ополями, в которых шумел
ветер. Здесь было свежо в августе и как-то неприютно.
   - Что там за черные башни, мама, и почему они горят?
   - Это солнце садится позади замка Сен-Жермен, куда мы едем, дитя мое.
Там живет королева Франции. Ты ведь помнишь все, что я тебе рассказывала
и что ты обещал мне?
   - Я все помню, мамочка.


   ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

   Генрих сразу же повел себя как молодой забияка, гордый  и  воинствен-
ный. Правда, сначала он видел только слуг: они разлучили его с матерью и
оставили при нем в комнате лишь воспитателя, а затем подали на стол  мя-
со, одно мясо! Когда и на другой день ему предложили одно  только  мясо,
он стал настойчиво требовать южных дынь, - сейчас была как раз их  пора.
Генрих расплакался, отказался есть, и для утешения его отправили в  сад.
Дождь наконец перестал.
   - Я хочу к маме. Где она?
   Ему ответили: - У мадам Екатерины, - и Генрих  испугался,  ибо  знал,
что это королева. Он больше ни о чем не спрашивал.
   На нем было его лучшее платье, за ним шли два господина - воспитатель
Ла Гошери и Ларшан, беарнский дворянин. Дойдя до лужайки, он повстречал-
ся с тремя мальчиками, их тоже сопровождала свита, но она была многочис-
леннее. Генрих сразу же заметил, что они держатся не так, как дети,  ко-
торым хочется поиграть; особенно старший - он вилял  бедрами  и  задирал
голову, точно взрослый щеголь; его белый берет украшали перья.
   - Господа, - обернулся Генрих к своим спутникам, - это что за птица?
   - Осторожнее, - прошептали они, - это король Франции.
   Обе группы остановились друг против друга, молодой король стоял перед
маленьким принцем Наваррским. Он словно застыл на месте,  ожидая,  когда
Генрих подойдет поближе. А тот, не спеша разглядывал его. У Карла  Девя-
того не только берет был белый, он был весь в белом с головы до ног. Шею
охватывало белое жабо, лицо словно лежало на нем, он слегка  отвернулся,
смотрел, чуть скосив глаза. Его взгляд, хитрый и грустный, как будто го-
ворил: "Я про тебя уже все знаю. К сожалению, мне про всех вас нужно все
знать".
   А Генриху вдруг стало весело, впервые после  приезда.  Он  готов  был
звонко рассмеяться, но те, за спиной, опять прошептали: "Осторожнее!  ".
Тогда семилетний мальчик ударил себя в грудь, склонился перед  двенадца-
тилетним до земли и описал правой рукой широкий круг  у  своих  ног.  Он
повторил этот маневр справа и слева от короля и, наконец,  даже  за  его
спиной, причем кое-кто из господ придворных улыбнулся. Но Ларшан, дворя-
нин из свиты Жанны, - тот опустился перед Карлом на одно колено  и  зая-
вил:
   - Сир! Принц Наваррский еще ни разу не видел великого короля!
   - Ну, сам он никогда им не станет, - небрежно уронил Карл, и губы его
под, мясистым носом снова крепко сомкнулись. Теперь рассердился  Генрих:
его ласкающие, приветливые глаза гневно блеснули, и он воскликнул:
   - Не вздумайте сказать это при моей матери, да и при  вашей,  которая
правит за вас!
   Слова эти были, пожалуй, слишком унизительны, чтобы их воспринял слух
короля; господа, сопровождавшие Карла Девятого, испугались. Он  же  лишь
опустил веки, но в это мгновение Карл запомнил коечто навсегда.
   А Генрих сразу же успокоился и непринужденно заговорил с двумя други-
ми мальчиками.
   - Ну, а вы? - спросил он, желая их подбодрить, ибо они показались ему
не в меру смущенными. Все это происходило потому, что сам он еще не  по-
лучил придворного воспитания.
   - Меня называют монсеньер, - ответил один из младших  мальчиков,  ро-
весник Генриха. - Это мой титул, я ведь старший из братьев короля.
   - А меня зовут просто Генрих.
   - О, меня тоже! - с чисто детской живостью  воскликнул  монсеньер,  и
оба принялись внимательно друг друга разглядывать.
   - А у вас нет дынь? - спросил  Генрих,  сразу  устремившись  к  цели.
Младший из королевских братьев рассмеялся вопросу Генриха, словно то бы-
ла шутка. Видно было, что этот малыш редко бывает шумлив и весел.
