шую
ценность. За короткий  срок  ты  узнал  чересчур  много  и  слишком  многому
научился.
   - Откуда тебе известно все, что происходило со мной?
   Он снова улыбнулся и, казалось, даже готов был рассмеяться. Его  простота
в общении  и  доброжелательность  удивляли  меня.  Речь  его  была  живой  и
понятной. Он говорил как хорошо образованный француз.
   - Надеюсь, что я не испугал тебя?
   - Не думаю, что это входило в твои намерения, - ответил я.
   - Конечно же нет, - тут же откликнулся он, сделав быстрый жест  рукой.  -
Но твое самообладание несколько удивляет меня. А  в  ответ  на  твой  вопрос
скажу, что знаю все, что происходит с нам подобными по всему миру. И, честно
говоря, не всегда понимаю, каким образом и почему  мне  все  это  становится
известным. Эта способность, как  и  все  другие,  усиливается  с  возрастом,
однако с трудом поддается контролю и  весьма  неустойчива.  Бывают  моменты,
когда я могу слышать, что происходит с нам подобными в Париже  или  Риме.  А
когда кто-нибудь зовет меня, как делал это ты, я  способен  услышать  зов  с
невероятно большого расстояния. И, как ты уже убедился, я с  легкостью  могу
найти источник зовущего меня голоса.
   Но я получаю информацию и  другими  путями.  Я  знаю  о  тех  сообщениях,
которые ты оставлял для меня по всей Европе, потому что сам их читал.  Кроме
того, я слышал о тебе от других. Иногда мы с тобой оказывались совсем  рядом
- гораздо ближе, чем ты мог предположить, и тогда я читал твои мысли. Как ты
понимаешь, я и сейчас слышу  все,  о  чем  ты  думаешь.  Однако  предпочитаю
общение с помощью обычной речи.
   - Почему? - спросил я. -  Мне  казалось,  что  старейшие  из  нас  вполне
способны обходиться без слов.
   - Мысли не отличаются точностью и не поддаются контролю, - ответил он.  -
Если я открою перед тобой свой разум, я не буду знать, что именно ты сумеешь
там прочесть. А когда я читаю твои мысли, я могу ошибиться  и  не  правильно
истолковать то, что увижу и услышу. Поэтому я  предпочитаю  разговаривать  и
таким образом использовать свои умственные способности. Мне нравится слышать
звучание речи и с ее помощью вступать в необходимые  для  меня  отношения  с
другими. Мне нравится, когда  меня  слушают.  К  тому  же  я  не  люблю  без
предупреждения проникать в чужой разум. Если говорить откровенно, я  считаю,
что речь - это поистине величайший дар, которым в равной степени владеют как
смертные, так и бессмертные.
   Я не знал, что ответить. В его словах был заключен огромный смысл. Однако
я вновь покачал головой.
   - А твои манеры?.. - промолвил я. - Ты  двигаешься  совсем  не  так,  как
Арман или Магнус, совсем не так, как, по-моему, должны вести себя древнейшие
из нас...
   - Ты хочешь сказать, как фантом? А  почему  я  должен  вести  себя  таким
образом?
   Он снова мягко и  завораживающе  рассмеялся.  Потом  слегка  откинулся  в
кресле и поставил на сиденье согнутую в колене ногу, совсем как  делают  это
смертные.
   - Конечно, было время, когда все это казалось мне чрезвычайно интересным,
- продолжил он. - Скользить, почти  не  переставляя  ноги,  принимать  такие
позы, которые  для  любого  смертного  либо  весьма  неудобны,  либо  просто
невозможны. Перелетать на небольшие  расстояния  и  приземляться  совершенно
бесшумно. Одним  усилием  воли  и  желания  передвигать  с  места  на  место
предметы. Но в конце концов все это надоедает и  начинает  казаться  грубым.
Человеческие движения необыкновенно  элегантны.  Плоть  обладает  мудростью,
равно как и то, каким образом делает человек то или иное дело. Мне  нравится
звук моих шагов по земле, ощущение находящихся у меня в руках  предметов.  К
тому же полеты, пусть даже на  очень  короткие  расстояния,  и  передвижение
предметов усилием воли - занятия  довольно  утомительные.  Я  могу  все  это
совершать, но только в случае крайней необходимости, потому что мне  гораздо
проще делать все своими руками.
   Его слова привели меня в восторг, и я даже не попытался его скрыть.
