вернулась  его
неземная красота.
   Он лежал на посыпанной  камнями  дорожке  всего  в  нескольких  шагах  от
оживленной улицы, откуда доносился стук деревянных колес по мостовой и цокот
лошадиных копыт, и был в эти минуты похож на искалеченного ребенка.
   Но в этом ребенке были заложены вековое зло и вековые знания, и с его губ
сейчас не слетали бесчестные обманы и  мольбы.  От  него  исходило  ощущение
того, что он есть на самом деле.  Древнее,  очень  древнее  зло,  чьи  глаза
воочию видели те мрачные времена, о которых я мог только мечтать.
   Я отпустил его, поднялся и вложил шпагу в ножны.
   Потом отошел от него на несколько шагов и буквально  рухнул  на  каменную
скамью.
   Вдалеке я заметил фигурки людей, занятых починкой сломанного французского
окна во дворце.
   Он лежал неподвижно. Вокруг царила темнота. Я смотрел на него  совершенно
равнодушно.
   Лицо его непроизвольно оказалось повернутым ко мне.  Спутанные,  локонами
вьющиеся волосы слиплись от крови.  С  закрытыми  глазами  и  раскинутыми  в
стороны  руками  он  казался  забытым  и  брошенным  порождением  времени  и
сверхъестественной случайности, таким же несчастным, как и я сам.
   Что сделало его таким, какой он есть? Мог ли он, такой  юный  и  наивный,
много веков назад хотя бы догадываться о значении принимаемого  им  решения?
Не говоря уже об обетах или клятвах стать таким существом!
   Я встал и медленно подошел к нему, а потом долго всматривался в него и  в
кровь, впитавшуюся в кружева рубашки и пятнами засохшую на лице.
   Мне почудилось, что он вздохнул, что я услышал его отрывистое дыхание.
   Глаза  его  по-прежнему  оставались  закрытыми,  и  любому  из  смертных,
наверное, показалось бы,  что  его  лицо  лишено  всякого  выражения.  Но  я
отчетливо ощущал его печаль. Я почувствовал, как она велика, хотя мне совсем
этого не хотелось. И на какое-то мгновение  я  ясно  понял,  какая  пропасть
разделяет нас, лежит между его попыткой  одержать  надо  мной  верх  и  моим
желанием всего лишь защитить себя самого.
   В отчаянии он предпринял попытку покорить то, что даже  не  в  силах  был
понять.
   А я импульсивно, без всякого труда отразил нападение и поставил Армана на
место.
   Ко мне вновь  вернулась  боль,  связанная  с  Никола,  я  вспомнил  слова
Габриэль по поводу брошенных им мне в лицо обвинений. Мой гнев не шел  ни  в
какое сравнение с горем и отчаянием, которые испытывал он.
   Возможно, именно по этой причине я наклонился и поднял Армана с земли.  А
быть может, я сделал это потому, что он был на  редкость  красив  и  казался
таким потерянным, ведь в конце концов мы были с ним одного поля ягоды.
   Вполне естественно, что один из ему подобных должен  увести  его  оттуда,
где рано или поздно его могут обнаружить смертные.
   Он не сопротивлялся. Не прошло и минуты, как он уже стоял на ногах. Потом
он, шатаясь, оперся на меня, я обнял его за  плечи,  чтобы  помочь  удержать
равновесие, и  мы  медленно  пошли  прочь  от  Пале-Рояля  в  сторону  улицы
Сент-Оноре.
   Я едва обращал внимание на проходящих мимо людей,  но  сразу  же  заметил
стоящую в  тени  деревьев  фигуру,  от  которой  не  исходило  и  намека  на
человеческий запах. Я догадался, что Габриэль ждет  меня  там  уже  довольно
давно.
   Она молча  и  неуверенно  сделала  несколько  шагов  вперед,  и  лицо  ее
исказилось при виде пятен крови на кружевах и царапин на белой коже  Армана.
Она протянула руки, чтобы помочь мне вести его, хотя едва ли  понимала,  что
от нее требуется.
