м, окружен-
ный морем, стоя на камнях, залитых пеной, юный сын Жанны становился  та-
ким же, как его дорогая мать, а то, что он называл Америкой, было скорее
царствием божиим. Временами звезды поблескивали между  мчавшихся,  почти
незримых облаков; вот так и душа  пятнадцатилетнего  мальчика,  подобная
облаку, мгновениями пропускает свет. Позднее это будет ей уже  не  дано.
Земля у него под ногами будет становиться все плотнее и вещественнее,  и
к ней прилепится он всеми своими чувствами и помышлениями.


   ЦЕНА БОРЬБЫ

   Принц Наваррский торопил стариков с началом похода. Не нужно  никаких
совещаний, никаких речей. Представителям города на их приветствия он от-
вечал:
   - Я так хорошо говорить не умею, а сделать  сделаю  кое-что  получше.
Да, сделаю!
   Наконец-то увидеть врага, рассчитаться с ним, наконец-то вкусить нас-
лаждение местью!
   - Это же вопиющее дело, матушка: французский король прибирает к рукам
все твои земля, его войска покоряют нашу страну! Я хочу сражаться! И  ты
еще спрашиваешь, за кого? Да за тебя!
   - А письмо судебной палате в Бордо моя подружка Екатерина ловко смас-
терила. Оно должно лишить меня всех моих владений, я будто  бы  здесь  в
плену, а разве она сама не замыслила того же? Нет,  тут  убежище,  а  не
темница, хоть и нельзя мне  выезжать  из  города  и  пользоваться  моими
угодьями. Но да будет эта жертва принесена богу! Иди и порази  его  вра-
гов! За него сражайся!
   Она сжала виски сына своими иссохшими руками и формой головы и черта-
ми лица он был очень похож на мать: те же высокие узкие брови и  ласкаю-
щие глаза, тот же спокойный лоб, темно-русые волосы,  волевой  маленький
рот; все в этом худощавом юноше, казалось, расцветает,  я  этот  расцвет
словно в обратном порядке отражал увядание матери. Он был здоров и стро-
ен, его плечи и грудь становились все шире. Однако он не обещал быть вы-
соким. Нос был длинноват, хотя пока его кончик лишь чуть-чуть  загибался
к губе.
   - Я отпускаю тебя с радостью, - заявила Жанна тем  низким  и  звучным
голосом, какой у нее бывал, когда она как бы поднималась  над  собою.  И
лишь после его отъезда она дала волю слезам и расплакалась жалобно, точ-
но ребенок.
   Немногие плакали в городе Ла-Рошель, глядя, как войско гугенотов выс-
тупает через городские ворота. Напротив, люди радовались,  что  близится
час господне победа его. У большинства воинов семьи остаюсь в стане вра-
га, были оторваны от отцов и мужей, солдаты крепко  надеялись  отвоевать
их у противника. Ведь это несказанное облегчение - идти на такую войну!
   И все же поборники истинной веры были разбиты. Два тяжелых  поражения
нанесло им католическое войско, а ведь численность их была не меньше: по
тридцать тысяч стояло с обеих сторон. К протестантам ходили подкрепления
с севера Франции и с юга. Кроме того, они могли рассчитывать на поддерж-
ку принцев Оранского и Нассауского и герцога Цвейбрюконского.  Ведь  для
истинной веры нет границ между странами и различий  между  языками:  кто
стоит за правду, тот мне друг и брат. И все-таки  они  дважды  потерпели
тяжелое поражение.
   А вышло это потому, что  Колиньи  слишком  тянул.  Следовало  гораздо
стремительнее пойти на соединение с иноземными  союзниками  и  перенести
войну в сердце Франции. Вместо того Колиньи позволил  врагу  напасть  на
него врасплох, в то время как протестанты еще  очень  мало  продвинулись
вперед; тогда он призвал на помощь Конде и  пожертвовал  принцем  крови,
лишь бы спасти свое войско. Под Жарнаком от пули, посланной  из  засады,
Конде пал. В армии герцога Анжуйского была великая радость, труп положи-
ли на ослицу и возили повсюду: пусть солдаты глядят на него и верят, что
скоро вот так же прикончат всех протестантов. Но Генрих Наваррский, пле-
мянник убитого, решил, что он лучше знает, в чем воля  господня.  Теперь
пришел его черед, вождем стал он.
   До сих пор Генрих скакал на своем коне перед войском, только и всего;
но разве не таился в этом глубокий смысл - мчаться навстречу врагу, ког-
да ты невинен, чист и нетронут, а враг погряз в грехах и должен быть на-
казан? Впрочем, это - его дело, тем хуже для него, а  мы  целый  день  в
движении, по пятнадцать часов не слезаем с седла, мы великолепны, неуто-
мимы и не чувствуем своего тела. Вот Генриха подхватывает ветер, он  ле-
тит вперед, глаза становятся все светлей и зорче, он видит  так  далеко,
как еще никогда, - ведь у него теперь есть враг. А тот вдруг оказался не
только в ветре, не только в дали. Он возвестил о себе:  пролетело  ядро.