   - Взяв чрезвычайно высокую ноту, певец способен разбить стеклянный сосуд,
однако человеку гораздо проще разбить чашку, просто уронив ее на пол.
   На этот раз я не мог удержаться от смеха.
   Я уже начал привыкать к тому, что лицо  его  временами  оживляется,  а  в
следующий момент может превратиться в бесстрастную  маску,  и  к  тому,  что
глаза его  постоянно  светятся  живым  блеском.  Он  производил  впечатление
неизменно уравновешенного и открытого человека - ошеломляюще  прекрасного  и
все на свете знающего и понимающего.
   Однако я  никак  не  мог  избавиться  от  ощущения  присутствия  какой-то
опасности,  сознания  того,  что  рядом  со  мной   находится   нечто   пока
сдерживаемое, но чрезвычайно могущественное и угрожающе сильное.
   Меня  вдруг  охватило  необъяснимое   волнение.   Я   почувствовал   себя
подавленным, и мне захотелось плакать.
   Он наклонился и пальцами дотронулся до моей руки. От его прикосновения по
телу у меня пробежала дрожь.  Оно  соединило  нас.  И  хотя  его  кожа  была
шелковистой, как и у всех вампиров, она казалась менее  мягкой.  Впечатление
было такое, как будто меня коснулась каменная рука в шелковой перчатке.
   - Я привез тебя сюда, потому  что  хочу  рассказать  тебе  все,  что  мне
известно, - сказал он. - Хочу поделиться всеми  секретами,  которыми  владею
сам. По некоторым причинам ты чрезвычайно заинтересовал меня.
   Я   сидел   как   завороженный   и   чувствовал   возможное   приближение
всепоглощающей любви.
   -  Однако  хочу  предупредить  тебя,  -  продолжал  он,  -  в  этом  есть
определенная опасность. Я не знаю ответа на самые главные вопросы. Не  смогу
сказать тебе, кто создал мир и откуда появились люди.  Не  смогу  объяснить,
почему существуем мы. Я только могу  рассказать  намного  больше  того,  что
успели до сих пор поведать тебе другие. Могу показать тебе Тех, Кого Следует
Оберегать, и рассказать все, что мне о них известно. Я постараюсь  объяснить
те причины, по которым, как я считаю, мне удалось  прожить  так  долго.  Эти
знания способны в определенной степени изменить тебя. Собственно, изменения,
мне кажется, происходят благодаря любым знаниям...
   - Да...
   - Но когда я закончу, ты вновь окажешься там же, где был до сих  пор:  ты
останешься все тем же бессмертным существом, которому предстоит найти  смысл
своего существования.
   - Да, - кивнул я, - смысл существования.
   Тон мой был несколько горьким, но  меня  радовал  тот  факт,  что  Мариус
выразился именно так.
   Сам я ощущал себя существом из мрака, вечно голодным и жестоким,  которое
прекрасно может существовать без всякого  смысла,  могущественным  вампиром,
который всегда получает то, что хочет, не считаясь ни с чьим мнением.  Хотел
бы я знать, известно ли ему, как невероятно ужасен я на самом деле?
   Единственной причиной, придававшей смысл убийству, была кровь.
   Это общеизвестно. Кровь и острейшее чувство восторга, которое она  дарит.
Без нее мы не более чем пустые скорлупки, какой был я  сам,  когда  лежал  в
египетской земле.
   - Помни о моем  предупреждении,  -  промолвил  он.  -  Обстоятельства  не
изменятся. Изменишься только ты сам.  Возможно,  ты  почувствуешь  себя  еще
более одиноким, чем до прихода сюда
   - Но почему ты решил открыть мне все это? - спросил я. -  Я  уверен,  что
тебя искали и многие другие.  И  тебе  безусловно  известно,  где  находится
сейчас Арман.
   - Я уже говорил, что тому есть несколько причин, - ответил он. - И  самая
главная из них, возможно, состоит в том, каким образом ты  разыскивал  меня.
Очень  немногие  на  этой  земле,  будь   то   смертные   или   бессмертные,
действительно жаждут знаний. Еще меньше просят дать им эти знания. Напротив,
они стараются извлечь из неизвестности те ответы, которые так или иначе  уже
сумели  сформироваться  в  их  собственном  разуме,  найти  им   объяснение,
подтверждение и таким образом обрести утешение, без которого  они  не  могут
жить дальше. Ибо спросить  -  это  все  равно  что  открыть  дверь  и  выйти
навстречу урагану. Полученные ответы  способны  аннулировать  сам  вопрос  и
уничтожить того, кто его задал. Но с тех пор как ты десять лет назад покинул
Париж, ты искренне жаждал знаний.
