самым  острым  ощущениям,  от  которых  ты
бежала! Вот что для меня значит  выйти  за  пределы  бытия!  Пусть  создание
Клодии и было жестокой ошибкой - но я вышел за пределы бытия! Когда я создал
Габриэль, пусть это покажется порочным - но я тоже вышел за  пределы  бытия.
Это был конкретный, решительный и ужасный поступок,  который  потребовал  от
меня всей моей личной силы и мужества. Они не должны умереть, сказал  я,  и,
возможно, именно эти слова ты говоришь о деревенских детях.
   Но  я   использовал   это   выражение,   чтобы   затянуть   их   в   свой
противоестественный мир. Целью было не просто спасение, но создание  из  них
подобных мне существ - уникальных, ужасных  существ.  Я  наслаждался  именно
тем, что даровал им индивидуальность. Мы будем жить, даже в  том  состоянии,
что называют живой смертью, мы будем  любить,  будем  чувствовать  и  бросим
вызов тем, кто посмеет осуждать нас  и  уничтожать.  Вот  как  я  выхожу  за
пределы бытия. И самопожертвование с искуплением здесь ни при чем.
   Как же я расстраивался, что не могу донести до нее свои  слова,  не  могу
заставить ее поверить в их буквальный смысл.
   - Пойми, я пережил все, что со мной случилось, только  потому,  что  я  -
тот, кто я  есть.  Моя  сила,  воля,  отказ  сдаваться  -  это  единственные
составляющие моего сердца, которые я в состоянии  выделить.  Мое  эго,  если
хочешь так его называть, заключается в моей  силе.  Я  -  Вампир  Лестат,  и
ничто... даже это смертное тело... не нанесет мне поражения.
   Меня потрясло, что она кивнула в ответ с понимающим выражением лица.
   - А если бы ты пошел со мной, - ласково  сказала  она,  -  Вампир  Лестат
погиб бы, правда? В своем искуплении.
   - Да, погиб бы. Он бы умер медленной, ужасной смертью, погрязнув в мелкой
неблагодарной  работе,  ухаживая  за   бесчисленными   армиями   безымянных,
безликих, вечно нуждающихся людей.
   Мне вдруг стало так грустно, что я не мог продолжать. Я  устал  противной
смертной усталостью. Я вспомнил свой сон и обращенную к Клодии речь, которую
я теперь пересказал Гретхен, и я узнал себя лучше, чем когда-либо прежде.
   Я подтянул колени, обхватил их руками и уткнулся в них головой.
   - Я не могу, - едва слышно произнес  я.  -  Я  не  могу  захоронить  себя
заживо, как ты. И не хочу, как это ни ужасно. Не хочу! И я не верю, что  это
спасет мою душу. Я не верю, что это важно.
   Я почувствовал, как она положила ладони мне на руки. Она гладила меня  по
голове, отведя со лба волосы.
   - Я понимаю тебя, - сказала она, - хотя ты и заблуждаешься.
   Я взглянул на нее и коротко засмеялся. Потом поднял оставшуюся от пикника
салфетку и вытер нос и глаза.
   - Но я не поколебал твою веру, да?
   - Нет, - ответила она. На этот раз ее улыбка была другой, более теплой  и
по-настоящему светящейся. - Ты подтвердил ее, - шепотом проговорила  она.  -
Какой же ты странный, и какое чудо, что ты пришел ко мне. Я почти верю,  что
твой путь для тебя вернее. Кем еще ты мог стать? Никем.
   Я сел поудобнее и отпил вина. Оно уже согрелось  от  огня,  но  сохранило
приятный вкус, и по моему сонному телу разлилось удовольствие. Я выпил  еще.
Я поставил бокал и посмотрел на нее.
   - Хочу задать тебе один вопрос, - сказал  я.  -  Ответь  мне  от  чистого
сердца. Если я выиграю мою битву - если получу назад свое тело, - ты хочешь,
чтобы я пришел к тебе? Ты хочешь,  чтобы  я  доказал,  что  говорил  правду?
Подумай, прежде чем отвечать. Я хочу прийти  к  тебе.  Правда  хочу.  Но  не
уверен, что для тебя так будет лучше. У  тебя  почти  идеальная  жизнь.  Наш
небольшой плотский эпизод не мог отвратить тебя от нее. Я был прав,  не  так
ли, в том, что говорил раньше? Теперь ты знаешь, что  для  тебя  эротические
наслаждения не так уж важны, и в ближайшем будущем  вернешься  на  работу  в
джунгли.
   - Ты прав, - ответила она. - Но тебе следует кое-что знать. Сегодня утром
был момент, когда я подумала,  что  могу  от  всего  отказаться  -  лишь  бы
остаться с тобой.
