уй, чувствуй, смотри!  Да,  трудностей  предстоит
немало.
   Наконец я встал на ноги, решил  шагать  пошире,  чтобы  приспособиться  к
новым ногам, вернулся к шкафу и, к своему изумлению, обнаружил, что  там  не
так уж много одежды. Две пары шерстяных брюк, две довольно легкие  шерстяных
куртки, обе новые, и стопка их трех рубашек на полке.
   Да-а-а. Куда же подевалось все остальное? Я выдвинул верхний  ящик  бюро.
Пусто. В остальных ящиках - тоже пустота. Как и в сундучке у кровати.
   Что это может значить? Он забрал одежду с собой или отослал ее туда, куда
ушел? Но зачем? Его новому телу она не подойдет, к тому же он утверждал, что
позаботился об этом. Я забеспокоился. Может  ли  это  означать,  что  он  не
планировал возвращаться?
   Абсурд. Он не упустит сумму в двадцать миллионов. А я не  должен  тратить
свое драгоценное смертное время на беспокойство о подобных вещах!
   Я проследовал по коварной лестнице, Моджо шел рядом, и это доставляло мне
удовольствие. Теперь я почти без усилий справлялся с новым  телом,  несмотря
на его громоздкость и неудобство. Я открыл шкаф в холле. На вешалке - старое
пальто. Пара галош. И все.
   Я пошел к письменному столу в гостиной.  Он  говорил,  что  там  я  найду
водительские права. Я медленно открыл верхний ящик. Пусто. Везде пусто.  Да,
но в одном из ящиков лежат какие-то бумаги. Что-то насчет дома, но  никакого
упоминания имени Раглана Джеймса. Я попытался понять, о чем же  эти  бумаги.
Но меня сбила с толку официальная  тарабарщина.  Я  не  получил  мгновенного
представлении о содержании бумаг, как бывает, если смотреть на  них  глазами
вампира.
   Я припомнил слова Джеймса о синапсах. Да, я  стал  соображать  медленнее.
Непросто это - читать каждое слово.
   Ладно, какая разница? Водительских прав здесь нет. Что мне нужно, так это
деньги. Ах да, деньги. Деньги я оставил на столе. Боже мой, их, должно быть,
сдуло во двор.
   Я сразу вернулся в кухню. Она промерзла насквозь, стол, плита  и  висящие
над ней медные  горшки  покрылись  тонким  белым  слоем  инея.  Бумажника  с
деньгами на столе не было. Не было и ключей от  машины.  И  лампа,  конечно,
разбилась вдребезги.
   В темноте я опустился на колени и принялся  шарить  по  полу.  Паспорт  я
нашел. Но не нашел ни ключей, ни бумажника. Только осколки разбитой лампочки
в двух местах впились мне в руки  и  пронзили  кожу.  На  ладонях  выступили
капельки крови. Ни запаха, ни настоящего вкуса. Я попробовал искать глазами.
Никакого бумажника. Я опять вышел на  ступеньки,  на  сей  раз  стараясь  не
поскользнуться. Бумажника нет. В глубоком снегу во дворе ничего не видно.
   Но ведь все это бесполезно, да? Ветер не сдул бы бумажник и ключи  -  они
слишком тяжелые. Это он  их  забрал!  Возможно,  даже  специально  вернулся!
Мелочное чудовище! И, осознав, что проделал это он, находясь в моем теле,  в
моем великолепном сверхъестественном теле, я буквально остолбенел от ярости.
   "Хорошо, но ты ведь предполагал, что такое может случиться, не так ли?  -
успокаивал я себя. - Такая уж у него натура. И  ты  опять  замерзаешь,  весь
дрожишь. Иди назад в столовую и закрой дверь".
