асно  солидного,  изобретательного  и
серьезного.
   - Тебе известно, что натворил этот подонок, - сказал  я.  -  Он  одурачил
меня и бросил. Остальные  тоже  меня  бросили.  Луи,  Мариус.  Они  от  меня
отвернулись. Друг мой, меня оставили в этом теле, как будто  на  необитаемый
остров высадили. Пойдем, мне нужно проверить, не обокрал ли он мою квартиру.
   Я поспешил к входной двери, едва расслышав его немногословное замечание о
том, что, на его взгляд, в квартиру никто не проникал.
   Он оказался прав. Демон не ограбил квартиру! Она  была  точно  в  том  же
виде, в каком я ее оставил, вплоть до моей старой бархатной куртки, висевшей
на открытой дверце шкафа. Желтый блокнот, в котором я  делал  заметки  перед
уходом. И компьютер. Немедленно надо залезть в  компьютер  и  проверить,  до
какой степени он доворовался. А мой парижский агент - бедняге,  может  быть,
до сих пор угрожает опасность. Нужно быстрее с ним связаться.
   Но я отвлекся, увидев свет,  льющийся  сквозь  стеклянные  стены,  мягкое
теплое великолепие солнца, осветившего темные  диваны,  кресла  и  роскошный
персидский ковер с бледным медальоном и венками  из  роз,  осветившего  даже
немногочисленные большие современные картины - сплошь неистовая  абстракция,
- которые я давным-давно подобрал к этим стенам. Я вздрогнул при виде  этого
зрелища, в который раз подивившись, почему электрическое  освещение  никогда
не оставляет такого чувства благополучия, какое сейчас у меня появилось.
   Я также отметил, что в большом камине, выложенном белой  плиткой,  пылает
огонь - вне всякого сомнения, дело рук Дэвида - и что из кухни пахнет  кофе;
за все годы, что я жил в этом доме, я едва ли в нее заходил.
   Дэвид сразу пробормотал извинения. Он даже  еще  не  зарегистрировался  в
гостинице - так стремился меня найти. Он приехал сюда прямо из  аэропорта  и
выходил только для того, чтобы купить  самое  необходимое;  он  собирался  с
удобствами провести здесь ночь в ожидании, что я,  может  быть,  приеду  или
решу позвонить.
   - Прекрасно, я очень рад, - ответил я,  и  меня  немного  позабавила  его
британская вежливость. Я так ему обрадовался, а он  извиняется  за  то,  что
устроился у меня как дома.
   Я сорвал с себя мокрое пальто и уселся за компьютер.
   - Это на минуту, - сказал я, набивая различные команды, - а потом  я  все
тебе расскажу. Но что заставило тебя приехать? Ты  догадывался  о  том,  что
произошло?
   - Конечно догадывался, - ответил он. - Разве ты не  слышал  о  вампирском
убийстве в Нью-Йорке? Только чудовище могло разгромить тот офис. Лестат,  ну
почему ты мне не позвонил? Почему ты не попросил меня помочь?
   - Секундочку, - сказал я. На экране уже загорались буковки и  цифры.  Мои
счета были в порядке. Если бы демон проник в систему, повсюду  появились  бы
запрограммированные сигналы о вторжении. Конечно, я никак не мог узнать,  не
напал ли он на мои счета в европейских банках, пока я не зайду в  их  файлы.
Черт, я не мог вспомнить кодовые  слова,  и,  откровенно  говоря,  мне  было
сложно управляться даже с самыми простыми командами.
   - Он был прав, - пробормотал я. - Он предупреждал, что  мои  мыслительные
процессы изменятся.
   Я перешел из финансовой программы в "Уордстар", чтобы  набрать  текст,  и
быстро напечатал сообщение для парижского агента, которое затем  отослал  по
модему, - с просьбой немедленно сообщить мне о текущем  состоянии  счетов  и
напоминанием  о  том,  чтобы  он  принял  величайшие  меры  предосторожности
относительно личной охраны. Все, сделано.
   Я откинулся на спинку стула,  глубоко  вздохнул,  что  вызвало  небольшой
приступ кашля, и осознал, что Дэвид смотрит на меня так, словно он до  такой
степени шокирован моим видом, что не может нормально воспринимать.  В  самом
деле, он рассматривал меня почти с комическим  выражением.  Потом  он  опять
взглянул на Моджо, который тихо и несколько медлительно исследовал квартиру,
то и дело поднимая на меня глаза в ожидании указаний.
   Я щелкнул пальцами, подзывая к себе Моджо,  и  крепко  обнял  его.  Дэвид
смотрел на эту сцену, словно ничего более странного в жизни не видел.