   Над детьми зеленела листва высокого дерева,  в  ней  запела  какая-то
птица, все трое посмотрели кверху. Потом они увидели, что король просле-
довал дальше и за ним - вся свита. Оба спутника принца Наваррского бесе-
довали с французскими придворными, это их отвлекло. А Генрих прошептал:
   - Нужно снять башмаки.
   Сказано - сделано. Мальчик начал взбираться по стволу. Достигнув вер-
шины, он заявил двум стоявшим внизу:
   - Сейчас я спрячусь. А вы что же, боитесь?
   'Когда он на самом деле совсем исчез среди листвы,  они  не  захотели
отстать от него, тоже засунули в кусты свои башмаки и стали  карабкаться
на дерево.
   - Здесь они нас ни за что не найдут, - сказал Генрих. - Они везде нас
будут искать, а вы пока сведите меня, знаете куда?.. Нет! Гнезда не тро-
гайте! Видите, у птиц желтые клювы? В точности такие же птички свили се-
бе гнездо перед моим окошком дома, в По.
   Вернулось несколько придворных, они поглядели по сторонам,  посовеща-
лись и направились в другую сторону. Все три мальчика тут  же  слезли  с
дерева и наконец отвели Генриха туда, куда ему хотелось: на огород.  Же-
ланные плоды лежали на черной земле, он сел, зарылся в нее руками и  бо-
сыми ногами и, ликуя, пробормотал:
   - Вот здесь хорошо!
   Воздух благоухал душистыми травами, Генрих наслаждался, он чувствовал
на губах вкус всего: лука, чеснока, салата.
   - Ну, а вы?
   Они же стояли и смотрели на свои зарывшиеся в землю ноги. -  Земля  -
это грязь, - заявили братья короля. Тут Генрих заметил неподалеку одного
из садовников. Узнав принцев, этот простак хотел было  убраться  от  них
подальше. Но Генрих крикнул: - Пойди сюда, не  то,  смотри,  тебе  плохо
придется! - Тогда увалень, согнувшись в три погибели,  приблизился  нес-
лышными шагами.
   - Возьми нож! Взрежь-ка - самую спелую. - Уничтожив добрую  половину,
он заявил, что дыня водянистая и кислая. - Получше-то у вас нет?
   Парень стал оправдываться: все время, дескать, шли дожди. Генрих неб-
режно бросил: - Я тебя прощаю.
   Затем, не переставая есть, принялся расспрашивать об огороде и о том,
как живется садовнику.
   - Приезжай в Наварру, - заметил он, - вот там дыни так дыни! Я  угощу
тебя! Не строй дурацкой рожи! Не знаешь, что такое  Наварра?  Это  такая
страна, побольше Франции будет. И дыни там огромные, куда  больше  здеш-
них.
   - И пузэ у тебя тоже огромное! - заметил второй Генрих, которого  на-
зывали монсеньер. Ибо его чужеземный кузен съел всю  дыню  один  и  даже
спросил: - Что, если я взрежу еще одну?..
   - Обжора, - добавил Генрих Валуа, однако это  не  прошло  ему  даром.
Генрих Бурбон крикнул:
   - А хочешь, я дам тебе под зад?! - и уже вытащил было ногу из  земли;
но не успел он подняться, как Валуа убежал, его младший братишка, плача,
последовал за ним. Генрих остался победителем.
   Мимо него проскакал кролик,  Генрих  бросился  догонять  его.  Кролик
спрятался, мальчик опять поднял его, но тот не давался  в  руки.  Генрих
совсем запыхался от этой погони.
   - Генрих! - Перед ним стояла его сестричка, а рядом с ней другая  де-
вочка. Она была выше Екатерины, а по годам - ему ровесница.  Генрих  уже
догадался, кто это. Но сначала слова  не  мог  вымолвить  от  изумления.
Сестричка Генриха заявила:
   - Вот мы и пришли! Марго хотелось поглядеть на тебя.
   - Вы всегда такой грязный? - спросила Маргарита Валуа, сестра короля.
   - Мне захотелось дынь, - отозвался он, и ему стало стыдно. -  Постой-
те, я и вас угощу.
   - Благодарю, мне нельзя...
   - Ах, да! Вы можете запачкать ваше нарядное платье.
   Она улыбнулась и подумала: "И лицо тоже. Я  ведь  накрашена,  а  этот
мужлан даже не замечает".
   Какая девочка! Он никогда еще таких не видел. Его маленькая  Екатери-
на, которую он так крепко любит, рядом с ней прямо скотница, несмотря на
свой праздничный наряд. Цвет лица у Маргариты напоминал розы и гвоздики,
да и те могли бы ей позавидовать. Белое платье плотно облегало  стан,  а
от бедер расширялось книзу пышными жесткими складками, поблескивая золо-
той вышивкой и разноцветными каменьями. Белыми были и ее туфли,  на  них
налипло немного земли. В неудержимом порыве Генрих опустился на колени и
снял губами грязь с туфелек Марго. Затем поднялся и сказал:
   - У меня руки в земле.
