от
них, облегчая себе душу где попало. Посетители дешевых харчевен выслуши-
вали его с невозмутимым видом. Бог весть, принимали ли они его  всерьез.
Он слал исступленные проклятия убийцам, стоявшим в ту пору  у  власти  в
его стране, воскрешал картины зверств, пророчил неминуемые кары небесные
и земные, - а слушатели только спрашивали:
   - Вы и сами всему этому верите?
   Морней той далекой поры однажды отдал свое платье в починку портному,
и тот с готовностью согласился послушать его, пока сам будет шить;  жена
портного привела и других обитателей дома. Прошло довольно много  време-
ни, прежде чем одержимый одной мыслью изгнанник заметил, что он  выстав-
ляет себя на посмешище, чуть ли не в одной рубашке - ибо  снятая  одежда
была у него единственная, - и вместе с телом обнажает  душу.  Он  тотчас
умолк, и слушатели тоже не произнесли ни слова, пока  портной  вновь  не
одел его. После чего одна из соседок принесла ему кружку пива и сказала:
   - Наверно, все так и было, как вы рассказываете, но уж очень это  да-
леко отсюда. Я не знаю ни одной женщины, которая до того  бы  обезумела,
чтобы пить кровь.
   После этого урока молодой Морней не решался более  обнаруживать  свои
чувства - Казалось бы, совершившиеся события должны потрясти  весь  мир,
так они чудовищны и так громко вопиют к богу, и что же -  на  расстоянии
всего сотни миль, в том же христианском мире, они волнуют не больше, чем
вымысел, и притом не слишком удачный. С тех пор изгнанник опирался  лишь
на знание, которое остается истиной за всеми границами и  везде  находит
общий язык. Так принято думать.
   Однако он напрасно обходил всех лондонских книгопродавцев,  предлагая
им напечатать свои богословские труды. Одних отпугивали кое-какие взгля-
ды, считавшиеся запретными в этой, хоть и протестантской, стране. Другие
требовали, чтобы автор писал не по-латыни, а по-английски.  Единственной
прибылью, которую он извлек из посещения книжных лавок, было  знакомство
с некоторыми учеными и знатными лицами.  Многих  он  заинтересовал,  они
приглашали изгнанника к себе, вели с ним споры, а  детей  их  он  обучал
французскому языку. Одним из них был лорд Барли.
   У него были сыновья, старший - одного возраста с Морнеем, человек по-
истине светлого ума. Для него несчастье Морнея не было чем-то естествен-
ным. "Оба мы одной веры, оба стремимся к духовному совершенству и  стоим
за высшую человечность, к тому же оба, одинакового происхождения, и, ос-
тавляя в стороне неравенство двух аристократий, ибо английская стоит вы-
ше, он похож на меня, как я на него, так что судьба могла бы при желании
поставить одного из нас на место другого". Все это видел человек светло-
го ума, но ничем не выражал удивления, почему именно ему удалось  избег-
нуть невзгод. "Я сижу в безопасности, а ему пришлось спасаться бегством.
Он ограблен, он  под  угрозой,  он  всячески  обездолен.  Мне  все  идет
навстречу, прекраснейшее будущее открывается предо мной, потому что, при
всем сходстве с ним, я англичанин. Да хранит господь нашу королеву!"
   Сын лорда благодарил свою звезду, но в нем была живая душа, и он ясно
ощущал свою причастность к чужим судьбам, крушения которых можно было бы
избегнуть. Неповинны только скудоумные. Кто разумеет, обязан  вступиться
и действовать, чтобы христианство, как одно целое и единое здание,  само
не было сокрушено творимым злом, которое мы созерцаем со стороны. Предс-
тавим себе христианство как единое здание, состоящее из отдельных посте-
пенно суживающихся кверху башенок, последние из коих уходят в  необозри-
мую высь. Страстный мечтатель тотчас же набросал эту картину, хотя обыч-
но он рисованием не занимался. Внизу были столбы, обособленные, но смеж-
ные, как Англия, Франция и другие страны и королевства. На них  покоится
все здание. Но вдруг в стройную картину  врывается  злокозненный  бес  с
зажженным факелом. Не ведая, что  творит,  он  поджигает  первый  столб,
вслед за тем загорается второй, потом и многие другие. На все это  смот-
рит христианин, и хотя с тоскою прижимает руки к груди, однако не  пыта-
ется отвратить беду. Как ни странно, но беды не приключается. Над разру-
шенными подпорками здание остается цело, словно витает в  воздухе;  вер-
хушки его уходят в необозримую высь. Когда творец картины показал ее из-
гнаннику, тот, вглядевшись в нее, сказал:
   - Зло полно тайн. Ваша картина изображает не что иное,  как  мистерию
зла.