   Нельзя сказать, что я понимал все, что он говорит.
   - У тебя есть несколько собственных идей, предвидений и предположений,  -
продолжал  Мариус.  -  Должен  признаться,  меня  потрясла  степень   твоего
простодушия и искренности. Тебе необходима цель. Ты нуждаешься в любви.
   - Да, это правда, - пожал я плечами. - По-детски наивно, не так ли?
   -  Нет,  -  он  засмеялся  своим  тихим  смехом,  -  не  совсем.  Похоже,
восемнадцать веков западной цивилизации породили в конце  концов  совершенно
невинное существо.
   - Невинное? - переспросил я. - Это можно сказать о ком угодно, только  не
обо мне.
   - В этом веке так  много  говорят  о  первобытном  благородстве,  -  стал
объяснять он, - о  развращающей  силе  цивилизации,  о  том,  какими  путями
человек может вновь обрести утраченную невинность. Все  это  на  самом  деле
ерунда и глупость. Настоящие первобытные люди в  удовлетворении  собственных
потребностей и в своих желаниях могут быть истинными  чудовищами.  Их  никак
нельзя считать воплощением невинности. Равно как и детей. Именно цивилизация
породила людей невинных. Это они оглядываются вокруг и задают один и тот  же
вопрос: ?Что же все-таки происходит на свете??
   - Согласен, но только меня нельзя назвать невинным, - пожал плечами я.  -
Скорее неверующим. Я веду свое происхождение от людей, не верящих в Бога,  и
я рад этому. Но я на практике познал, что такое добро и зло. Как тебе хорошо
известно, я - Тифон, убийца собственного брата, а вовсе не убийца Тифона.
   Он улыбнулся, слегка приподняв брови. Чтобы выглядеть человечным, ему  не
обязательно нужно было улыбаться. Даже когда лицо его оставалось  совершенно
гладким и на нем не было ни единой морщинки, оно все равно время от  времени
отражало его чувства.
   - Однако ты не ищешь оправдания своим поступкам, - заметил он. - Вот  это
я и называю невинностью. Ты виновен в гибели  смертных  только  потому,  что
тебя превратили в нечто такое, что питается кровью и смертью, но тебя нельзя
упрекнуть ни во лжи, ни в том, что ты придумываешь, хотя бы для одного себя,
какие-либо оправдания.
   - Да, это так.
   - Утрата веры в Бога,  возможно,  и  есть  первый  шаг  к  невинности,  -
продолжал он, - утрата чувства греховности и желания повиноваться, отказ  от
неискренней печали по поводу того, что кажется утраченным.
   - Значит, ты называешь невинностью  не  отсутствие  опыта,  а  отсутствие
иллюзий?
   - Скорее отсутствие потребности в иллюзиях. Любовь и уважение к тому, что
находится рядом с тобой, перед твоими глазами.
   Я вздохнул и впервые за все время нашего разговора  откинулся  в  кресле,
обдумывая услышанное и пытаясь понять, какое отношение  это  может  иметь  к
Ники, вспоминая, что Ники говорил о свете, всегда только о свете. Имел ли он
в виду именно это?
   Мариус тоже погрузился в размышления. Он по-прежнему  сидел,  опершись  о
спинку кресла, устремив взгляд в ночное небо за распахнутыми  окнами;  брови
его слегка сдвинулись, губы напряженно сжались.
   - Однако меня привлекла не только твоя  внутренняя  сущность,  -  наконец
снова заговорил он, - но и, если хочешь, твоя честность. Я говорю о том, как
ты стал одним из нас.
   - Значит, тебе известно и это?
   - Да, мне известно все, - ответил он. - Ты появился в самом  конце  целой
эры, когда мир стоит перед небывалыми переменами, о которых прежде не  смели
и мечтать. То же самое произошло и со мной. Я родился и достиг зрелости в те
времена, когда уходил в небытие тот мир, который мы сейчас называем Древним.
Старые понятия и верования изжили себя. Вот-вот должен был  появиться  новый
бог.
   - Когда же это было? - взволнованно спросил я.
   - Во времена правления  Августа  Цезаря,  когда  Рим  только-только  стал
империей,  когда  вера  в  богов,  как  бы  высоки  ни  были   ее   цели   и
предназначения, умерла окончательно.
