ительно очень странно.
   Хотя, возможно, ничего страшного не  случится.  Я  придумаю  какую-нибудь
правдоподобную историю для Роже. Я найду какой-нибудь выход  и  в  отношении
Ники, попытаюсь рассеять его подозрения на мой счет.
   Мне показалось, что мой рассказ заинтересовал ее, но в то же время она не
придала ему большого значения. Гораздо больше  Габриэль  волновало  то,  что
ждет впереди ее.
   После того как смерть свершилась, остановить  Габриэль  было  практически
невозможно. Не было такой стены, на  которую  она  не  поднялась,  ни  одной
двери, в которую она не вошла, ни одной крыши, которую  она  сочла  чересчур
крутой.
   Создавалось впечатление, что она никак не могла поверить в то, что  будет
жить вечно. Скорее, она воспринимала эту ночь как единственную подаренную ей
и стремилась увидеть и познать абсолютно все до того момента,  когда  смерть
придет за ней на рассвете.
   Много раз я пытался уговорить ее вернуться домой, в  башню.  Час  шел  за
часом, и я чувствовал, что морально очень устал. Мне необходимо было  побыть
в тишине и спокойно обдумать все, что произошло. Бывали мгновения,  когда  у
меня темнело в глазах. Однако она жаждала приключений и  хотела  испробовать
все.
   Она предложила забраться в дома смертных и поискать  подходящие  для  нее
наряды. Когда я сказал, что всегда покупаю себе одежду, она лишь рассмеялась
в ответ.
   - Мы легко можем определить, какие дома пусты, - говорила  она,  бесшумно
двигаясь вперед и оглядывая темные окна  особняков,  -  и  узнать,  спят  ли
слуги.
   Ее предложение было вполне разумным, хотя прежде мне такое и в голову  не
приходило. Вскоре я быстрым шагом следовал за  ней  по  узким  лестницам,  а
потом по коврам коридоров, удивляясь тому, с какой легкостью  нам  удавалось
проникать внутрь,  и  с  интересом  разглядывая  убранство  жилищ.  Я  вдруг
обнаружил, что мне доставляет удовольствие  трогать  руками  вещи,  будь  то
веер, табакерка или газета, которую совсем недавно читал хозяин дома, и даже
башмаки,  стоящие  возле  камина.  Это  было  столь  же  захватывающе,   как
подсматривать в окна.
   Однако у нее была своя цель. В  женской  гардеробной  одного  из  больших
старинных домов  в  предместье  Сен-Жермен  она  нашла  огромное  количество
шикарных нарядов, которые пришлись ей  как  раз  впору.  Я  помог  ей  снять
потрепанное и испачканное платье из тафты и заменить его нарядом из розового
бархата, а потом собрал ее упрямые локоны под шляпу со страусовыми  перьями.
И вновь я был поражен тем, как великолепно она выглядит;  меня  не  покидало
странное  ощущение  нереальности  наших   совместных   блужданий   по   этим
заполненным множеством разных вещей и запахов смертных домам.  С  туалетного
столика она прихватила несколько вещиц -  изящные  золотые  ножницы,  флакон
духов... Потом подошла к зеркалу.
   Я  приблизился,  чтобы  поцеловать  ее,  и  не  встретил  с  ее   стороны
сопротивления. Это был любовный поцелуй. Наверное, именно так мы и выглядели
со стороны, когда сбегали вниз по лестнице для  слуг  и  мчались  по  темным
ночным улицам: двое любовников с совершенно белыми лицами.
   Мы успели забежать в  ?Опера?  и  в  ?Комеди?,  а  когда  они  закрылись,
отправились  на  бал  в  Пале-Рояль.  Ей  доставляло  огромное  удовольствие
сознание того, что смертные видят нас, но не понимают, кто мы такие на самом
деле, что они тянутся к нам и нам с такой легкостью удается их обманывать.
   Мы посетили несколько церквей  и  почти  тотчас  же  вновь  почувствовали
присутствие рядом странных существ, однако  вскоре  они  снова  исчезли.  Мы
взбирались на колокольни и оттуда обозревали свое королевство, а потом шли в
переполненные кафе - просто для того, чтобы оказаться рядом со  смертными  и
ощутить их запах,  чтобы  тайно  обменяться  загадочными  взглядами  и  тихо
посмеяться, уединившись в укромном уголке.
   Глядя на поднимающийся от кофейных чашек  пар,  на  плавающие  в  воздухе
колечки табачного дыма, она мысленно уносилась куда-то  вдаль  и  мечтала  о
своем.