   Где-то далеко в погруженном во тьму парке  были  остальные.  Я  явственно
ощутил их присутствие задолго до того, как их увидел. Ники  тоже  был  среди
них.
   Так же как и Габриэль, их  привлек  сюда  шум,  а  может  быть,  какие-то
непонятные, неизвестные мне мысленные призывы. Они просто стояли и  смотрели
нам вслед.
 
Глава 2 
 
   Мы довели Армана до платных конюшен, и там я посадил его на свою  кобылу.
Он был так слаб, что, казалось, вот-вот упадет с нее, поэтому я  сел  позади
него, и все трое мы выехали из города. Всю дорогу я  размышлял  о  том,  что
должен теперь делать. Могу ли я позволить ему войти в свое убежище?
   Габриэль не возражала, но время от времени  поглядывала  в  его  сторону.
Арман же за  все  время  не  произнес  ни  слова.  Он  сидел  впереди  меня,
погрузившись в свои мысли, маленький и легкий, как ребенок. Однако он не был
ребенком.
   Конечно же, он всегда знал, где  находится  башня,  и  я  задумался,  что
мешало ему проникнуть в нее. Неужели решетки  были  для  него  непреодолимой
преградой? Теперь же я сам собирался пустить его внутрь.  Но  почему  молчит
Габриэль? Мы давно ожидали этой встречи, жаждали встретиться с ним, но  она,
конечно, знала, что он со мной сделал.
   Мы подъехали к башне, спешились, и он пошел впереди меня. Когда я подошел
к воротам, он уже ждал возле них. Доставая ключ, я думал о том, каких  клятв
и обещаний должен от него потребовать, прежде чем позволить ему войти в дом.
Значат  ли  что-нибудь  для   таких,   как   он,   созданий   мрака   законы
гостеприимства?
   В его огромных карих глазах застыло безразличное, почти сонное выражение,
свидетельствующее о признании им полного крушения всех его надежд. Он  долго
смотрел на меня, а потом вдруг протянул руку и крепко обхватил пальцами один
из прутьев в центре решетки. Застыв от удивления, я беспомощно наблюдал, как
с громким скрежетом решетка выползает из своего каменного основания.  Однако
он быстро взял себя в руки и ограничился тем, что слегка погнул  прутья.  Он
уже доказал, что хотел: при желании он  в  любой  момент  мог  проникнуть  в
башню.
   Я осмотрел погнутые прутья. Да, я победил его. Но мог ли  я  сделать  то,
что он только что сотворил? Не уверен. Как же я могу  определить  его  силу,
власть и возможности, если не знаю своих собственных?
   - Пошли, - нетерпеливо произнесла Габриэль и первой стала  спускаться  по
каменной лестнице в склеп.
   Там было, как всегда, очень холодно - теплый весенний воздух не  проникал
в подземелье. Пока я зажигал свечи, она разожгла огонь в  старинном  камине.
Он сидел на каменной скамье и наблюдал за нами. Я видел,  как  действует  на
него исходящее от огня тепло: он дышал теперь как-то по-иному,  и  тело  его
словно увеличилось в размерах.
   Он оглядывался вокруг,  как  будто  впитывая  в  себя  свет.  Взгляд  его
прояснился.
   Трудно переоценить значение тепла для вампиров. Однако  члены  старинного
общества начисто его отрицали.
   Присев на другую скамью, я попытался увидеть все окружающее его глазами.
   Все это время Габриэль оставалась стоять, но теперь она  подошла  к  нему
ближе. Потом достала платок и коснулась его лица.
   Он смотрел на нее с тем же выражением, с каким смотрел на огонь в камине,
на пламя свечей, на пляшущие по сводам потолка тени. Казалось,  происходящее
почти не интересует его.
   Меня потрясло еще одно открытие: синяки и  царапины  на  его  лице  почти
исчезли, кости срослись, лицо  вновь  приняло  прежние  очертания.  Осталась
только большая, чем обычно, бледность от потери крови.