   - Нет, только не ты, Гретхен.
   - Да, я. Я чувствовала, как меня уносит, как  раньше  уносила  музыка.  И
если бы ты сказал: "Пойдем со мной", - даже сейчас я могла бы  это  сделать.
Если бы твой мир  существовал  на  самом  деле...  -  Она  замолчала,  пожав
плечами,  слегка  встряхнула  волосами  и  снова  разгладила  их.  -   Смысл
целомудрия заключается в том, чтобы не влюбляться.  А  в  тебя  я  могла  бы
влюбиться. Я это знаю.
   Она на миг умолкла и добавила тихим взволнованным голосом:
   - Ты мог бы стать моим Богом. Это правда.
   Ее  слова  испугали  меня,  но  я  немедленно   почувствовал   бесстыдное
удовольствие и удовлетворение, грустную гордость. Я старался не  поддаваться
чувству  постепенного  физического  возбуждения.  В  конце  концов,  она  не
понимает, что  говорит.  Не  может  понять.  Но  в  ее  голосе  и  поведении
присутствовало что-то очень убедительное.
   - Я уезжаю, - сказала она прежним голосом, полным уверенности и смирения.
- Наверное, я уеду через несколько дней. Но да, если ты заберешь назад  свое
старое тело - ради Бога, приходи ко мне. Я хочу... Я хочу знать!
   Я не ответил. Я слишком запутался. Потом я выразил это вслух.
   - Знаешь, в некотором ужасном смысле, когда я приду к тебе и открою  свою
истинную сущность, ты, может быть, разочаруешься.
   - Как это может быть?
   - Ты считаешь, что я - возвышенный человек, а все, что я говорил,  -  моя
духовная сущность. Ты рассматриваешь меня  как  безумца,  который  смешивает
истину с заблуждением, словно мистик. Но я - не человек. И,  поняв  это,  ты
можешь меня возненавидеть.
   - Нет, я не смогла бы тебя ненавидеть. А узнать, что ты  говорил  правду?
Это было бы чудом.
   - Может быть, Гретхен. Может быть.  Но  запомни,  что  я  говорил.  Мы  -
видения без откровения. Тебе действительно нужен еще и этот крест?
   Она не ответила. Она взвешивала мои слова. Я не мог себе представить, что
они для нее значат. Я потянулся к ее  руке,  она  позволила  мне  взять  ее,
ласково сжала мои пальцы и по-прежнему пристально посмотрела на меня.
   - Бога нет, Гретхен, не так ли?
   - Да, его нет, - прошептала она.
   Мне хотелось плакать и смеяться. Я тихо смеялся про себя, глядя  на  нее,
на ее величественную, похожую на статую фигуру,  на  свет,  мерцавший  в  ее
оленьих глазах.
   - Ты не знаешь, что ты для меня сделал, - сказала она. -  Ты  не  знаешь,
что это для меня значит. Теперь я готова - готова вернуться.
   Я кивнул.
   - Значит, моя красавица, ничего не изменится,  если  мы  снова  пойдем  в
постель. Потому что это, без сомнения, стоит того.
   - Да, думаю, так мы и поступим, - ответила она.
 
*** 
 
   Уже почти стемнело, когда я тихо оставил ее,  чтобы  отнести  телефон  на
длинном проводе в ванную и позвонить моему агенту в Нью-Йорк. Телефон  опять
звонил до бесконечности. Я уже собирался сдаться и снова обратиться к  моему
человеку в Париже, когда в трубке  послышался  голос,  который  медленно,  в
неловких выражениях дал мне понять, что  моего  нью-йоркского  представителя
действительно нет в живых. Он умер насильственной  смертью  несколько  ночей
назад в своем  офисе  на  Мэдисон-авеню.  Мотивом  для  нападения  послужило
ограбление - украли компьютер и все записи.
   Я до того остолбенел, что не мог ответить услужливому телефонному голосу.
Наконец я собрался с силами и задал несколько вопросов.
   Преступление свершилось вечером в среду,  около  восьми.  Нет,  никто  не
знает степень  ущерба,  нанесенного  кражей  документов.  Да,  к  сожалению,
беднягу постигла мучительная смерть.
   - Ужасное, ужасное положение, - сказал голос. - Будь вы в  Нью-Йорке,  вы
не могли бы этого не знать. Об этом  писали  все  газеты.  Они  назвали  это
преступление вампирским убийством. В его теле не осталось  ни  единой  капли
крови.
   Я повесил трубку и долго сидел в  тупом  молчании.  Потом  я  позвонил  в
Париж. После незначительного промедления ответил мой человек.