   И вдруг рассердился, ибо девочка надменно усмехнулась.  Генрих  отвел
сестру в сторону и зашептал ей, но так, чтобы гордячка непременно  услы-
шала:
   - Я сейчас задеру ей юбку, надо же посмотреть, какие у  нее  ноги,  -
может, не такие, как у всех девочек. - Тут  улыбка  маленькой  принцессы
одеревенела. А он еще добавил: - И нос у  нее  слишком  длинный.  Знаешь
что, Катрин, забирай-ка ты ее обратно!
   Лицо красивой девочки искривилось: сейчас заплачет.  Через  мгновение
Генрих стал опять изысканно вежлив. - Мадемуазель, я просто глупый дере-
венский мальчишка, а вы прекрасная девица, - сказал он с отменной  учти-
востью.
   Сестра заявила:
   - А она умеет говорить по-латыни.
   Тогда он обратился к Марго на этом древнем языке и спросил, не  обру-
чена ли она уже с каким-нибудь принцем. Девочка  ответила  "нет";  таким
образом он узнал, что история, рассказанная ему его дорогой матерью, бы-
ла только сказкой, ей все это приснилось. Вместе с тем он подумал: "Чего
нет, то еще может быть". А пока заметил:
   - Ваши два брата удрали от меня.
   - Верно, мои братья испугались вашего запаха. Так не пахнет ни от од-
ного принца, - сказала Маргарита Валуа и наморщила свой слишком  длинный
носик. Генрих Бурбон оскорбился, он гневно спросил:
   - А вы знаете, что это значит: Aut vincere atlf rnori?
   Она ответила: - Нет, но я спрошу у своей матери.
   Вызывающе смотрели дети друг на друга. Маленькая Екатерина  испуганно
проговорила: - Осторожно, кто-то идет.
   Подошла дама явно из числа  придворных,  может  быть,  даже  воспита-
тельница принцессы, ибо она тут же выразила свое недовольство:
   - Что это за чумазый мальчишка? С кем вы беседуете, сударыня?
   - Говорят, это принц Наваррский, - отозвалась Маргарита.
   Дама тотчас низко присела: - Ваш отец прибыл, сударь,  и  желает  вас
видеть. Но сначала вам следует умыться.


   ВРАГИ

   Тем временем мать Генриха, Жанна д'Альбре, вела беседу  с  Екатериной
Медичи. Екатерина выказала неожиданное дружелюбие,  покладистость,  пре-
дупредительность и, видимо, старалась обходить все  спорные  вопросы.  А
протестантка, разгорячившись, либо совсем этого не замечала, либо  сочла
за уловку.
   - Истинная религия и ее враги никогда не сговорятся, - упрямо  повто-
ряла она. Затем произнесла, точно давая клятву: - Будь у  меня  по  одну
руку все мое королевство, а по другую мой сын, я скорее утопила бы обоих
на дне морском, чем отступилась.
   - А что такое религия? - вопросила толстая черная Медичи тощую  бело-
курую д'Альбре. - Право же, пора бы нам с вами и за  ум  взяться.  Из-за
наших вечных междоусобиц мы теряем Францию: я  ведь  вынуждена  впустить
испанцев - одна я не справляюсь с вашими протестантами. При всем  том  я
вовсе не чувствую к вам ненависти и, если б можно было, охотно  откупила
бы у вас вашу веру.
   - Вот и видно, что вы  дочь  флорентийского  менялы,  -  презрительно
отозвалась Жанна. Королеве Наваррской пришлось перед тем выслушать нечто
показавшееся ей гораздо более оскорбительным.  Однако  Екатерину  трудно
было смутить.
   - Вы радоваться должны, что я итальянка! Никогда французская католич-
ка не стала бы вам предлагать столь выгодные для вас условия мира. Пусть
ваши единоверцы свободно исповедуют свою религию, я дам им надежные убе-
жища, укрепленные города. За это я  требую  только  одного:  перестаньте
разжигать ненависть к католикам и нападать на них.
   - "Я бог гнева, - говорит господь".
   Жанна, взволнованная до глубины своего существа,  невольно  вскочила.
Екатерина же продолжала спокойно сидеть в кресле, сложив на  животе  мя-
систые ручки, покрытые ямочками и перстнями.