   Что я и сделал, но сперва пришлось подождать Моджо, который не торопился,
словно его совершенно не беспокоили ни снег, ни ветер. Теперь и  в  столовой
воцарился лютый холод - ведь я оставил дверь открытой.  Поспешно  поднимаясь
назад, в дом, я осознал, что из-за моего  небольшого  путешествия  на  кухню
упала температура во всем доме.  Необходимо  запомнить,  что  двери  следует
плотно закрывать.
   Я прошел в первую из неиспользуемых комнат, где еще раньше спрятал деньги
в трубу, но, просунув туда руку, я нащупал не  конверт,  а  одинокий  листок
бумаги. Я извлек его, уже взбешенный, хотя еще даже не включил  свет,  чтобы
разобрать слова:
   "Вы и вправду недоумок, раз считаете, будто человек моих способностей  не
найдет вашу заначку. Не нужно быть вампиром, чтобы обнаружить влагу на  полу
и стенах, которая говорит сама за себя. Приятных вам приключений. Увидимся в
пятницу. Будьте осторожнее! Раглан Джеймс".
   На секунду я не мог пошевелиться от злости. Я положительно закипал.  Руки
сжались в кулаки.
   - Мелочный, ничтожный негодяй, - выкрикнул я жалким, хрипловатым и ломким
голосом.
   Я пошел в ванную. Конечно, никакой второй  пачки  денег  за  зеркалом  не
было. Была лишь вторая записка:
   "Какая же человеческая жизнь без трудностей? Вы должны понимать, что я не
мог устоять перед такими открытиями. Все равно что расставить  бутылки  вина
перед алкоголиком. Увидимся в пятницу. Прошу вас, осторожнее на  обледенелых
тротуарах. Не хотелось бы, чтобы вы сломали ногу".
   Не успел я опомниться, как вмазал кулаком по зеркалу. Молодец!  Это  тебе
благословение. Не огромная зияющая дыра, как было  бы  после  удара  Вампира
Лестата, а кучка битого стекла. Не везет, так не везет!
   Я развернулся, спустился вниз, прошел обратно в кухню, закрыв при этом за
собой дверь, и нашел холодильник. Внутри - ничего! Ничего!
   Ах, дьяволенок! Что же я с ним сделаю! Как  он  мог  надеяться,  что  это
сойдет ему с рук?  Он  что,  воображает,  я  не  могу  отдать  ему  двадцать
миллионов долларов и свернуть ему шею? О чем он вообще думал...
   А разве так сложно догадаться? Он и не собирался возвращаться, не так ли?
Даже и не думал!
   Я вернулся в столовую. В шкафчике со стеклянными дверцами не осталось  ни
серебра, ни фарфора. Но вчера вечером они, безусловно, здесь были. Я вышел в
холл. Никаких картин на стенах. Я проверил гостиную. Ни Пикассо, ни Джаспера
Джонса, ни де Кунинга, ни Уорхола. Все исчезло. Даже фотографии пароходов.
   Пропали китайские скульптуры. Книжные полки - полупустые. А  коврики?  Их
осталось совсем немного, один из них - в столовой,  из-за  него  я  чуть  не
разбился насмерть! А второй - под лестницей.
   Из дома исчезло все более или менее ценное. Да что там, пропала  половина
мебели! Ублюдок и не собирался возвращаться! В его планы это  изначально  не
входило.
   Я сел в ближайшее к двери кресло. Моджо, который все это  время  преданно
следовал за мной, воспользовался этой возможностью, чтобы растянуться у моих
ног. Я зарылся рукой в его шерсть, потрепал его, погладил и вдруг подумал  -
он остался единственным моим утешением.
   Конечно, Джеймс совершил невероятную глупость. Он что, думал, я не позову
остальных?
   Да-а-а... Позвать на помощь остальных... Что за отвратительная идея?!  Не
требуется богатого воображения, чтобы догадаться, каков будет ответ Мариуса,
если я расскажу ему о своем поступке. По всей вероятности, он уже все  знает
и кипит от возмущения. Что до старейших, то я содрогался при одной мысли  об
этом. Как бы то ни было, самое большее, на что  я  мог  надеяться,  это  что
обмен телами останется незамеченным. Это я сознавал с самого начала.