   Сердце мое непроизвольно вздрогнуло, совсем как тогда, когда я слушал его
голос на зубчатой стене башни.
   Я вспомнил о боли, которую испытал во дворце, когда этот подлый  обманщик
вонзил мне в шею острые клыки.
   Я ненавидел его всеми силами своей души.
   И в то же время я не мог отвести от него взгляд. Габриэль причесала его и
смыла  с  его  рук  кровь.  Пока  она  делала  это,  он  казался  совершенно
беспомощным.  А  на   ее   лице   было   написано   искреннее   любопытство;
чувствовалось, что  она  жаждет  быть  рядом  с  ним,  прикасаться  к  нему,
исследовать каждую черточку его лица, каждый сантиметр тела. Она походила на
ангела, на посланца небес. В мерцающем сиянии свечей они пристально смотрели
друг на друга.
   Он вновь повернулся к  огню,  слегка  наклонился  вперед,  и  взгляд  его
перестал быть равнодушным. В эти минуты он был почти похож на  обыкновенного
человека. Почти...
   - Что ты собираешься теперь делать? - спросил я вслух, чтобы  меня  могла
слышать и Габриэль. -  Останешься  ли  в  Париже  и  позволишь  ли  Элени  и
остальным спокойно заниматься тем, чем они хотят?
   Он не  ответил,  продолжая  пристально  всматриваться  во  все,  что  его
окружало. Взгляд его остановился на саркофагах. Трех саркофагах...
   - Тебе, конечно, известно, кем  они  стали,  -  продолжал  я.  -  Так  ты
покидаешь Париж или остаешься?
   Мне показалось, что ему хочется вновь объяснить мне значение того, что  я
сделал с ним и остальными,  но  он  тут  же  отказался  от  этой  мысли.  На
мгновение лицо  его  сморщилось.  Оно  стало  грустным,  печальным  и  почти
по-человечески страдальческим. Сколько же ему все-таки лет, подумал  я.  Как
давно живет на земле человек, выглядящий так, как выглядит сейчас он?
   Он слышал меня, но не захотел ответить. Потом взглянул на стоявшую  возле
камина Габриэль, вновь перевел взгляд на меня и безмолвно заговорил:
   - Люби меня! Ты разрушил и уничтожил абсолютно все. Но если  ты  полюбишь
меня, это можно восстановить, создать заново, на этот  раз  в  другом  виде.
Люби меня!
   Красноречивость и силу его мольбы невозможно передать словами.
   - Что мне сделать, чтобы заставить тебя полюбить меня? - шептал он. - Что
я могу дать тебе? Поведать тебе обо всем, что я видел? Открыть секрет нашего
могущества? Тайну собственного существования?
   Мне показалось, что я совершу святотатство, если сейчас отвечу ему. И так
же, как в ту ночь на стене, я едва не разрыдался. Его безмолвный  голос  был
удивительно чист, и в нем так явственно отражались его чувства, как если  бы
он на самом деле высказывал их вслух.
   Я вдруг подумал,  что  он  разговаривает  со  мной  так,  как,  наверное,
разговаривали бы, существуй они в действительности, ангелы. То  же  самое  я
думал, когда слушал его возле алтаря собора Нотр-Дам.
   От неуместных мыслей меня  отвлекло  осознание  того,  что  он  находится
сейчас рядом со мной. Он обнял меня и прижался лбом к моему лицу. И вновь  я
услышал его молчаливое обращение ко  мне,  но  теперь  оно  звучало  не  так
соблазнительно и искушающе, как в Пале-Рояле. Я вновь слышал голос,  зовущий
меня с расстояния многих миль, говорящий мне о существовании вещей,  которые
способны понять только мы двое  и  постичь  которые  не  дано  смертным.  Он
говорил, что, если я доверюсь ему,  открою  ему  секреты  и  поделюсь  своим
могуществом, он отдаст мне все, чем владеет  сам.  Сам  того  не  желая,  он
пытался меня уничтожить, но не сделал этого и потому полюбил еще сильнее.