   Это удивило автора картины, он склонился над  листом  бумаги,  словно
увидел его впервые. Морней же, прошедший долгий и поучительный путь изг-
нанника, ощутил при этом гордость за то зло, которое претерпел, ибо  оно
есть частица тайны. И никогда не переставал про себя называть  его  так,
хотя в действительной жизни утверждал добро; а в добре нет ничего  зага-
дочного.
   В юности он со своим английским другом больше увлекался игрой  в  мяч
или гребными гонками, нежели учеными беседами. Они обменивались книгами,
еще чаще делились товарищами и подругами, по-братски и невинно как теми,
так и другими. Темза - река, воздух и берег - переливалась влажными неж-
ными красками, в солнечные дни здесь бывало по-детски радостно всем,  не
исключая изгнанника с отмеченным страданием челом. Как быстро  развеялся
благовонный рай - прогулки, песни, цветы, поцелуи, укромная ласка в  бе-
седке, трепетные звуки скрипки, несущиеся из-за холма. Как быстро разве-
ялся благовонный рай! Изгнанник возвращается на родину, он выбирает себе
государя, которому хочет служить, и ездит от его имени ко  дворам,  чаще
всего в Англию. Тут уж поистине не до детских забав. Теперь тамошние жи-
тели для него только лишь предмет дипломатических упражнений, и нет сре-
ди них ни приятных, ни простых. Однако он всегда причаливает к этому бе-
регу, к этим меловым утесам с облегченным  сердцем,  словно  попадает  к
друзьям. Между тем у него здесь только один друг. Но тот сполна отблаго-
дарил его за дружеские чувства к этой стране. Страну любят за образ мыс-
лей, за веру и древнюю славу, а это все ей самой хуже видно,  чем  тому,
кто лишь наезжает сюда и причаливает к ее утесам.
   Лорд Барли унаследовал титул отца и был первым лордом казначейства  в
королевстве. Чрезвычайный посол направился к нему раньше, чем к постоян-
ному посланнику своего короля. Он подошел к дому, вокруг которого  реяли
облака, так одиноко стоял этот дом, а внизу был берег с рыбачьими  хижи-
нами. Морней застал своего друга в просторной комнате, где министр  над-
зирал за несколькими писцами; здесь было сосредоточено управление финан-
сами страны. При появлении гостя писцы с любопытством подняли головы. Он
стоял под их взглядами до тех пор, пока взгляды не опустились  сами  со-
бой, потому что для любопытства не было пищи.  Выждав  приличную  паузу,
благородный лорд сказал:
   - Надеюсь, ваше путешествие сошло удачно, - после чего провел  его  в
свой личный кабинет. Только там  они  обменялись  рукопожатием  и  долго
вглядывались друг другу в лицо. Как бы оправдываясь, он сказал: - Ты  не
изменился. - А настоящая причина была в том, что им  доставляло  радость
глядеть друг другу в глаза. - Положение тяжелое, -  начал  Барли,  когда
они уселись на жестких черных стульях. Морней понял, что ему  хотят  по-
мочь высказаться. Он с трудом проглотил слюну. - Вы к этому привыкли!  -
добавил Барли.
   - Я и не падаю духом, - с трудом произнес Морней.
   - В прошлый раз вам пришлось здесь нелегко, но под  конец  вы  своего
добились.
   - Потому что ваша королева справедлива и верна себе, -  добавил  Мор-
ней. Он повторил: справедлива, и еще раз сказал: верна себе. О ком думал
он, кто не был ни тем, ни другим? Он поспешно  обуздал  свои  безмолвные
мысли и сказал вслух: - Мой король внутренне тверд по-прежнему, потому я
и служу ему все эти годы. Его положение неустойчиво,  но  отнюдь  не  он
сам. Ваша королева недовольна, что он не хотел взять измором свою столи-
цу. А что еще хуже, до ее британского величества дошел слух,  будто  мой
король склонен отказаться от истинной веры.