   Важно то, что Джеймс не знает, насколько  остальные  разозлятся  на  меня
из-за этого  эксперимента.  И  не  может  знать.  Кроме  того,  он  даже  не
представляет, до каких пределов может дойти его новая сила.
   Да, но это преждевременно. Кража моих денег, разграбление этого дома -  в
представлении Джеймса это злая шутка, не более. Он просто  не  мог  оставить
мне здесь ни одежду, ни деньги. Не позволила его мелочная воровская  натура.
Он не мог  не  схитрить  немного,  вот  и  все.  Естественно,  он  планирует
вернуться и потребовать свои двадцать миллионов. И он  рассчитывает  на  то,
что я его не трону, потому что, если  я  захочу  повторить  эксперимент,  он
будет единственным, кто может успешно его осуществить.
   Да, вот она, его карта в  рукаве  -  я  не  причиню  вреда  единственному
смертному, который сможет осуществить обмен, когда я захочу его повторить.
   Повторить! Просто смешно. Я и засмеялся - что за чужой, странный звук!  Я
покрепче зажмурился и застыл, сгорая  от  ненависти  к  поту,  липнувшему  к
ребрам, к боли в животе и в голове, к тяжелому ватному ощущению  в  руках  и
ногах. Я открыл глаза, но все, что я  увидел,  -  это  прежний  блеклый  мир
нечетких углов и тусклых красок...
   Повторить? О! Лестат, возьми себя в руки! Ты так плотно  сжал  зубы,  что
поранился! Ты прокусил язык! У тебя во рту кровь! И кровь по вкусу похожа на
соленую воду - и все. На соленую воду! Соленую воду!  Ради  дьявола,  возьми
себя в руки! Прекрати!
   Посидев еще пару секунд спокойно, я встал  и  принялся  методично  искать
телефон.
   В доме его не нашлось.
   Красота!
   Как глупо с моей стороны было не спланировать этот эксперимент получше. Я
так увлекся великими духовными идеями, что не сделал для себя вообще никаких
благоразумных приготовлений! Нужно было снять  апартаменты  в  "Уилларде"  и
оставить деньги в сейфе отеля! Нужно было нанять машину.
   Машина. Что с машиной?
   Я подошел к шкафу в холле, достал пальто, заметил  дыру  на  подкладке  -
возможно, по этой причине он  его  и  не  продал,  -  надел  его,  пришел  в
отчаяние, так как в кармане не было перчаток,  и  вышел  через  черный  ход,
предварительно плотно закрыв дверь в столовую. Я спросил Моджо, хочет ли  он
пойти  со  мной  или  останется  здесь.  Он,  естественно,  захотел  ко  мне
присоединиться.
   Глубина снега на тропинке была около  фута.  Пришлось  прокладывать  себе
путь через него, но, дойдя до улицы, я осознал, что здесь он еще глубже.
   Разумеется, никакого красного "Порше". Ни налево от крыльца, ни  в  любом
другом углу квартала. Просто для проверки я дошел до угла, потом  повернулся
и пошел обратно. У меня мерзли руки,  мерзли  ноги,  а  кожа  лица  отчаянно
болела.
   Хорошо, придется идти пешком, пока я хотя бы  не  найду  телефон-автомат.
Снег мело в спину, что я расценил как своею рода благословение, но, с другой
стороны, я ведь не знал, куда мне идти.
   Что касается Моджо, то ему явно  нравилась  такая  погода,  он  неуклонно
прокладывал себе путь вперед, и с его длинной серой блестящей шерсти  падали
сверкающие крошечные снежинки. У меня начался обычный припадок.  Я  смеялся,
смеялся, смеялся, кружась вокруг собственной оси, но потом замолчал,  потому
что в буквальном смысле до смерти замерз.