   Его предложение было одновременно и мучительным и соблазнительным. Однако
я чувствовал, что оно таит в себе опасность. Именно это слово -  ?опасность?
- невольно пришло мне в тот момент на ум.
   Не знаю, что видела и слышала Габриэль. Не знаю, о чем она тогда думала.
   Инстинктивно я избегал встречаться взглядом с Арманом. В эти  минуты  мне
больше всего хотелось взглянуть ему в глаза, понять, что у него на уме, но я
твердо знал, что не должен этого делать. Перед моим  взором  вновь  возникли
скелеты на кладбище Невинных мучеников, отблески адских костров,  которые  я
видел в Пале-Рояле. И никакой бархат, никакие кружева восемнадцатого века не
в силах были возвратить ему человеческое лицо.
   Мне не удалось скрыть свои мысли, и мне было больно оттого, что я не  мог
ничего объяснить Габриэль.
   Невозможность мысленного общения с нею, разделяющее  нас  безмолвие  были
особенно невыносимыми.
   Только с ним я мог беседовать подобным образом, только с ним  мог  видеть
одни и те же сны. Благоговейный страх заставлял меня цепляться  за  него,  и
вопреки собственным сомнениям и желаниям я был не в силах отпустить его.
   - Да, - шептал он, - уезжай из Парижа. Но только возьми меня с  собой.  Я
не знаю, как мне теперь жить. Со всех сторон меня окружает ужас, повсюду мне
видятся только кошмары. Пожалуйста...
   - Нет! - услышал я собственный голос.
   - Неужели я для тебя ничего не значу?
   Он повернулся к Габриэль. Ее лицо мучительно  исказилось.  Не  знаю,  что
творилось в тот момент в  ее  душе,  но  я  вдруг  с  болью  понял,  что  он
обращается к ней и при этом не позволяет мне  услышать  их  разговор.  Каков
будет ее ответ?
   - Неужели во всем мире вы никого не уважаете и вам не дорог никто,  кроме
вас самих? - Теперь уже он обращался к нам обоим.
   - Сегодня ночью я мог тебя уничтожить, - ответил я. - И  только  уважение
удержало меня от этого шага.
   - Нет, - он совсем по-человечески покачал головой, - ты никогда  не  смог
бы убить меня.
   Я улыбнулся. Возможно, он был  совершенно  прав.  И  в  то  же  время  мы
уничтожали его, но совершенно другим способом.
   - Да, - подтвердил он, - это правда. Вы меня убиваете.  Помогите  мне,  -
прошептал он. - Подарите всего лишь несколько коротких лет из той  вечности,
что ждет впереди вас обоих. Умоляю вас! Это все, о чем я прошу.
   - Нет, - снова ответил я.
   Он сидел на скамье всего в футе от меня и смотрел мне прямо  в  глаза.  И
вдруг лицо его стало мрачнеть и быстро  меняться,  морщась  и  искажаясь  от
ярости. Создавалось впечатление, что он вообще лишен плоти и только  усилием
воли заставляет себя казаться столь очаровательным и красивым. А когда  воля
его слабеет, он тает, словно восковая кукла.
   Однако  он  снова  -  почти  мгновенно  -  вернул   себе   прежний   вид.
?Галлюцинация? исчезла.
   Он встал и попятился от меня, пока не уперся спиной в камин.
   Исходящая от него мощная воля была почти осязаемой. Глаза его словно жили
сами по себе, не принадлежа ни ему, ни кому бы то  ни  было  еще  на  земле.
Пылающий за спиной огонь создавал нечто вроде нимба над его головой.
   - Я проклинаю тебя! - прошептал он.
   Я почувствовал укол страха.
   - Я проклинаю тебя! - снова повторил он, подходя ко мне ближе. -  Что  ж,
люби смертных и живи так, как тебе хочется, беспечно и бездумно,  с  любовью
ко всему и жаждой получить все на свете. Но настанет час, когда спасти  тебя
сможет только любовь тебе подобного. - Он бросил взгляд на Габриэль. - Я  не
имею в виду таких, как она, детей.