   Но больше всего ей нравилось странствовать  по  темным  улицам  и  дышать
заполнявшим их  свежим  воздухом.  Она  с  удовольствием  лазила  по  ветвям
деревьев и высоким крышам домов.  Ее  удивляло,  что  я  не  путешествую  по
городу, лежа сверху на экипажах или  перепрыгивая  с  крыши  на  крышу,  как
делали мы это сейчас.
   Вскоре после полуночи мы шли, держась  за  руки,  через  пустую  рыночную
площадь.
   Мы опять ощущали присутствие неизвестных существ, но на этот раз ни  она,
ни я не  могли  определить,  где  они  находятся,  и  это  меня  чрезвычайно
озадачивало.
   Ее привлекало и удивляло буквально все:  уличный  мусор  и  всякого  рода
отбросы, кошки, охотящиеся за крысами,  царящие  вокруг  странная  тишина  и
спокойствие; ей нравилось сознавать, что даже самые темные и  жуткие  уголки
огромного города не представляют для нас никакой опасности. Именно это, судя
по всему, доставляло ей самое большое удовольствие. Она  наслаждалась  нашей
способностью быть на виду  у  всех  и  одновременно  оставаться  невидимыми,
скользить незамеченными мимо собиравшихся группками  воров  и  разного  рода
бандитов и в то  же  время  давать  достойный  отпор  любому,  кто  окажется
настолько глуп, чтобы так или иначе задеть нас.
   Я не торопил ее и ни  о  чем  не  спрашивал.  Я  просто  с  удовольствием
следовал за ней, время от времени погружаясь в  свои  мысли  и  размышляя  о
причинах столь странного для меня чувства удовлетворенности.
   Именно  поэтому,  наверное,  появившийся  среди  темных  рыночных   рядов
стройный юноша верхом на  коне  показался  мне  неким  странным  видением  -
посланником мира живых в мире мертвых. Его темные глаза и волосы, задумчивое
и вместе с тем совершенно невинное выражение лица заставили меня вспомнить о
Никола. Ему не следовало появляться одному на рыночной площади.  Но  он  был
даже моложе Ники и, конечно же, неопытен и глуп.
   Однако до какой степени он оказался  глуп,  я  понял  лишь  тогда,  когда
Габриэль, словно розовая пантера,  бросилась  вперед  и  без  единого  звука
стащила его с лошади.
   Я не мог прийти в себя от потрясения. Невинность жертвы ее совершенно  не
волновала. Она понятия не имела о муках совести. Но  ведь  и  сам  я  совсем
недавно преступил законы морали - разве есть у меня теперь право судить  ее?
И все же та легкость, с которой Габриэль убила  молодого  человека,  свернув
ему шею, когда увидела, что, после того как она выпила его кровь, он все еще
жив, вызвала во мне гнев. Хотя, должен признаться, она делала все  настолько
изящно  и  грациозно,  что  мне  доставляло  удовольствие  наблюдать  за  ее
действиями.
   Она была гораздо более хладнокровной, чем  я,  и  получалось  у  нее  все
гораздо лучше. Магнус велел мне быть  безжалостным.  Неужели  он  тем  самым
хотел сказать, что мы должны убивать даже тогда, когда в этом нет нужды?
   В следующую минуту я понял причину ее поступка. Сорвав с  себя  корсет  и
юбку из розового бархата, она переоделась в  платье  убитого  юноши.  Именно
из-за костюма она убила его.
   Должен признаться,  что  в  его  одежде  она  превратилась  в  настоящего
мальчика.
   Она надела на  себя  кремового  цвета  шелковые  чулки,  алые  панталоны,
отделанную кружевами рубашку, желтый жилет и поверх всего алый  сюртук.  Она
даже вытащила из его волос алую ленту.
   Выглядела она потрясающе, и все же в  душе  у  меня  поднимался  странный
протест против  ее  обаяния.  Новый  костюм  плотно  облегал  ее  фигуру,  а
рассыпавшиеся по плечам волосы придавали ей  вид  настоящей  львицы  и  мало
походили теперь на женские локоны, какими были совсем недавно. У меня  вдруг
возникло такое сильное желание разрушить этот ее новый образ, что я невольно
закрыл глаза.
   Я вновь вспомнил все, что мы с ней видели и совершили  вместе,  и,  когда
снова открыл глаза, голова у меня шла кругом. Я был не  в  силах  находиться
рядом с мертвым мальчиком.