   Так как Барли молчал, и молчание было суровое, Морней тихо спросил:
   - Вы верите этому? - И добавил, возвысив голос: - Бог свидетель,  что
я уверен в противном.
   - Тогда вы лучше, чем кто-либо, способны убедить королеву,  -  послы-
шался ответ.
   - Поможете вы мне, Барли, как в прошлый раз?
   - Старый друг, - отвечал благородный лорд, стараясь попасть в прежний
задушевный тон, - в прошлый раз дело было донельзя простое, не  сравнить
с тем, о чем предстоит договариваться теперь. Мысли королевы были  тогда
заняты мужчиной. Все мы были молоды.
   - Молоды? Ведь прошло только два года.
   Министр смутился, принялся высчитывать. Верно, два года назад короле-
ва еще любила, еще страдала. Но он не остановил Морнея, и тот сказал:
   - Только два года, что могло измениться за этот срок? Страстная нату-
ра вашей великой королевы всегда останется  таковой,  будет  ли  поводом
мужчина или нечто неизмеримо более важное, чем мужчина, а именно:  рели-
гия. Но я уж и из-за графа Эссекса обливался кровавым потом.
   Министр снова подумал свое, не прерывая чрезвычайного посла: "Страсти
легче осилить, чем мудрость. Как могу я влиять там, где больше не волну-
ются и не страдают".
   - Я уж и из-за Эссекса обливался кровавым потом, - повторил Морней, -
каково мне придется на этот раз.
   "Ты будешь удивлен, старый друг", - хотелось предсказать лорду Барли.
Однако он только произнес:
   - Дорогой мой, на этот раз вы сами больше  будете  говорить  и  горя-
читься, нежели ее величество. Вам нечего бояться вспыльчивости королевы.
   - Это верно, Барли? Когда Эссекс, несмотря  на  приказания  королевы,
медлил откликнуться на ее зов и оставался при армии во Франции,  предпо-
читая навлечь на себя ее немилость, только  бы  не  пропустить  прибытия
герцога Пармского, сколько угроз и упреков сыпалось тогда на мою голову!
Почему мой король лично не принял Эссекса и не оказал ему должных почес-
тей? Почему мой король легкомысленно рисковал собственной жизнью, и, что
непростительнее всего, почему он выдвинул английские войска на передовые
позиции, а Эссекса, самого Эссекса, заставил сражаться  впереди?  Немед-
ленно подать сюда графа Эссекса, ни один английский солдат не будет пос-
лан против знаменитого Пармы до тех пор, пока Эссекс не вернется ко дво-
ру! Французские дела опостылели королеве. Еще один гневный выкрик, и ко-
ролева почувствовала себя дурно, она и так не спала ночь; на том  беседа
закончилась.
   - Два года назад, - повторил Барли, опустив глаза. Потом поднял их  и
сказал: - Морней, не забудьте, что вы говорите  о  прошлых  временах.  В
конце концов вы все же получили войска, хотя  и  после  вашего  отъезда,
когда вернулся Эссекс. Мы оба, Морней, имели некоторое влияние на  вели-
кую королеву, потому что мы не  замечали  -  не  нарочно,  а  просто  по
свойствам нашей натуры и нашего образа мыслей, - не замечали и не желали
знать обстоятельств, при которых любая женщина похожа на всех остальных.
Вы, Морней, приятны королеве.
   - Приятен до сих пор? Во время моего отсутствия меня, кажется,  очер-
нили в ее глазах.
   - Ну, это просто смешно, - сказал Барли, встал и действительно засме-
ялся, обрадовавшись, что тягостный разговор принял более безобидный обо-
рот. - За вашим столом, когда вы осаждали Париж,  кто-то  посмеялся  над
плохим французским языком королевы. Она позабыла об этом со свойственным
ей великодушием, и вы будете приняты так, как того заслуживаете. Вы  ис-
пытанный друг нашей страны и ее повелительницы.
   В общем, свидание оказалось ободряющим для Морнея. Можно было  счесть
хорошим предзнаменованием и то, что королева уже на третий день назначи-
ла аудиенцию чрезвычайному послу. Парадная карета дожидалась у дома пос-
ла, аккредитованного при королеве, и господин де Бовуар ла Нокль  отпра-
вился вместе с Морнеем. За каретой следовал почетный английский  эскорт.