   - Вы гневаетесь, - сказала она, - потому что бедны. Все дело  в  том,
что междоусобная война для вас выгодна. Я предлагаю вам деньги, тогда  и
воевать будет незачем.
   Столь чудовищное непонимание и презрение окончательно вывели Жанну из
себя. Ей хотелось наброситься с кулаками на эту бабищу.  Запинаясь,  она
проговорила:
   - А сколько получают любовницы моего мужа за то, чтобы толкать его на
борьбу против истинной веры?
   Екатерина молча кивнула, будто она именно этих слов и ожидала. Отлич-
но! Наконец-то гостья все выложила. Нашлась воительница за  веру!  Прос-
то-напросто ревнует. Отвечать незачем,  все  равно  белобрысая  особа  с
козьим лицом ничего не услышит. Жанна, не в силах  владеть  собой,  едва
добрела до стены и, словно лишившись чувств, повалилась на большой ларь.
В это мгновение открылась дверь, расписанная и позолоченная, но  окован-
ная железом. Стража стукнула об пол алебардами, и в залу вступил  король
Наваррский, держа за руки своих двух детей.
   Антуан Бурбон шел, виляя бедрами, как ходят обычно любимые  женщинами
красавцы-мужчины, да он и был красавцем. Король держался так  на  всякий
случай, еще не уяснив себе, что здесь происходит.  Окна  были  скрыты  в
глубоких нишах, и каждый, кто попадал в эту комнату, сначала  ничего  не
видел, кроме сумрака. У дальней стены королю Наваррскому почудилось  ка-
кое-то движение, он тотчас схватился за кинжал. Тогда Екатерина от  души
рассмеялась, хотя и потихоньку, себе под нос.
   - Смелей, Наварра! Вы же понимаете, что я нигде не прячу убийц,  осо-
бенно когда имею дело с таким мужчиной, как вы!
   Нельзя было не уловить в ее тоне совершенно явного пренебрежения,  но
Антуан был слишком упоен собой. Он решил больше не обращать внимания  на
подозрительную стену и низко склонился перед Екатериной. Затем сказал  с
подобающей торжественностью:
   - Вот сын мой Генрих, мадам,  он  просит  вашего  покровительства.  -
Сестричка не шла в счет, от стыда она опустила взор.
   Генрих так был поглощен разглядыванием королевы, что даже забыл отве-
сить ей поклон. Ведь перед ним, посреди огромной комнаты, на том  месте,
куда больше всего падало света, сидела та самая страшная  и  злая  мадам
Екатерина, да, это была она. Занятый впечатлениями  путешествия,  новыми
знакомствами в саду и особенно дынями, он о ней совсем позабыл; и только
сейчас вспомнил тот образ, который перед тем нарисовал себе:  непременно
когти, горб, нос, как у ведьмы. Такой он ожидал ее увидеть. Однако ниче-
го этого не оказалось. Уж очень она была обыкновенная. В кресле с  высо-
кой прямой спинкой Медичи казалась маленькой и ужасно жирной, рыхлые бе-
лые щеки, глаза, как черные угольки, но потухшие. Генрих  был  разочаро-
ван.
   Поэтому он окинул повеселевшим взором залу, и что  же?  О!  Он  видел
зорче своего отца, да и любил сильнее. Мальчик бросился прямо туда,  где
полулежала, привалившись к стене, Жанна. - Мама! Мама! - позвал он и при
этом успел подумать: "Значит, всетаки та что-то сделала с ней".
   - Что над тобою сделала эта злая мадам Екатерина? - настойчиво шептал
он, целуя мать.
   - Ничего. Мне просто стало дурно. А теперь давай встанем и будем вес-
ти себя как можно учтивее. - Жанна так и сделала.
   Обняв маленького сына, она подошла к мужу, улыбнулась ему и  сказала:
- Вот наш сын, - однако не - сияла руки с его плеча. - Я взяла его с со-
бой, чтобы ты опять свиделся с ним, дорогой супруг, ты  ведь  так  редко
приезжаешь домой. Особенно же хочется мне представить  королеве  Франции
ее маленького солдата, он будет служить ей так же доблестно, как  служит
отец.
   - И хорошо сделала, что привезла, - добродушно отозвалась  Екатерина.
- Что до меня, то жили бы мы лучше мирно  всем  королевством,  как  одна
семья.
   - А мне тогда, пожалуй, пришлось бы пахать  мои  земли?  -  с  неудо-
вольствием спросил вояка Антуан.
   - Вам следовало бы больше уделять внимания жене. Она вас любит,  и  к
тому же у нее случаются припадки слабости. Впрочем, я могу дать ей хоро-
шее лекарство.