   Эти слова произвели на меня столь сильное впечатление, что я не сумел его
скрыть. Я почти непроизвольно вскочил со скамьи и бросился к Габриэль.
   - Я пришел к тебе не с  пустыми  руками,  -  сознательно  понизив  голос,
настойчиво продолжал он. - Я пришел не как нищий, которому нечего предложить
взамен. Посмотри на меня. Неужели ты не нуждаешься в том, что видишь во мне,
ведь я  тот,  у  кого  достаточно  силы  и  могущества,  чтобы  помочь  тебе
преодолеть все испытания и преграды, которые ждут впереди?
   Он сверкнул глазами в сторону Габриэль и на какое-то  мгновение  задержал
взгляд, словно устанавливая с ней невидимую связь. И вдруг  я  заметил,  как
она вся напряглась и задрожала.
   - Оставь ее! - крикнул я.
   - Ты не знаешь, о чем я говорил с ней,  -  сказал  он.  -  Я  не  пытаюсь
обидеть ее. Но скажи, что со своей любовью к смертным успел ты сделать?
   Я знал, что, если не остановлю его, он совершит нечто  ужасное,  причинит
боль мне или Габриэль. Ему было известно все, что случилось с Ники. В этом я
был уверен. И если я в  самой  глубине  души  хотел  покончить  с  Ники,  он
непременно узнал и об этом. Зачем я  позволил  ему  войти  сюда?  Почему  не
подумал о том, что он способен на многое?
   - Неужели ты не понимаешь,  что  это  не  более  чем  жалкая  пародия?  -
продолжал он все так же тихо и мягко. -  Каждый  раз  смерть  и  последующее
пробуждение будут опустошать человеческую душу. И  тогда  одни  будут  вечно
ненавидеть тебя за то, что ты  отнял  у  них  жизнь,  а  другие  ударятся  в
крайности,  которые  ты  так  презираешь.  Кто-то  станет  безумствовать   и
неистовствовать, а кто-то превратится в неподвластное  тебе  чудовище.  Иные
позавидуют твоему превосходству, а иные просто отдалятся,  начисто  исключат
тебя из своего разума  -  Он  бросил  взгляд  на  Габриэль  и  едва  заметно
улыбнулся. - Между тобой и  ними  всегда  будет  существовать  непроницаемая
завеса. Ты можешь создать целый легион и все равно будешь обречен на  вечное
и полное одиночество!
   - Я не желаю тебя слушать. Все это не имеет никакого значения.
   Я заметил, что Габриэль переменилась в лице. Теперь она смотрела на  него
с нескрываемой ненавистью.
   Он горько усмехнулся, хотя едва ли можно было назвать это смехом.
   - Возлюбленные с человеческими лицами, - насмешливо произнес он. -  Разве
ты не понимаешь,  что  жестоко  ошибаешься?  Один  люто  тебя  ненавидит,  а
другая... что ж, другая, напившись темной крови,  стала  еще  холоднее,  чем
была. Или я не прав? Но даже у нее, такой сильной  и  хладнокровной,  бывают
моменты, когда она страшится своего бессмертия. А кого она  может  винить  в
том, что произошло с ней?
   - Ты просто глупец! - прошептала Габриэль.
   - Ты пытался уберечь скрипача. Но тебе и в голову не приходило спасти ее!
   -  Замолчи!  -  воскликнул  я.  -  Или  я  тебя  возненавижу!  Ты   этого
добиваешься''
   - Но я лишь говорю правду, и ты это знаешь. А что никому из  вас  никогда
не доведется узнать, так это всю глубину обиды и ненависти,  которые  каждый
из вас испытывает! Глубину страданий! И глубину любви!
   Он замолчал, а я не мог ничего ему ответить. Он делал сейчас  именно  то,
чего я так боялся. А я не знал, как защитить себя.
   - Если сейчас ты уйдешь от меня вместе с ней, тебе придется совершить это
снова, - продолжал он. - Никола тебе не получить никогда