   Но ситуация все-таки была ужасно забавной. Вот он я, человек, - бесценное
событие, о котором я мечтал с момента собственной смерти, - и я ненавижу его
до мозга этих человеческих костей! Мой шумно бурлящий желудок скрутил  спазм
голода. За  ним  последовал  еще  один,  которому  лучше  подойдет  название
"судорога".
   "Паоло", нужно найти "Паоло"... Но как мне получить там пищу?  Ведь  есть
же необходимо. Без пищи я просто идти не  смогу.  Если  не  поесть,  у  меня
иссякнут силы.
   Дойдя до угла Висконсин-авеню, я увидел у подножия холма  огни  и  людей.
Улицу очистили от снега, она определенно  была  открыта  для  транспорта.  Я
видел,  как  под  фонарями  туда-сюда  снуют  люди,  но  картина   выглядела
раздражающе мутной.
   Я поспешил  дальше,  у  меня  болезненно  немели  ноги,  причем  одно  не
противоречит другому, как прекрасно известно тем,  кто  хоть  раз  ходил  по
снегу, и наконец увидел освещенные окна кафе. "Мартини". Прекрасно.  Забудем
о "Паоло". Сойдет и "Мартини". Перед  входом  остановилась  машина,  из  нее
вышла красивая молодая пара, поспешившая зайти внутрь. Я медленно подобрался
к двери и увидел,  как  довольно  хорошенькая  молодая  женщина  за  высокой
деревянной стойкой берет два меню для новых посетителей, которых она провела
в затемненный зал. Я мельком отметил свечи и скатерти с шахматным узором.  И
внезапно осознал, что противный, тошнотворный  запах,  который  бьет  мне  в
ноздри, - это запах горелого сыра.
   Мне бы и вампиром не понравился этот запах, нет, во  всех  отношениях  не
понравился бы; но подобной тошноты бы не вызвал. Он был бы где-то вне  меня.
Но теперь он как бы соединился с  моим  голодом;  он,  казалось,  натягивает
мышцы в моем горле. Запах этот фактически оказался чуть  ли  не  у  меня  во
внутренностях, и меня тошнило уже не столько от запаха, сколько от давления.
   Любопытно. Да, нужно запомнить все эти мелочи. Это и есть жизнь.
   Хорошенькая молодая женщина уже вернулась. Она стояла в профиль ко мне  и
смотрела на бумагу, лежавшую  на  деревянном  столике  перед  ней,  а  потом
подняла ручку, чтобы сделать пометку. У нее были  длинные  волнистые  темные
волосы и очень бледная кожа. Я пожалел, что так плохо ее вижу. Я  попробовал
уловить ее запах, но безрезультатно. Пахло горелым сыром.
   Я открыл дверь, игнорируя окатившую меня тяжелую вонь, и двинулся вперед,
пока не очутился перед молодой женщиной; меня окутало благословенное  тепло,
запахи... Она оказалась мучительно юной особой с  довольно  мелкими  чертами
лица  и  длинными  узкими  глазами.  Тщательно  накрашенный   большой   рот,
прекрасной формы шея. Тело двадцатого  века  -  сплошные  кости  под  черным
платьем.
   - Мадемуазель, - сказал я, намеренно сгущая свой французский акцент, -  я
очень хочу есть, а на улице очень холодно. Как  я  могу  заработать  тарелку
еды? Я помою полы, если пожелаете, отскребу горшки и сковородки, сделаю все,
что прикажут.
   Она озадаченно уставилась на меня, потом выпрямилась, встряхнула длинными
черными волосами, закатила глаза, снова глянула на меня и ответила:
   - Убирайся.
   Ее голос казался вялым и глухим. Дело, конечно, было не  в  голосе,  а  в
моих смертных ушах. Я не мог воспринять звучность, доступную вампиру.