   - Господи Боже, ты действительно вселился в это тело, - прошептал  он.  -
Не просто болтаешься внутри, но закрепился в его клетках.
   - Ты это мне рассказываешь? - с отвращением сказал я. - Как  омерзительна
вся эта кутерьма. А остальные мне помогать не будут, Дэвид. Меня изгнали.  -
Я сжал зубы от ярости. - Изгнали!  -  Я  перешел  на  шипящее  рычание,  чем
непреднамеренно так развеселил Моджо, что он лизнул меня в лицо.
   - Конечно, я это заслужил, - продолжил я, гладя Моджа. - Видимо,  так  со
мной проще всего разобраться.  Я  всегда  засуживаю  самого  худшего!  Самую
гнусную  измену,  самое  подлое  предательство,  самое   низкое   отречение!
Лестат-подлец. Вот они и оставили этого подлеца в полном одиночестве.
   - Я с ума сходил, пытаясь тебя  разыскать,  -  сказал  Дэвид  уже  вполне
сдержанным и собранным тоном. - Твой агент в Париже клялся, что не может мне
помочь. Я собирался воспользоваться этим адресом в Джорджтауне. - Он  указал
на желтый блокнот, лежавший на столе. - Слава Богу, что ты здесь.
   - Дэвид, больше всего я боюсь, что другие уничтожили Джеймса, а с ним - и
мое тело. Может быть, теперь я располагаю только этой оболочкой.
   - Нет, не думаю, - с убедительной невозмутимостью ответил он. - Тот,  кто
занял твое тело, оставил за собой приличный хвост. Но сними же с себя мокрую
одежду. Ты простудишься.
   - В каком смысле - хвост?
   - Ты же знаешь, что мы ведем учет таких преступлений. Теперь, пожалуйста,
переоденься.
   - Другие убийства, после Нью-Йорка? - возбужденно спросил я.  Я  дал  ему
уговорить себя пойти к камину и  сразу  обрадовался  тому,  что  оказался  в
тепле. Я стащил влажный свитер и рубашку. Конечно, ни в одном из  шкафов  не
найдется одежды моего  размера.  И  я  понял,  что  вчера  ночью  где-то  во
владениях Луи забыл свой чемодан. - Нью-Йорк был ночью в среду, да?
   - Моя одежда тебе подойдет, - сказал Дэвид, мгновенно выхватывая мысли из
моей головы. Он направился к гигантскому чемодану, стоящему в углу.
   - Что случилось? Почему ты решил, что это Джеймс?
   - Получается, что так, - ответил он, с шумом открывая чемодан  и  вынимая
оттуда несколько сложенных вещей, а за ними - твидовый костюм,  все  еще  на
вешалке, очень похожий на тот, что  был  на  нем  самом,  и  положил  его  в
ближайшее кресло. - Вот, переодевайся. Ты загонишь себя в гроб.
   - Ох, Дэвид, - сказал я, продолжая раздеваться, -  я  уже  несколько  раз
чуть не вогнал себя в гроб. Фактически я провел всю  свою  краткую  смертную
жизнь  в  предсмертном  состоянии.  Забота   об   этом   теле   -   сплошные
отвратительные хлопоты; как живые люди только выносят этот бесконечный  цикл
- поесть, пописать, похныкать, испражниться, а  потом  опять  есть!  Прибавь
сюда температуру, головную  боль,  приступы  кашля  и  насморк  -  настоящая
каторга! А профилактика, Господи! Снимать эти гнусные штучки еще  хуже,  чем
надевать! С чего я взял, что мне это нужно? Остальные преступления  -  когда
они произошли? "Когда" важнее, чем "где".
   Он опять уставился на меня, слишком потрясенный,  чтобы  отвечать.  Моджо
приглядывался к Дэвиду,  словно  оценивая,  и  дружелюбно  лизнул  ему  руку
розовым языком. Дэвид любовно потрепал его, но по-прежнему не сводил с  меня
глаз.
   - Дэвид, - сказал я, снимая мокрые носки.  -  Поговори  со  мной.  Другие
преступления! Ты сказал, что Джеймс оставил хвост.
   - Сверхъестественно, просто дикость какая-то, - потрясенно отозвался  он.
- У меня есть десяток фотографий этого лица. Но видеть внутри его  тебя!  О,
такого я просто не мог себе представить. Абсолютно не мог.
   - Когда этот демон совершил последнее нападение?
   - А... Последний отчет поступил из Доминиканской Республики. Это  было...