   Жанна содрогнулась; она слишком хорошо знала, каковы  лекарства  этой
ядосмесительницы! - Уверяю вас, в нем нет нужды, -  торопливо  возразила
она Екатерине.
   Когда Жанна поднялась с ларя и приблизилась к королеве,  ей  пришлось
сделать немалое усилие, чтобы овладеть собой; однако сейчас она  притво-
рялась уже без труда, не хуже самой Екатерины. А та продолжала  разыгры-
вать материнскую заботливость.
   - Вашей жене, Наварра, я предложила свою дружбу и, полагаю, она жела-
ет мне добра не меньше, чем я ей. -
   Жанна невольно и быстро подумала: "Мой сын будет великим, и я  еще  с
вами справлюсь. Да, я еще с вами справлюсь, и мой сын ста нет великим. Я
племянница Франциска Первого, а это - дочь лавочницы!"
   Однако восхищенное и, ласковое выражение ее лица  ничуть  не  измени-
лось, да и лицо Екатерины, - что бы она там про себя ни таила, - продол-
жало оставаться по-матерински благосклонным. Только тем  и  выдала  себя
Медичи, что детей словно вовсе не заметила, даже стоявшей перед нею  ис-
пуганной девчурки. А еще мать из себя корчит!
   - Всей душой готова быть вам другом! - воскликнула Жанна в  восторге,
что поймала противницу.


   БЫЛАЯ ЛЮБОВЬ

   Антуан Бурбон был искренне рад исходу этого разговора. Когда они  ос-
тались в своей комнате одни, он обнял сначала жену, потом сына и показал
ему в окно маленькую лошадку, которую проводили по двору:  -  Это  тебе.
Можешь сейчас же покататься на ней верхом.
   Генрих убежал вприпрыжку. Сестричка пошла следом, ей хотелось полюбо-
ваться на брата.
   Теперь на лице Жанны уже не было и следа того восхищения, которое она
старалась выказать Медичи. Довольный супруг не сразу заметил происшедшую
в ней перемену. Она же, как бы в рассеянности, взглянула на него и спро-
сила:
   - Да, как зовут ту женщину, с которой тебя теперь видят  всего  чаще?
Ну, она еще сопровождала тебя в походе, да, вероятно, и сюда приехала?
   - Все это сплетни! - Он еще имел дерзость самодовольно  ухмыльнуться,
и Жанна при виде этой ухмылки едва сдержалась.
   - Неужели ты все забыл? - вдруг спросила она низким и  певучим  голо-
сом. В иные мгновения у Жанны появлялся этот удивительный голос,  подоб-
ный органу, слишком сильный, слишком звучный для столь слабой груди. Ус-
лышав его, муж был глубоко взволнован, перед ним тотчас же  встало  все,
что ей хотелось напомнить ему. Слова уже были не нужны. Ведь они  горячо
и долго любили друг друга.
   Жанна досталась ему после того, как она в  Одиночестве  упорно  боро-
лась, не желая принадлежать никому, кроме Антуана. Еще до их  знакомства
ее против воли выдали за другого, причем в церковь отнесли на руках: она
уверяла, будто не может идти; и в самом деле, платье на ней было слишком
тяжелое от драгоценных камней. Но еще больше весила ее воля, хотя  Жанна
и была тогда совсем девочкой. Пусть ее выдали насильно,  все-таки  через
несколько лет настал день, когда к ней пришло счастье именно  с  тем,  с
кем она хотела быть счастливой. Однако дни цветения миновали, рано увяла
и она сама и ее счастье. Теперь у нее остался только сын, и это сокрови-
ще оказалось драгоценнее всего, чем она раньше владела. Если  бы  Антуан
только захотел понять, как это важно: у них есть сын!
   Волнения мужа, вызванного ее голосом, конечно, хватило  ненадолго,  а
ее болезненный вид отнюдь не мог воскресить воспоминаний  о  днях  былой
любви. Антуан слишком привык жить сегодняшним днем и его страстями - ка-
кой-нибудь осадой, интригой, молодой бабенкой. Правда,  после  того  как
Жанна произнесла: "Неужели ты все забыл? ", - ему на миг  захотелось  ее
обнять, но это уже не было созвучным порывом тех  чувств,  которые  ког-
да-то владели ими, а лишь любезностью, поэтому Жанна отстранила его.
   Все же Антуан принялся уверять жену, что чрезвычайно доволен ею и рад
ее сдержанности. А Жанна заявила в ответ: она меньше - всего желает быть
отравленной. Притом не столько помышляет о себе,  сколько  об  интересах
религии. - Ты, в сущности,