   Слава Богу, что я позвонил, сказал мой человек. Но пожалуйста,  я  должен
доказать  свою  личность.  Нет,  кодовых  слов  недостаточно.  Помню  ли   я
разговоры, состоявшиеся между нами в прошлом? О да,  да,  именно.  Говорите,
говорите, сказал  он.  Я  не  замедлил  обрушить  на  него  шквал  секретов,
известных лишь нам двоим, и понял, что у него буквально гора с плеч упала.
   Происходят очень странные вещи, сказал он. Дважды с ним вступал в контакт
человек, утверждавший, будто он - это я, но очевидно мной не  являлся.  Этот
человек даже знал два-три  наших  старых  кодовых  слова  и  выдал  искусное
объяснение того, почему он не знает новые. Тем временем поступило  несколько
электронных поручений на перевод денежных средств, но коды во  всех  случаях
были неверными. Но не совсем неверными. Имеются все указания на то, что этот
человек занимается взломом нашей системы.
   - Но, месье, позвольте рассказать вам самое главное. Этот человек говорит
по-французски не так, как вы! Не хотелось бы  обижать  вас,  месье,  но  ваш
французский язык довольно... - как бы сказать? - Необычен.  Вы  употребляете
старомодные слова.  И  ставите  их  в  нестандартном  порядке.  Я  могу  вас
отличить.
   - Я прекрасно вас понял, - сказал я. - А теперь  поверьте  в  то,  что  я
скажу. Вы больше не должны  разговаривать  с  этим  человеком.  Он  способен
читать ваши мысли. Он пытается извлечь слова  из  вашей  головы  при  помощи
телепатии. Мы с вами  установим  другую  систему.  Сейчас  вы  сделаете  мне
перевод... в мой  новоорлеанский  банк.  Но  после  этого  все  должно  быть
заморожено. И когда я снова позвоню вам, то назову три старомодных слова. Мы
не будем уславливаться, какие конкретно... но  эти  слова  вы  от  меня  уже
слышали и узнаете их.
   Конечно, здесь присутствовал риск. Но суть в том, что этот  человек  меня
знал! Я рассказал ему,  что  вышеупомянутый  вор  опасен,  что  он  совершил
насилие над моим агентом в Нью-Йорке, что необходимо принять все мыслимые  и
немыслимые меры для личной охраны. Я за все заплачу -  за  любое  количество
охранников, круглосуточно. Здесь можно ошибиться только в сторону избытка.
   - Очень скоро я снова свяжусь  с  вами.  Помните,  старомодные  слова.  В
процессе разговора вы поймете, что это я.
   Я положил трубку. Меня трясло от бешенства, непреодолимого бешенства. Вот
чудовище! Ему мало было получить тело бога, ему  нужно  разграбить  и  казну
бога! Демон, дьявол! А я-то, дурак, этого не предвидел!
   - Да, ты - настоящий человек, - сказал я самому себе. - Человек-идиот!  -
И подумать только, какие обвинения предъявит мне Луи, прежде  чем  снизойдет
до помощи!
   А что, если все узнает Мариус?! Ох, немыслимо, слишком ужасно.  Нужно  по
возможности скорее попасть к Луи.
   Надо раздобыть чемодан и ехать в аэропорт. Моджо, без сомнения,  придется
путешествовать в ящике, об этом тоже надо позаботиться. Не выйдет красивого,
медленного прощания с Гретхен, которое я себе представлял. Но она,  конечно,
поймет.
   В сложном иллюзорном мире ее таинственного любовника  происходили  важные
события. Настал момент расставания.
 
ГЛАВА 17 
 
   Переезд на юг сам по себе  оказался  небольшим  кошмаром.  Аэропорт  едва
успел открыться после многочисленных буранов,  и  его  до  отказа  наводнили
взволнованные смертные, ожидающие вылета своего давно отложенного рейса  или
прибытия близких.
   Гретхен дала волю слезам. Я тоже. Ее  охватил  внезапный  страх,  что  мы
никогда больше не увидимся, и я  заверил  ее,  что  приду  в  миссию  святой
Маргариты-Марии, расположенную во Французской Гвиане, вверх по  реке  Марони
от Сен-Лорана. В мой карман заботливо  вложили  бумагу  с  адресом  и  всеми
номерами, имеющими отношение к Обители в Каракасе, откуда сестры укажут  мне
путь, если я вдруг сам не смогу найти дорогу. Она  уже  заказала  билеты  на
полночный рейс - первый отрезок ее путешествия назад.