дай-ка подумать... две ночи назад.
   - Доминиканская Республика! Зачем бы его туда понесло?
   - Именно это я и хотел бы выяснить.  Перед  этим  он  совершил  нападение
рядом с Бол-Харбор во Флориде. Оба раза - в кондоминиуме на одном из верхних
этажей, и проник внутрь он, как и в Нью-Йорке, через  стеклянную  стену.  На
всех местах преступления переломана мебель; стенные сейфы  вскрыты:  пропали
облигации,  золото,  драгоценности.  В  Нью-Йорке  погиб  один   человек   -
разумеется,  в  трупе  не  осталось  ни  капли  крови.  Во  Флориде  -   две
обескровленные женщины, а в Санто-Доминго убита целая семья, но только  отец
обескровлен в классическом вампирском стиле.
   - Он не контролирует свою силу. Он действует вслепую, как робот!
   - Именно так я и подумал.  Сначала  меня  насторожило  сочетание  тяги  к
разрушению и слепой силы. Он  действует  крайне  неумело!  И  сами  операции
ужасно глупы. Но я никак не могу вычислить, почему для краж он выбрал именно
эти места. - Он внезапно замолчал и почти застенчиво отвернулся.
   Я осознал, что полностью разделся и стою перед ним голый, и это вызвало в
нем странное стеснение, он едва ли не покраснел.
   - Держи, сухие носки, - сказал он. - Ты ничего  лучше  не  придумал,  чем
ходить в мокрой одежде?
   Он, не глядя, бросил мне носки.
   - Я вообще ни в чем особенно не разбираюсь, - ответил  я.  -  Вот  что  я
выяснил. Я понимаю, почему тебя интересует выбор места. Зачем ему  совершать
путешествие на Карибы, когда он мог навороваться досыта на окраинах  Бостона
или Нью-Йорка?
   - Да. Если только холод не причиняет ему слишком большого неудобства.  Но
не знаю - так бывает?
   - Нет. Он чувствует его не так остро. Все совсем по-другому.
   Мне было приятно натягивать сухую рубашку и брюки. Они мне подошли,  хотя
были по-старомодному широковаты - не та облегающая дорогая  одежда,  которую
предпочитает молодежь. Рубашка оказалась из плотной ткани, а твидовые  брюки
- со складкой, но в жилете было тепло и уютно.
   - Ну вот, я не могу завязать галстук смертными пальцами, - заявил я. - Но
зачем мне так наряжаться, Дэвид? Ты  что,  никогда  не  носишь  ничего,  как
говорится, неформального? Боже мой, у нас такой вид, словно мы  на  похороны
собрались. Зачем мне эта удавка на шее?
   - Потому что без нее в твидовом костюме ты  будешь  похож  на  дурака,  -
рассеянно ответил он. - Давай я тебе помогу.
   И опять, когда он приблизился ко мне,  у  него  появился  этот  скованный
взгляд. Я осознал, что он испытывает сильное влечение к этому телу. В старом
теле я его удивлял; но это тело воспламеняло в нем страсть.  И,  изучив  его
поближе, почувствовав, как быстро его пальцы  возятся  с  узлом  галстука  -
настойчивые нажимы, - я понял, что и меня сильно влечет к нему.
   Я вспомнил, сколько раз мне хотелось заключить его в  объятия,  медленно,
ласково вонзить зубы ему в шею и выпить его кровь. А теперь я могу  в  своем
роде получить его, не  лишая  жизни,  -  в  простом  сплетении  человеческих
конечностей, в любом сочетании интимных жестов и  сладостных  прикосновений,
которые ему понравятся. И понравятся мне.
   Эта мысль меня парализовала. По моей человеческой  коже  побежали  мягкие
мурашки.  Я  чувствовал  с  ним  связь,  связь,  которую  ощущал  с  бедной,
злосчастной девушкой, которую я изнасиловал, с прогуливавшимися туристами  в
заснеженной столице, с моими братьями  и  сестрами,  -  связь,  как  с  моей
любимой Гретхен.
   Это осознание оказалось настолько сильным - я был человеком, я был  рядом
с человеком, - что я внезапно испугался его, несмотря на всю его красоту.  И
понял, что страх был частью этой красоты.
   О да, теперь я смертный, как и он. Я размял пальцы и  медленно  распрямил
спину, давая мурашкам перерасти в глубокое эротическое ощущение.
   Он резко отошел от меня, встревожившись, взял с кресла пиджак и помог мне
его надеть.
   - Ты должен рассказать мне все, что с тобой случилось, - сказал он.  -  А
примерно через час мы получим  известия  из  Лондона,  в  случае  если  этот
подонок нападет снова.