   Она связала волосы алой лентой, оставив локоны свободно спадать  вниз  по
спине. Прикрыв мертвое тело обрывками розового бархата, она подняла шпагу  и
прицепила к своему поясу, потом вытащила ее из  ножен,  чтобы  полюбоваться,
сунула обратно и подняла с земли кремового цвета плащ.
   - А теперь вперед, дорогой, - сказала она и поцеловала меня.
   Я не мог сдвинуться с места. Мне хотелось лишь одного: вернуться в  башню
и оставаться там рядом с Габриэль. Она обернулась и потянула меня за руку, а
потом бегом бросилась вперед.
   Она  наслаждалась  свободой  и  легкостью  движений,  а  я  уже   начинал
задыхаться и с трудом поспевал за ней.
   Ни со мной, ни тем более с кем-нибудь из смертных  никогда  не  случалось
чего-либо  подобного.  Она  почти  летела.  Видя,  как  она  несется  сквозь
нагромождение рыночных рядов, не обращая никакого внимания на кучи  хлама  и
мусора, я едва не потерял равновесие и вынужден был остановиться.
   Она вернулась и поцеловала меня.
   - Ведь у меня нет больше причин одеваться, как раньше, и не иначе.  Разве
я не права? - спросила она таким тоном, как будто разговаривала с  маленьким
ребенком.
   - Нет... конечно, нет, - ответил  я  и  подумал,  что,  может,  оно  и  к
лучшему, что она теперь не имеет возможности читать мои мысли. Я  был  не  в
силах оторвать взгляд от прекрасной формы ее ног, туго  обтянутых  кремовыми
шелковыми чулками, от чуть приподнятого на груди сюртука. Лицо ее пылало.
   Как вы знаете, в те времена нам не позволялось  видеть  открытые  женские
ножки, а уж тем более бедра и (живот под плотно облегающими бриджами.
   Но ведь теперь она не обыкновенная женщина. Как и я не  обычный  мужчина.
При одной мысли об этом у . меня на мгновение кровь застыла от ужаса.
   -  Пойдем  же!  Я  хочу  снова  прогуляться  по  крышам!  -   нетерпеливо
воскликнула она. - Хочу отправиться на бульвар Тамплиеров. Мне  не  терпится
увидеть театр, который ты купил и который после закрыл. Ты покажешь мне его?
   Говоря это, она не сводила с меня пристального взгляда.
   - Конечно, - ответил я. - А почему нет?
 
*** 
 
   Вечная, как мне казалось, ночь наконец-то близилась к  завершению.  Когда
мы вновь очутились на освещенной лунным сиянием набережной  Иль-Сен-Луи,  до
рассвета оставалось еще два часа. Вдалеке, там, где я ее и оставил, я увидел
привязанную кобылу. В суете, начавшейся после нашего исчезновения, животное,
должно быть, никто не заметил.
   Мы осторожно прислушивались,  надеясь  уловить  хоть  какие-нибудь  звуки
присутствия Никола или Роже, но дом был погружен в тишину и казался пустым.
   - Во всяком случае, поблизости их нет, - шепнула она. - Может  быть,  они
ушли куда-нибудь?
   - Квартира Ники! - воскликнул я. - Из окон его квартиры  можно  наблюдать
за моей лошадью, и они могли приказать кому-либо из слуг следить  за  нею  и
немедленно сообщить, если мы вдруг вернемся.
   - Тогда нам лучше оставить ее здесь и украсть другую.
   - Нет, это же моя лошадь! - возразил я и почувствовал, как она еще крепче
сжала мне руку.
   Снова наш старый друг - то самое неизвестное существо.  На  сей  раз  оно
двигалось по другой стороне острова, вдоль берега Сены и  по  направлению  к
левому берегу.
   - Все, исчез, - сказала она. - Пошли, мы можем украсть другую кобылу.
   - Подожди. Я попытаюсь заставить ее оборвать привязь и прискакать к нам.
   - А ты можешь это сделать?
   - Сейчас увидим.
   Я сконцентрировал всю свою волю и  мысленно  приказал  кобыле  встать  на
дыбы, разорвать повод, которым она была привязана, и подойти ко мне.
   Не прошло и секунды, как она уже тянула и дергала  кожаный  повод,  потом
попятилась и оборвала его.
   Громко цокая подковами по камням, она  приблизилась  к  нам,  и  мы  вмиг
оказались на ее спине. Габриэль села впереди, а  я  пристроился  за  ней  и,
собрав в руках обрывки поводьев, пустил кобылу в бешеный галоп.
   В тот момент, когда мы пролетали по мосту, я  явственно  ощутил  какое-то
движение вокруг и услышал ропот в умах смертных.