   - Так или иначе, я должна  увидеть  тебя  еще  раз!  -  сказала  она  мне
голосом, от которого у меня разрывалось сердце.
   - Увидишь, ma chere, - ответил я, - это я тебе обещаю. Я найду миссию.  Я
найду тебя.
   Сам полет прошел как в аду. Я практически не двигался, все время пролежал
в ступоре, ожидая, пока взорвется самолет и мое смертное тело разлетится  на
куски. Обильные порции джина с тоником не рассеяли моего страха, и отвлечься
хоть на несколько секунд мне помогало лишь осознание трудностей, с  которыми
мне предстояло столкнуться. К примеру, моя квартира набита одеждой,  которая
мне не подходит. И я привык проникать в нее через дверь на крыше. У меня  не
осталось ключа от двери с улицы. Ключ же находился в моем ночном убежище под
кладбищем  Лафайетт,  в  тайном  помещении,  до  которого  мне  в  жизни  не
добраться, раз в моем распоряжении только сила простого смертного, - на ряде
этапов его блокируют  двери,  открыть  которые  не  под  силу  и  нескольким
смертным мужчинам.
   А вдруг Похититель Тел успел побывать в Новом Орлеане до меня?  Вдруг  он
ограбил мои комнаты, украл все спрятанные там деньги? Вряд ли. Да, но он  же
украл все файлы моего бедного, несчастного нью-йоркского агента... Ах, лучше
уж думать, как взорвется самолет. А ведь еще есть Луи. Вдруг Луи  не  будет?
Вдруг... И так далее... на протяжении доброй половины двухчасового полета.
   Наконец мы совершили дребезжащую, громыхающую, нескладную, вселяющую ужас
посадку - прямо в поистине библейских  масштабов  ливень.  Я  забрал  Моджа,
выбросил его клетку и нагло  усадил  его  на  заднее  сиденье  такси.  И  мы
устремились прямиком в нестихающую грозу, смертный  водитель  воспользовался
всеми доступными ему возможностями риска, и нас с Моджо постоянно швыряло  в
объятия друг друга.
   Около полуночи мы в конце концов добрались  до  узких  окраинных  улочек,
обрамленных деревьями, за сплошной стеной дождя практически невозможно  было
рассмотреть дома за железными заборами. Завидев унылый заброшенный дом Луи в
заросшем темными деревьями парке, я расплатился с шофером, схватил чемодан и
вывел Моджо под ливень.
   Было холодно, да, очень холодно, но все же не так, как в густом, морозном
воздухе Джорджтауна. В самом деле, даже  под  ледяным  дождем  мир  выглядел
более веселым и сносным благодаря темной густой листве гигантских магнолий и
вечнозеленых дубов. С другой стороны, никогда еще моим  смертным  глазам  не
представало  зрелища  жилища  столь  уединенного,  как  огромный,  массивный
заброшенный дом, возвышавшийся перед тайным убежищем Луи.
   Сперва, заслонив глаза от дождя и  взглянув  на  черные  пустые  окна,  я
испытал жуткий, ничем не оправданный страх -  мне  показалось,  будто  здесь
никто не живет, а я сошел с ума и обречен навсегда оставаться в этом  слабом
человеческом теле.
   Моджо одновременно со  мной  перепрыгнул  через  низкий  железный  забор.
Вдвоем мы рассекли высокую траву, обошли развалины старого крыльца и  попали
в мокрый заросший сад. Шум ночного дождя барабанил по моим смертным ушам,  и
я чуть не заплакал, увидев перед  собой  маленький  дом,  увитый  блестящими
лианами.
   Громким шепотом произнес я имя Луи. Подождал. Изнутри  не  доносилось  ни
звука. Казалось, дом вообще вот-вот развалится.  Я  медленно  приблизился  к
двери.
   - Луи, - повторил я. - Луи, это я, Лестат!
   Я  осторожно  шагнул  внутрь  среди  куч  и  стопок  пыльных   предметов.
Совершенно ничего не  видно!  Но  я  все  таки  разглядел  письменный  стол,
белеющую бумагу, а рядом - свечу и книжечку спичек.
   Дрожащими пальцами я попытался чиркнуть спичкой, но преуспел  лишь  после
нескольких попыток. Наконец я поднес ее к фитилю, и комната осветилась ярким
светом, выхватившим из темноты красное бархатное кресло -  мое  -  и  прочие
вещи - потрепанные и в запущенном состоянии.
   Меня охватила волна сильнейшего облегчения. Я здесь! Я почти спасен! И  я
не спятил. Вот мой мир -  жуткий,  захламленный,  невыносимый  домишко!  Луи
придет. Луи придет, и, должно быть, скоро; Луи почти уже здесь. Я  буквально
рухнул в кресло, полностью опустошенный. Я положил руки  на  Моджо,  почесал
ему голову и погладил уши.