В ту минуту,  когда  оба  дипломата  переступили  порог  парадной  залы,
навстречу им с противоположного конца вышла королева  Елизавета.  Много-
численная свита, следовавшая за ней, разделилась пополам  и  выстроилась
по обе стороны залы. Если бы не множество кавалеров и  дам,  Морней  все
еще ждал бы ее британское величество, в то время как она уже стояла  пе-
ред ним, - впрочем, их разделяло большое пустое пространство. Она  пока-
залась ему меньше, чем прежде. Туловище как-то осело на длинных ногах, и
волосы не были высоко взбиты, как раньше. Что это, - на голове у  Елиза-
веты чепец!
   Вот все, что заметил посол при входе.  Остальное  он  разглядел,  уже
очутившись в трех шагах от нее,  когда  выпрямился  после  почтительного
поклона. Королева не была нарумянена, только налет синей и  черной  туши
вокруг глаз несколько смягчал взгляд. Благодаря подрисовке он не подсте-
регал и не вперялся, точно взгляд сокола - серо-голубой и как будто  без
век. Все черты ее обострились за это время и постарели. Вернее, старости
было дозволено наложить на них свою печать  -  наблюдатель  был  поражен
тем, как ослабела воля великой женщины, всю свою жизнь он видел в Елиза-
вете Английской стойкую, непреходящую мощь, даже  в  физическом  смысле.
Если бы не ее долгое правление и неувядаемая молодость, что стало  бы  в
Европе со свободой совести, чья бы порука и поддержка укрепляла мужество
короля Наваррского, впоследствии Французского,  во  времена  величайшего
одиночества? Вдруг Морней заметил, что из-под чепца у нее выбилась  тон-
кая прядка седых волос. Он побледнел и с трудом мог приступить к речи.
   Впрочем, речь эта была такой же данью церемониалу,  как  и  все,  что
происходило сегодня. Королева стоя слушала торжественное приветствие ко-
роля Французского, произнесенное его чрезвычайным послом сначала  по-ла-
тыни, затем по-английски. Для ответа она села-поднялась на четыре ступе-
ни к стоявшему на возвышении креслу, но не с той легкостью, как еще  не-
давно. Наоборот, она двигалась медленно - быть может, умышленно  подчер-
кивала свою медлительность. Тут Морней перестал ей верить. Перемена была
слишком разительна, слишком неожиданна; к тому же ее  нарочитая  тяжело-
весность дала повод одному из придворных предложить ей руку: то был граф
Эссекс. Елизавета даже не взглянула на него, едва прикоснулась к его ру-
ке, но вся величавость разом возвратилась к ней. На возвышении, в  узком
и тугом корсаже, сидит королева, одетая в  темно-серый  шелк,  сменивший
яркие ткани, которые она носила прежде, невзирая на лета. Ее фавориту на
вид, пожалуй, не больше двадцати шести весен, лицо у него слишком  глад-
кое, чтобы можно было определить точнее, - держится он по-юношески  бес-
печно, несколько вольно, хотя и с достоинством, но почему  одна  из  его
стройных ног осталась на весу? Помогая старухе подняться на ступени,  он
принял именно такую позу. Пусть знают посторонние наблюдатели  и  спешат
разнести весть, что его роль при дворе больше, чем королеве угодно пока-
зать. Он мог быть господином, одно лишь средство нашла она уйти  от  его
чар, - быстро состариться. Всем своим видом дает он это  понять.  Почти-
тельность его только показная, и даже бесспорная грация кажется обманчи-
вой. Галантный кавалер не  замедлит  преобразиться,  если  его  покрови-
тельница не примет мер. Стройная нога недолго останется на весу: короле-
ва, следи за каждым шагом ненадежного юнца, который  из  чистого  задора
может сделаться для тебя бичом и грозою вместо былой забавы.