   Я пришел в полное замешательство, и одновременно на лице у меня появилось
восторженное выражение. Я ни на секунду не усомнился в правдивости его слов.
Приложив ладонь ко лбу, я попытался прийти в себя.
   А он тем временем продолжал:
   - В те времена, как, впрочем, и сейчас, простые люди продолжали сохранять
религиозные верования. Так же, как и  сейчас,  для  них  это  было  обычаем,
суеверием, элементарной магией,  исполнением  обрядов,  корнями  уходящих  в
исчезнувшую древнюю эпоху. Однако мир тех, кто стоял у  истоков  этих  идей,
тех, кто управлял историей и двигал ее вперед, был лишен божественной  веры,
безнадежно извращен и  испорчен.  Нравы  его  были  очень  похожи  на  нравы
современной Европы.
   - Я думал о том же, когда читал Цицерона, Овидия и Лукреция, - сказал я.
   Он слегка пожал плечами и кивнул.
   - Понадобилось восемнадцать столетий, чтобы вновь вернуться к скептицизму
и тому уровню практичности, который был обычен для нашего образа мыслей того
времени. Однако история ни  в  коем  случае  не  повторяется.  Это  поистине
удивительный факт.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Оглянись вокруг. В Европе происходят совершенно  другие  события.  Цена
человеческой жизни сейчас выше,  чем  когда  бы  то  ни  было.  Человеческая
мудрость  и  философия  в  соединении  с  научными  открытиями  и  новейшими
изобретениями вскоре полностью  изменят  жизнь  людей.  Однако  я  несколько
отвлекся. Это вопрос будущего. Суть в том, что  ты  родился  на  самом  пике
старых представлений о жизни. То же самое случилось и со  мной.  Ты  -  дитя
века неверия, и тем не  менее  ты  не  превратился  в  циника.  Я  тоже  при
аналогичных обстоятельствах не стал им. Мы  оба  с  тобой,  если  можно  так
выразиться, выскочили из пропасти между верой и отчаянием.
   А Ники рухнул в эту пропасть и погиб, подумал я.
   - Вот почему, - произнес он, - твои вопросы в корне  отличаются  от  тех,
которые задают рожденные  для  бессмертия  в  век  христианства,  под  сенью
христианского Бога.
   Я вспомнил разговор, состоявшийся у нас с Габриэль в Каире. Я сам  сказал
ей тогда, что именно в этом состоит моя сила.
   - Верно, - подтвердил он. - Как видишь, в этом мы с тобой похожи. Мы  оба
с тобой выросли и повзрослели, не ожидая слишком многого от других. И как бы
тяжело ни было у нас на душе, мы предпочитали держать все в себе.
   - Но было ли это уже в эпоху христианства... в самом ее начале...  когда,
как ты сам сказал, ты был рожден для бессмертия?
   - Нет, - с оттенком презрения в  голосе  ответил  он,  -  мы  никогда  не
служили христианскому Богу. Можешь сразу выбросить это из головы.
   - Но как же тогда силы  добра  и  зла,  воплощенные  в  именах  Христа  и
сатаны?
   - Они почти, если не сказать совершенно, не имеют к нам отношения.
   - Но концепция добра и зла в какой-то форме...
   - Нет, мы гораздо старше, Лестат. Да, это правда. Люди,  создавшие  меня,
поклонялись богам. И они верили в то, во что я не верил. Но их вера уходит в
далекое прошлое, во времена задолго до  появления  храмов  Римской  империи,
когда именем добра лились реки крови.  А  злом  называли  засуху,  нападение
саранчи и гибель посевов. Во имя добра эти люди  сделали  меня  тем,  кто  я
есть.
   То, что он говорил, было слишком соблазнительно и буквально  завораживало
меня.
   Мне вспомнились старинные легенды и мифы. Поэтические отрывки закружились
в моей голове. Осирис был богом плодородия, хорошим  богом  в  представлении
египтян. Какое отношение все это может иметь  к  нам?  Мысли  мои  путались,
перед глазами мелькали картины. Я вспомнил ночь, когда убежал из  отцовского
замка в Оверни,  чтобы  посмотреть  на  танцы  крестьян  вокруг  ритуального
костра.  Они  возносили  мольбы  о  хорошем  урожае.  Моя  мать  назвала  их
язычниками. Язычниками называл их и тот священник, которого они давным-давно
изгнали из деревни.