   Я потянулся к нему и положил свою слабую  смертную  руку  ему  на  плечо,
привлек его к себе и ласково поцеловал в щеку. Он опять отстранился.
   - Прекрати эту ерунду, - сказал он, словно делал  выговор  ребенку.  -  Я
хочу узнать обо всем. Да, ты позавтракал? Тебе нужен носовой платок. Держи.
   - И как мы получим новости из Лондона?
   - В гостиницу пришлют факс. А теперь  пойдем,  перекусим.  Нам  предстоит
работать весь день, чтобы понять, что к чему.
   - Если он еще жив, - вздохнул я. - Две ночи назад, в Санто-Доминго.  Меня
опять  охватило  черное,  давящее  отчаяние.  Восхитительный  и  безнадежный
эротический импульс грозил угаснуть.
   Дэвид вынул из чемодана длинный шерстяной шарф и обернул его вокруг  моей
шеи.
   - А разве сейчас нельзя позвонить в Лондон? - спросил я.
   - Немного рановато, но я попробую.
   Рядом с диваном он нашел телефон и минут пять  оживленно  разговаривал  с
человеком, находившимся по ту сторону океана. Пока никаких новостей.
   Полицейские Нью-Йорка, Флориды и Санто-Доминго  явно  друг  с  другом  не
связывались, так как до сих пор между убийствами параллелей не проводилось.
   Наконец он повесил трубку.
   - Как только они получат информацию, ее перешлют по  факсу  в  гостиницу.
Может быть, пойдем туда? Я умираю от голода. Я прождал здесь всю ночь. Да, и
собака. Что ты собираешься делать с этой потрясающей собакой?
   - Он уже позавтракал. Ему понравится в саду на крыше. Ты очень стремишься
уйти из квартиры, да? Почему бы нам просто вместе не пойти в постель?  Я  не
понимаю.
   - Ты серьезно?
   Я пожал плечами.
   -  Конечно  серьезно!  -  Эта  простая  возможность  превращалась  в  мою
навязчивую идею. Заняться любовью, пока больше ничего не произошло.  На  мой
взгляд, великолепная, чудесная идея!
   Он опять уставился на меня в похожем на транс молчании,  которое  сводило
меня с ума.
   - Ты же сознаешь, - сказал он, - что  у  тебя,  безусловно,  великолепное
тело, не так ли? То есть ты не остаешься бесчувственным  к  тому,  что  тебя
вложили в... в высшей степени привлекательный кусок молодой мужской плоти?
   - Ты же помнишь, я внимательно осмотрел ее перед обменом. Почему же ты не
хочешь...
   - Ты уже был с женщиной, не так ли?
   - Прекрати читать мои мысли. Это невежливо. К тому  же  какое  это  имеет
значение?
   - С женщиной, которую ты любил.
   - Я всегда любил как мужчин, так и женщин.
   - Это несколько иное определение слова  "любовь".  Послушай,  сейчас  это
просто невозможно. Так что веди себя прилично. Я должен выслушать  все,  что
касается этого Джеймса. Нам потребуется время, чтобы составить план.
   - План? Ты правда думаешь, что мы можем его остановить?
   - Конечно! - Он пригласил меня следовать за ним.
   - Но как? - спросил я. Мы уже были в дверях.
   - Нам необходимо изучить его поведение. Мы должны оценить  его  слабые  и
сильные стороны. И помни, нас против него  двое.  И  мы  располагаем  важным
преимуществом.
   - Каким преимуществом?
   - Лестат, очисти свой смертный мозг от  безудержных  эротических  картин,
нам пора идти. Я не могу думать на пустой желудок, а  ты,  очевидно,  вообще
плохо соображаешь.
   Моджо побрел за нами к воротам, но я велел ему оставаться.
   Я нежно поцеловал его в длинный черный нос, и он улегся на мокрый  бетон,
провожая меня разочарованным взглядом, пока мы спускались по лестнице.
   До отеля было всего несколько кварталов, и  прогулка  под  голубым  небом
оказалась даже сносной, несмотря на злой ветер.  Однако  я  слишком  замерз,
чтобы начать свой рассказ, к тому же вид освещенного солнцем города отвлекал
меня от грустных мыслей.
   На меня снова произвел впечатление беззаботный настрой людей,  выходивших
на улицу днем. На солнце весь мир казался благословенным вне зависимости  от
температуры. И от этого зрелища во мне  нарастала  печаль,  потому  что  мне
вовсе не хотелось оставаться в  этом  солнечном  мире,  как  бы  он  ни  был
прекрасен.