   - Могу я взять кусок хлеба? - спросил я.  -  Один  кусок  хлеба.  -  Меня
изводили запахи пищи, какими бы они ни были дурными.  Я  не  мог  вспомнить,
какова пища на вкус. Я  не  мог  вспомнить  ни  текстуру  пищи,  ни  процесс
питания, но надо мной брало верх нечто чисто человеческое. Я отчаянно  хотел
есть.
   - Если ты не уберешься немедленно, я вызову полицию, - сказала она слегка
дрогнувшим голосом.
   Я попробовал прочесть ее мысли. Ничего. Я искоса  осмотрелся  в  темноте.
Попытался прочесть мысли остальных. Ничего. У этого тела не было такой силы.
О, но этого быть не может! Я еще раз взглянул на нее. Ничего.  Ни  проблеска
мыслей. Никакой инстинктивной догадки, что она за человек.
   - Ах так, отлично, - ответил я, одарив ее самой нежной улыбкой, какую мне
удалось выдавить, понятия не имея, что из этого вышло и какое она произведет
впечатление, - надеюсь, вы сгорите в аду из-за отсутствия милосердия. Но Бог
знает, я другого и не заслужил. - Я повернулся и собрался уходить, когда она
взяла меня за рукав.
   - Послушайте, - сказала она, слегка  дрожа  от  злости  и  неловкости,  -
нельзя же вот так приходить и ожидать, что вас накормят!  -  К  белым  щекам
прилила кровь. Ее  запаха  я  не  почувствовал.  Но  я  уловил  своеобразный
мускусный аромат, наполовину естественный, наполовину смешанный с духами.  И
внезапно заметил два крошечных бугорка у нее под платьем. Вот удивительно! Я
опять попытался прочесть ее мысли. Я сказал себе, что это врожденный дар,  я
умею им пользоваться. Но ничего не вышло.
   - Я же сказал, что отработаю пищу, - ответил я, стараясь не  смотреть  на
ее грудь. - Я сделаю все, что вы скажете. Послушайте, мне очень жаль.  Я  не
хочу, чтобы вы сгорели в аду. Ужасные слова. Дело  в  том,  что  мне  просто
очень не повезло. У меня неприятности. Смотрите, вот моя собака. Как мне  ее
накормить?
   - Эта собака? - Она посмотрела сквозь стекло на Моджо, который царственно
восседал на снегу. - Вы, наверное,  шутите.  -  Какой  пронзительный  голос.
Никакой  индивидуальности.  Почти  все  звуки  теперь  так   воспринимались.
Металлическими и тонкими.
   - Нет, это моя собака, - произнес я со слабым негодованием. - Я ее  очень
люблю.
   Она засмеялась.
   - Да этот пес каждый вечер кормится у нас с черного хода!
   - Отлично, превосходно. Хоть один из нас  поест.  Счастлив  это  слышать,
мадемуазель. Может быть, стоит пойти к черному ходу. Возможно, собака и  мне
что-нибудь оставит.
   Она  издала  сухой  фальшивый  смешок.  Она  явно  разглядывала  меня,  с
интересом изучая мое лицо и одежду. За кого она меня принимала? Я  не  знал.
Черное пальто было не из дешевых, но и не принадлежало  к  разряду  шикарной
одежды. Коричневые волосы мокры от растаявшего снега.
   Сама она обладала  некой  утонченной  чувственностью.  Очень  узкий  нос,
изящной формы глаза. Потрясающе красивая фигура.
   - Ладно, - сказала она, - садитесь там, за стойкой. Я  скажу,  чтобы  вам
что-нибудь принесли. Что вы хотите?
   - Все, что угодно, мне все равно. Благодарю вас за доброту.
   - Хорошо, садитесь. - Она открыла дверь и, быстро махнув рукой,  крикнула
собаке:
   - Иди с другой стороны!