   Однако нас уже поглотила гулкая темнота Иль-де-Ая-Сите.
   Как только мы оказались в башне,  я  зажег  просмоленный  факел  и  повел
Габриэль в подземную темницу. Времени на осмотр верхних помещений башни  уже
не оставалось.
   Пока мы спускались по выщербленным ступеням, она  остекленевшим  взглядом
медленно осматривалась вокруг. Алое одеяние сияло  на  фоне  черных  камней.
Чувствовалось, что царящая под землей сырость вызывает в ней отвращение.
   Заметив, что ее беспокоит мерзкий запах, доносящийся из тюремных камер, я
мягко объяснил ей, что он не  имеет  к  нам  никакого  отношения.  Когда  мы
достигли наконец подземного склепа и захлопнули за собой тяжелую,  окованную
железом дверь, запах совершенно перестал ощущаться.
   В свете факела виднелись низкие своды потолка  и  три  огромных  каменных
саркофага с высеченными на крышках изображениями.
   Она совсем не  казалась  испуганной.  Я  предложил  ей  выбрать  один  из
саркофагов и попробовать, сумеет ли она самостоятельно поднять его крышку. В
крайнем случае я мог сделать это за нее.
   Она внимательно рассмотрела  высеченные  изображения.  Меньше  чем  через
минуту она уже сделала выбор. Но это был не  женский  саркофаг,  а  тот,  на
котором был изображен рыцарь в полном вооружении. Медленно сдвинув в сторону
крышку, она заглянула внутрь.
   Сил у нее, конечно, было меньше, чем у меня, но все же вполне достаточно.
   - Не бойся, - подбодрил я.
   - Я не боюсь. Тебе не стоит волноваться на этот счет,  -  мягко  ответила
она.
   Голос у  нее  был  бархатным  и  слегка  печальным.  Поглаживая  пальцами
холодный камень, она о чем-то задумалась.
   - В эту минуту твоя мать, наверное, уже лежала бы в гробу,  -  заговорила
она. - Комнату наполнили бы отвратительные запахи и дым от сотен свечей.  Ты
никогда  не  задумывался  о  том,  как  унизительна  сама  по  себе  смерть?
Совершенно посторонние, чужие люди сняли бы с нее одежду, обмыли ее и  снова
одели - они увидели бы,  как  истощена  и  измучена  она  жизнью,  стали  бы
свидетелями ее полнейшей беззащитности в этом последнем сне. А  столпившиеся
в коридоре посетители стали бы шептаться между собой  о  том,  какое  у  них
хорошее здоровье, стали бы говорить, что в их семьях никто никогда не  болел
и они понятия не  имеют,  что  такое  чахотка.  ?Ах,  бедняжка  маркиза!?  -
восклицали бы они, а потом принялись бы интересоваться друг у друга, были ли
у нее свои деньги, а если  были,  оставила  ли  она  их  своим  сыновьям.  А
старуха, пришедшая, чтобы забрать в  стирку  испачканное  белье,  непременно
стащила бы одно из колец с руки покойницы.
   В ответ я лишь согласно кивал головой. На самом же деле, хотелось сказать
мне ей, мы стоим посреди подземного склепа и собираемся улечься  в  каменные
кровати, а компанию нам составят разве что крысы. И все же  это  лучше,  чем
то, о чем только что говорила она. Ибо в вечных скитаниях по темным,  полным
ужасов просторам есть своя мрачная прелесть.
   Она выглядела уставшей, замерзшей и какой-то потухшей. Уже  засыпая,  она
вытащила что-то из кармана.
   Это были золотые ножницы, которые она прихватила с туалетного  столика  в
одном из домов предместья Сен-Жермен. Безделушка сверкнула в свете факела,
   - Нет, матушка! - воскликнул я, и сам удивился тому, как громко прозвучал
мой голос, гулким эхом отдаваясь от каменных сводов.
   Высеченные  на  саркофагах  фигуры   показались   мне   бесстрастными   и
безжалостными свидетелями того,  что  должно  было  сейчас  произойти.  Боль
пронзила сердце, и я буквально замер на месте.
   Ужасные звуки... лязг... шорох... и вот уже ее прекрасные локоны лежат на
полу.
   - О-о-о-о-о... матушка! - только и смог вымолвить я.
   Опустив голову, она поворошила их кончиком башмака, потом вновь взглянула
на меня, и я увидел  перед  собой  юношу,  лицо  которого  обрамляли  слегка
вьющиеся пряди волос. Но глаза у нее совершенно слипались. Она протянула  ко
мне руки и уронила на пол ножницы.