   Фаворит очень не понравился чрезвычайному послу, а потому его  крайне
порадовало то, что произошло дальше.  Эссекс  поспешил  захватить  место
впереди. Адмирал, гофмаршал и все приближенные расположились  полукругом
позади королевского трона, меж тем как Эссекс вел себя так,  словно  для
них главное лицо - он, а королева только марионетка в его руках. Он кив-
нул своему дяде Лейтону, тот обратился к другому придворному,  и,  нако-
нец, третий выступил со свитком исписанной бумаги - неохотно, видно  бы-
ло, что двор шокирован. Но Эссекс ни на кого не обращал внимания, он не-
терпеливо прищелкивал пальцами, чтобы тронную речь королевы поскорей пе-
редали ему и чтобы он, а не кто другой, вручил ее. И в самом деле  каза-
лось, будто он один имел на это право, так небрежно и вместе с тем  поч-
тительно протянул он ее величеству развернутый свиток. В тот же  миг  ее
величество резким движением оттолкнула бумагу, и та упала на пол. А  ко-
ролева начала речь. Лицо фаворита, оставшегося ни при чем, сперва приня-
ло глупое выражение, затем постепенно омрачилось. Что с ним было дальше,
не узнал никто, ибо Эссекс, тихо ступая, попятился и исчез за спиной дя-
ди.
   Голос королевы звучал ясно и повелительно, как всегда, он долетал  за
колонны и портьеры, дамы раскрывали рты: ведь подобную силу  можно  даже
вдыхать. Елизавета назвала короля Французского единственным христианским
государем, который поднял меч против Испании, - при этом  она  встала  и
выждала, пока не затих одобрительный шепот двора. Затем милостивыми сло-
вами отпустила обоих послов. Низко склонившись, они увидели, что  свиток
исписанной бумаги лежит на прежнем месте. Они удалились, пятясь  к  две-
рям, повернувшись лицом к королеве; Морней,  глядевший  зорко,  заметил,
что Елизавета спустилась по ступеням вбок и при этом наступила  на  сви-
ток.
   Королева выждала всего пять дней, чтобы неофициально пригласить к се-
бе Морнея. Он пришел пешком и застал Елизавету одну за столом с книгами.
Во дворце он никого не встретил. Дипломат  воспользовался  этим  обстоя-
тельством, чтобы воздать должное счастливому положению монархии, которая
не является военным лагерем и не ставит у дверей  двойных  караулов,  но
видит свою опору  в  справедливых  законах.  Елизавета,  милостиво  при-
ветствовавшая Морнея, после первых его слов склонила голову так,  чтобы,
глядя на него снизу вверх, молчаливо вопрошать, что он думает в действи-
тельности. Она очень заботилась о своей безопасности, независимо от  то-
го, преграждали ли ее солдаты путь каждому встречному или нет; и он, ко-
нечно, это знал. Но он думал только, как бы подойти к главному, к  тому,
что король Французский открывает век мира внутри страны, такой же, каким
Англия обязана своей великой королеве. Отсюда некоторые странности и ко-
лебания в поведении его господина, которые могут показаться непонятными.
Этими словами он намеревался перевести разговор к слухам о перемене  ве-
ры. Королева оставила их без внимания.
   - У меня были все основания жаловаться на короля
   Франции, - сказала она отчетливым, ясным голосом, заученным  и  испы-
танным в публичных выступлениях. И неожиданно прибавила: - Он должен был
взять Руан вооруженной рукой, для того я ему и посылала оружие.
   Морней припомнил: "Еще два года назад она казалась  страждущим  бесп-
лотным духом, потому что ее Эссекса нельзя было оторвать от Руана. А те-
перь это женщина, которая смирилась. Сейчас она без чепца,  видны  белые
пряди, и рыжие не начесаны сверху, а прикрыты, как золото, которое  пря-
чут.
   - Париж: он мог взять измором, - сказала она затем, но уже менее  ре-
шительно, чем то, что говорила о Руане. Морней тотчас же привел  доводы,
которые подготовил заранее: король должен щадить жизнь своих  подданных,
даже если они восстают против него. Ибо и ему и  им  надлежит,  по  воле
божьей, жить общей жизнью.
   Она еще раз вгляделась в него, стараясь понять, в какой мере он лука-
вит. После чего сказала просто:
   - Я одобряю вашего государя.
   Посол поклонился в знак благодарности. "А перемена веры?"  -  подумал
он. Она пояснила ему более доверчиво, чем раньше, что именно она одобря-
ет.
   - Ваш государь - истинный король. Он предпочитает покупать свои горо-
да, нежели обращать их в развалины. Для этой цели он пользуется торгаша-
ми и пройдохами, вроде Рони.
   - Это верный слуга, - решительно возразил Морней.
   Елизавета кивнула.
   - Он из числа прежних друзей.