   "Нет, верните мне мое сверхъестественное зрение, - думал я. - Отдайте мне
мрачную красоту ночи. Верните мне мою неестественную силу и выносливость,  и
я с радостью принесу им в жертву это зрелище навсегда. Я - Вампир Лестат!"
   Задержавшись у стойки в гостинице, Дэвид  сообщил,  что  мы  находимся  в
кафе, и оставил указание передать нам немедленно  любые  материалы,  которые
придут по факсу.
   Потом мы устроились за тихим, покрытым белой скатертью  столиком  в  углу
просторной старомодной комнаты  с  расписным  потолком  и  белыми  шелковыми
гардинами и приступили  к  поглощению  обильного  новоорлеанского  завтрака,
состоящего из яиц, бисквитов, жареного мяса, подливки и  густой  маслянистой
овсянки.
   Я не мог не признать, что ситуация с пищей улучшалась по мере продвижения
на юг. Я также научился лучше есть, уже не так давился и не царапал  язык  о
зубы. Густой, похожий на сироп  кофе  моего  родного  города  был  близок  к
совершенству. А за десерт в виде жареных в  сахаре  бананов  любой  разумный
смертный встал бы на колени.
   Но несмотря на эти дразнящие радости и мою отчаянную  надежду  на  скорое
прибытие отчета из  Лондона,  основной  моей  заботой  оставалось  изложение
Дэвиду всей  моей  горестной  повести.  Он  снова  и  снова  заставлял  меня
вспоминать подробности, прерывал меня вопросами, так что  рассказ  получился
куда более пространным, чем это было с Луи, и он вызвал во  мне  значительно
больше боли.
   Как в агонии  переживал  я  заново  свой  наивный  разговор  с  Джеймсом,
признавался, что оказался недостаточно предусмотрительным, что  был  слишком
самодоволен, считая, что простому смертному в жизни меня не провести.
   За этим последовало позорное изнасилование, мучительное описание времени,
проведенного с Гретхен, жуткие ночные кошмары про  Клодию  и  расставание  с
Гретхен, чтобы вернуться домой, к Луи, который не понял ничего из того,  что
я  ему  наговорил,  настаивал  на  собственной  интерпретации   моих   слов,
отказываясь дать мне то, что я искал.
   К моим  переживаниям  примешивался  и  тот  факт,  что  вся  злость  меня
оставила, и я чувствовал только  всепоглощающую  скорбь.  Мысленно  я  снова
видел Луи, и теперь он уже не был моим ласковым, манящим любовником,  теперь
он стал бесчувственным ангелом, прогнавшим меня со Двора Тьмы.
   - Я понимаю, почему он отказал, - монотонно сказал я, едва находя в  себе
силы вообще говорить об этом. - Наверное, я мог бы раньше  догадаться.  И  в
глубине души я не верю, что он сможет продержаться против меня до конца. Его
просто увлекла возвышенная мысль о том, что я  должен  отправляться  спасать
свою душу. Понимаешь, сам он так бы и поступил. И все-таки он никогда бы  не
сделал ничего подобного. И он никогда меня не понимал. Никогда.  Вот  почему
он описывал меня в своей книге одновременно так ярко и  так  убого.  Если  я
останусь в этом теле, если ему станет предельно  ясно,  что  я  не  планирую
уходить в джунгли Французской Гвианы с Гретхен, то в конце концов, думаю, он
мне уступит. Пусть даже я сжег его дом. Конечно, потребуются  годы!  Годы  в
этом несчастном...
   - Ты опять впадаешь в бешенство, - сказал Дэвид, - успокойся. И о чем  ты
вообще говоришь - сжег его дом?
   - Я разозлился! - напряженно прошептал  я.  -  Господи.  Не  то  слово  -
разозлился!
   Я  считал,  что  был  слишком  несчастен,  чтобы  злиться.  Теперь  же  я
обнаружил, что это не так. Но я был слишком несчастен, чтобы продолжать  эту
тему. Я сделал еще один глоток бодрящего густого черного кофе  и  как  можно
лучше описал, как я увидел Мариуса при  свете  горящей  лачуги.  Это  Мариус
захотел, чтобы я его увидел. Мариус вынес приговор, а я не  очень  понял,  в
чем этот приговор заключался.
   Теперь на меня все-таки  наползло  холодное  отчаяние,  стирая  последние
следы злости, и я бессмысленно  уставился  в  свою  тарелку,  на  полупустой
ресторан, на блестящее серебро и салфетки, сложенные  на  свободных  мес