   - А теперь мне необходимо отдохнуть, - прошептала она.
   Я заверил  ее,  что  все  дело  лишь  в  приближающемся  восходе  солнца.
Оказывается,  она  слабела  гораздо  раньше,  чем  я.  Она   повернулась   и
направилась к саркофагу.  Я  подхватил  ее  на  руки,  и  глаза  ее  тут  же
закрылись. Сдвинув крышку подальше вправо, я осторожно опустил ее  внутрь  и
дал ей возможность устроиться поудобнее.
   Во сне ее обрамленное вьющимися волосами лицо было совершенно  гладким  и
юным.
   Мне вдруг показалось, что она умерла, ушла от меня навсегда, что  мне  не
удалось совершить волшебное превращение.
   Я не в силах был от нее оторваться.
   Рот мой непроизвольно сжался, и зубы с такой  силой  вонзились  в  нижнюю
губу, что я почувствовал сначала сильную боль,  а  потом  и  привкус  крови.
Склонившись над нею как можно ниже, я  позволил  сверкающей  капельке  своей
крови  коснуться  ее  губ.  Сиренево-голубые  глаза  тут  же   открылись   и
пронзительным взглядом уставились  на  меня.  Капелька  крови  скользнула  в
полуоткрытый рот, и Габриэль потянулась мне навстречу, чтобы ответить на мой
поцелуй. Мой язык проник в ее рот, и я почувствовал, как холодны ее губы. Но
кровь, которая текла между нами, была горячей.
   - Спокойной ночи, дорогая моя, - шепнул я. - Мой темный ангел Габриэль...
   Едва я выпустил ее из рук, она вновь неподвижно застыла. Я тихо  задвинул
над ней крышку.
 
Глава 4 
 
   Проснувшись  во  мраке  подземного  склепа,  я  почувствовал  себя  очень
неуютно. Меня беспокоил  ледяной  холод  воздуха,  тревожил  доносящийся  из
расположенной внизу темницы запах. Мне показалось, что он шел именно оттуда,
где лежали сваленные грудой мертвые тела.
   Меня охватил страх. А что, если она не проснется? Что,  если  никогда  не
откроет глаза? Что знаю я в действительности о мною содеянном?
   И в то же время мне казалось,  что  с  моей  стороны  будет  чрезвычайной
наглостью вновь отодвинуть крышку и посмотреть на Габриэль  во  сне,  как  я
смотрел перед тем, как отойти от нее накануне. Мне казалось, что я тем самым
оскорблю ее. Словно обычный смертный, я почувствовал стыд. Дома я никогда бы
не осмелился без стука открыть дверь ее комнаты,  не  говоря  о  том,  чтобы
отодвинуть полог ее кровати.
   Она непременно проснется! Она  должна!  И  будет  лучше,  если  она  сама
поднимет и сдвинет крышку. Она поймет, что значит проснуться и встать. Жажда
обязательно разбудит ее в нужный момент точно так же, как она всегда  будила
меня.
   Я зажег закрепленный на стене  факел  и  вышел,  чтобы  глотнуть  свежего
воздуха. Оставив двери незапертыми, я направился в  комнату  Магнуса,  чтобы
оттуда увидеть, как в небе догорают остатки вечерней зари и сумерки уступают
место тьме.
   Я был уверен, что непременно услышу, если Габриэль проснется и встанет.
   Прошло, наверное, около  часа.  Я  сидел  на  подоконнике,  прислонившись
спиной к железным прутьям решетки. Небесная лазурь окончательно исчезла, и в
вышине засияли  звезды.  Вдалеке,  в  Париже,  вспыхнули  мириады  крошечных
огоньков. Я встал и подошел к сундуку, чтобы отобрать украшения.
   Она  всегда  любила  драгоценности.  Навеки  покидая  свою  комнату,  она
прихватила с собой несколько любимых вещиц. Чтобы лучше видеть, я даже зажег
свечи, хотя на самом деле мне они были не так уж и нужны. Сам по  себе  свет
казался мне красивым, а еще больше нравилось, как он играл и  переливался  в
гранях драгоценных  камней.  Я  нашел  чудесные,  очень  изящные  украшения:
усеянные жемчужинами булавки, которые она сможет приколоть к лацканам своего
мужского покроя сюртука, и  кольца,  которые  на  ее  тонких  пальцах  будут
казаться почти мужскими...
   Время от времени я прислушивался в надежде, что  раздадутся  ее  шаги.  И
вскоре сердце мое вновь сковал ледяной холод. А вдруг она все же не встанет?
Что, если ей была подарена всего одна ночь? При  мыс