   Мне подумалось, что все это более, чем что-либо другое, имеет отношение к
Саду Зла. Они плясали в Саду Зла, где не действовали никакие  законы,  кроме
законов этого Сада, которые были чисто эстетическими. Они  состояли  в  том,
что посевы должны вырастать высокими, пшеница должна быть сначала зеленой, а
потом  желтой,  и  что  солнце  должно   сиять.   Подумать   только!   Какие
восхитительно красивые яблоки уродились на этой яблоне! И жители деревни  из
года в год бегают по Саду с горящими  ветками,  вытащенными  из  ритуального
костра, чтобы вырастали яблоки.
   - Да, Сад Зла, - сказал Мариус, и в глазах его загорелись искры. - И  мне
пришлось покинуть большие города империи, чтобы отыскать его.  Мне  пришлось
отправиться в непроходимые  леса  северных  провинций,  где  еще  оставались
уголки совершенно дикой природы, именно в те земли Южной Галлии,  где  потом
родился и ты. Мне пришлось отдать себя в руки варваров, от которых мы оба  с
тобой унаследовали и свой рост, и голубые глаза, и светлые волосы.  Мне  они
достались от матери, уроженки тех мест, дочери  кельтского  вождя,  вышедшей
замуж за римского патриция. А ты получил их от своих предков, живших  там  с
тех самых времен. И  по  странному  совпадению  мы  оба  с  тобой  оказались
избранными для обретения Дара Бессмертия - по одним и тем же  причинам:  оба
мы  оказались  идеальными  носителями  крови   и   совершенным   воплощением
голубоглазой расы, мы были выше ростом и лучше сложены, чем все остальные.
   - О-о-о!  Ты  должен  рассказать  мне  обо  всем  этом  подробно!  Должен
объяснить мне все до конца!
   - Я уже объясняю тебе, - ответил Мариус. -  Но  сначала...  Мне  кажется,
настало время тебе увидеть кое-что такое, что может оказаться  очень  важным
для тебя в дальнейшем.
   Он сделал паузу, давая мне возможность осознать смысл его слов.
   Потом медленно и очень по-человечески поднялся, опираясь обеими руками  о
подлокотники кресла. Он смотрел на меня сверху вниз и ждал.
   - Тех, Кого Следует Оберегать? - уточнил я очень тихо и неуверенно.
   Я заметил, что в глазах его вновь  промелькнули  не  то  озорные,  не  то
веселые искорки. Казалось, он в любой момент готов повеселиться.
   - Не бойся, - промолвил он  совершенно  спокойно,  стараясь  скрыть,  что
ситуация забавляет его, - это совершенно на тебя не похоже.
   Я сгорал от нетерпения, желая поскорее увидеть их,  узнать  наконец,  кто
они такие,  и  в  то  же  время  не  в  силах  был  сдвинуться  с  места.  Я
действительно всегда мечтал увидеть их. Но никогда не задумывался о том, как
именно это произойдет...
   - Мне... мне предстоит увидеть нечто ужасное? - спросил я.
   На губах его медленно появилась очень нежная улыбка, и  он  положил  руку
мне на плечо.
   - Если я скажу ?да?, тебя это остановит?
   - Нет, - покачал головой я, но мне стало страшно.
   - Со временем они начинают казаться ужасными, а поначалу они прекрасны, -
сказал он.
   Стараясь быть терпеливым, он молча продолжал стоять и смотреть на меня  в
ожидании. Потом мягко произнес:
   - Ну же, пора идти.
 
Глава 4 
 
   Такое впечатление, что лестница вела в самые недра земли.
   Эта лестница была намного старше самого дома, хотя я не мог бы объяснить,
почему так решил. Стертые множеством спускавшихся по ним ног ступени уходили
все глубже и глубже в основание скалы.
   Время от времени я видел пробитые в камне отверстия,  своего  рода  окна,
выходящие на море, слишком узкие, чтобы  в  них  мог  пролезть  человек.  На
выступах под ними гнездились птицы и росли укоренившиеся  в  трещинах  дикие
травы.
   И вдруг я почувствовал леденящий холод, какой обычно ощущается за стенами
старых монастырей, в разрушенных храмах или домах, где обитают призраки.
   Я остановился и растер плечи, чтобы согреться.  Казалось,  что  леденящий
холод исходит от самих ступеней или из-под них.
   - Причина не в это