   Моджо никак не отреагировал - терпеливая гора шерсти. Я вышел  на  улицу,
на морозный ветер и велел ему идти  к  двери  кухни.  Я  указал  на  боковую
дорожку. Он смерил  меня  долгим  взглядом,  поднялся,  медленно  прошел  по
дорожке и исчез.
   Я вернулся в помещение, снова обрадовавшись возможности попасть в  теплое
место, хотя чувствовал, как в ботинках тает снег. Я прошел внутрь ресторана,
где было темно, не заметил деревянную табуретку и споткнулся о нее, чуть  не
упал, но в конце концов сел. На  деревянной  стойке  уже  лежала  полотняная
синяя салфетка, а на ней - прибор с  тяжелым  стальным  ножом  и  вилкой.  Я
задыхался от сырной вони. Присутствовали и другие запахи  -  жареного  лука,
чеснока, горелого жира. Мерзость.
   Табуретка оказалась в высшей  степени  неудобной.  Жесткий  круглый  край
деревянного сиденья врезался мне в ноги, и я снова забеспокоился из-за того,
что в темноте ничего не видно. Ресторан уходил далеко вглубь,  впереди  было
еще несколько смежных залов. Но где они  кончаются,  я  не  видел.  До  меня
доносились звуки ударяющихся о металл огромных кастрюль - грохот пугал меня,
резал слух, я всеми силами старался не замечать его.
   Снова появилась молодая женщина и с милой улыбкой поставила  передо  мной
большой бокал красного вина. От него исходил кислый, тошнотворный запах.
   Я поблагодарил ее. А потом поднял бокал, набрал полный рот вина, подержал
его во рту  и  проглотил.  И  сразу  же  поперхнулся.  Непонятно  было,  что
случилось - то ли я не правильно глотал, то ли оно почему-то раздражало  мое
горло, то ли что-то еще.  Но  я  яростно  кашлял,  потом  схватил  тряпичную
салфетку, лежавшую рядом с вилкой, и прижал ко рту. Частично вино попало мне
в нос На вкус оно было кислым и  слабым.  Меня  охватило  чувство  страшного
разочарования.
   Я  закрыл  глаза  и  опустил  голову  на  руку,  непроизвольно  сжимавшую
салфетку.
   - Вот, попробуйте еще, - сказала она.
   Открыв глаза, я  увидел,  что  она  снова  наполнила  бокал  из  большого
графина.
   - Хорошо, - ответил я, - спасибо.
   Я хотел пить, ужасно хотел пить. Фактически вкус вина лишь усилил  жажду.
Но на сей раз просто не  стоит  глотать  его  так  резко.  Я  поднял  бокал,
отхлебнул  небольшой  глоток  и  попытался  посмаковать  его,  но  смаковать
оказалось практически нечего, и тогда я медленно проглотил  жидкость  -  она
потекла  в  нужном  направлении.  Жидкая,  очень  жидкая,  ничего  общего  с
ароматным сытным глотком крови. Необходимо  научиться.  Я  допил  содержимое
бокала. Потом налил себе еще бокал из графина и выпил до дна.
   Поначалу я чувствовал одно только разочарование. Потом  меня  мало-помалу
начало подташнивать. Сейчас принесут еду, подумал я. А, здесь же есть еда  -
жестянка, полная, по моему мнению, хлебных палочек.
   Я вынул одну из них, тщательно ее обнюхал, убедился, что это  хлеб,  и  с
дикой скоростью принялся грызть, пока палочка не исчезла. На вкус она была -
настоящий песок. Как песок в пустыне Гоби, что попал мне в рот. Песок...
   - Как только смертные это едят? - спросил я.
   - Не так быстро, - ответила молодая женщина и издала короткий смешок. - А
вы что, не смертный? С какой вы планеты?
   - С Венеры, - сказал я, улыбаясь в ответ. - С планеты любви.
   Она неприкрыто разглядывала меня, и  к  ее  белым  щечкам  с