   - Пришли, собака, - сказал я. - И скоро мы погонимся за дьяволом.  Мы  уж
найдем способ с ним справиться. - Я понял, что меня опять знобит, а в  груди
образуется знакомый симптоматичный застой.  -  Господи,  только  не  это,  -
произнес я. - Луи, иди сюда, ради всего святого, приходи! Где бы ты ни  был,
возвращайся скорее. Ты мне нужен.
   Я уже было сунул  руку  в  карман  в  поисках  одного  из  многочисленных
бумажных носовых платков, которые навязала мне Гретхен, когда  осознал,  что
слева от меня, всего в дюйме от подлокотника, стоит некая фигура, а  ко  мне
тянется очень гладкая белая рука. В ту же секунду  Моджо  вскочил  на  ноги,
испустил свой самый злобный, самый грозный рык и, видимо, атаковал фигуру.
   Я попытался крикнуть, представиться, но не успел я открыть рот, как  меня
кинули на пол под оглушительный лай Моджо, и я почувствовал,  что  на  горло
мне наступает подошва кожаного ботинка, она нажимает почти до костей, причем
с такой силой, что они вот-вот сломаются.
   Я не мог  ни  говорить,  ни  высвободиться.  Из  глотки  собаки  вырвался
громкий, пронзительный вопль, потом она тоже умолкла, и я  услышал,  как  ее
тело с приглушенные звуком опустилось на пол.  Я  почувствовал  его  вес  на
собственных  ногах  и  беспомощно,  отчаянно,   в   диком   ужасе   принялся
сопротивляться. Рассудок окончательно  покинул  меня,  когда  я  вцепился  в
пригвоздившую меня к полу подошву, когда  я  замолотил  кулаками  по  мощной
ноге, когда хватал ртом воздух, испуская хриплые нечленораздельные звуки.
   - Луи, это я, Лестат! Я в человеческом теле!
   Нога нажимала все сильнее и сильнее. Я задыхался, кости  уже  были  почти
раздавлены, но при этом мне не удавалось произнести  хотя  бы  слово,  чтобы
спастись. Надо мной в полумраке вырисовалось его лицо - едва уловимое сияние
белой плоти, которая и на плоть-то  не  была  похожа,  изящные  симметричные
кости, тонкая полусжатая  ладонь,  парящая  в  воздухе,  что  явно  означало
нерешительность,  и  глубоко  посаженные  глаза,  горящие   легким   зеленым
свечением, взирали на меня без малейшего ощутимого признака эмоций.
   Вся моя душа криком повторяла эти слога, но разве  он  хоть  когда-нибудь
мог проникнуть в мысли своей жертвы? Я - да, но не  он!  О  Господи,  помоги
мне, Гретхен, помоги мне, кричала моя душа.
   Когда нога, наверное, в последний раз  увеличила  давление,  я,  отбросив
всякую нерешительность в сторону, вывернул голову  вправо,  отчаянно  сделал
неглубокий вдох и выжал из сдавленного  горла  единственное  хриплое  слово:
"Лестат!", - все это время безнадежно  показывая  на  себя  большим  пальцем
правой руки.
   На большее я не был способен. Я задыхался и  на  меня  накатила  тьма.  В
добавление к этому я испытал приступ абсолютной удушающей тошноты, и  в  тот
момент, когда мне уже стало все равно,  так  как  в  голове  образовалась  в
высшей степени приятная пустота, давление  прекратилось,  я  перекатился  на
живот и оперся на руки, не в состоянии сдержать бешеный кашель.
   - Ради Бога! - вскричал я, выплевывая слова между  хриплыми  болезненными
вдохами. - Я - Лестат. Я - Лестат. Я в этом теле. Ты что, не  мог  дать  мне
возможность поговорить? Неужели ты убиваешь всякого злосчастного  смертного,
который забредет к тебе домой? Где же древние законы гостеприимства,  чертов
дурак? Какого дьявола ты тогда не поставишь железные решетки на дверь?  Я  с
трудом встал на колени, и тут тошнота победила. Меня вырвало мерзким  ручьем
испорченной пищи прямо в грязь и пыль, я отшатнулся от  рвоты,  окоченевший,
несчастный, и уставился на него.
   - Ты что, убил собаку? Чудовище! - Я бросился на безжизненное тело Моджо.
Но он не умер, просто потерял сознание, и я сразу  ощутил  медленное  биение
его сердца. - Ох, слава Богу, если бы ты убил