Звук у выстрела слабый, а ядро в самом деле лежит вот тут, на земле, тя-
желое, из камня.
   В начале каждого боя Генриха охватывал страх, и приходилось преодоле-
вать его. "Если бы мы не ведали страха, - сказал ему один пастор,  -  мы
не могли бы и побеждать его во славу божию". И Генрих  делал  над  собой
усилие и становился на место того, кто падал первым. Так же поступал его
отец, Антуан, и пуля попала в него. В сына пули не попадали, страх исче-
зал, и он мчался со своими людьми окружать вражескую  артиллерию.  Когда
это удавалось, Генрих радовался, словно то была веселая проказа.
   Теперь дядя Конде погиб -  и  беззаботному  мальчику  пришлось  стать
серьезным, возложить на себя бремя ответственности. Его мать Жанна  пос-
пешила к нему, сама представила войскам нового вождя -  сначала  кавале-
рии, потом пехоте. А Генрих поклялся своей душой, честью и жизнью всегда
служить правому делу, и войска восторженно приветствовали его. Зато  те-
перь ему приходилось не только нестись верхом навстречу ветру, но и  за-
седать в совете. Довольно скучное дело, если бы не смелые шутки, которы-
ми он развлекался. Огромное удовольствие доставило ему одно  письмецо  к
герцогу Анжуйскому. Так именовался теперь второй из здравствующих  сыно-
вей Екатерины, - раньше он был просто монсеньером; его тоже  звали  Ген-
рих, один из трех Генрихов былых школьных лет в Париже. А теперь они шли
друг на друга войной.
   И вот этот самый Генрих-монсеньер обратился к Генриху  Наваррскому  с
высокомерным и нравоучительным посланием" о его долге и обязанностях пе-
ред государством. Это "бы еще куда ни шло, но как ужасен был витиеватый,
напыщенный слог!.. Либо секретарь, должно быть, иноземец, потея от нату-
ги, постарался сделать его возможно цветистее, либо сам монсеньер уже не
знал, что придумать повычурнее да пожеманнее:  точьв-точь  его  сестрица
Марго! Принц Наваррский в ответном письме высмеял всю эту достойную  се-
мейку. Писавший-де выражается так, точно он из другой страны  и  простой
разговорной речи обыкновенных людей не знает.  Ну,  а  правда,  конечно,
там, где правильно говорят по-французски!
   Генрих ссылался на язык и стиль. Но при этом не смог скрыть  и  своих
погрешностей, не доходивших до его сознания: ведь и сам он родом был бог
весть откуда и тоже говорил вначале несколько иначе, чем парижане. Потом
он научился речи придворных и школяров, а под  конец  -  речи  солдат  и
простого народа, и их язык дал ему всего ближе. "Своим языком  я  избрал
французский!" - воскликнет он позднее, когда снова отдаст себе  отчет  в
своем происхождении. Однако сейчас ему хотелось верить,  что  этот  язык
для него был первым и единственным. Он нередко спал на  сене  вместе  со
своими солдатами, не снимая платья, как и они, умывался едва ли чаще,  и
пахло от него так же, и так же он ругался. Одну гласную Генрих все  "еще
произносил иначе, чем они, но этого он не желал замечать: он забыл,  как
некогда на школьном дворе два других Генриха,  подталкивая  друг  друга,
презрительно улыбались тому, что он употреблял слово "ложка"  в  мужском
роде. Он и до сих пор так говорил.
   Иногда Генрих отчетливо видел военные ошибки,  которые  допускал  Ко-
линьи. Это бывало в те минуты, когда жажда жить и мчаться вперед на коне
не захватывала его целиком. Обычно ему казалось, что важнее биться,  чем
выигрывать битвы, - ведь жизнь так долга и радостна. Адмирала,  старика,
нужно почитать, он хорошо изучил военное дело; только поражения,  победы
и опыт многих лет дают такое знание. Но этому воплощенному богу войны  с
трагической маской статуи Генрих не поверял своих сомнений; он делился -
ими лишь с двоюродным братом Конде, сыном убитого принца крови, которого
Колиньи принес в жертву.
   Они сходились в том, что обычно сближает  молодежь:  старик-де  отжил
свое. Теперь ему все не удается, и - раз уж мы заговорили об этом - ска-
жи, когда он брал верх? Впрочем, не будем грешить: однажды - все старики
это помнят - он спас Францию во Фландрии, при... ну, как называется этот
город? Тогда Гизы еще затеяли войну против нашего исконного врага Филип-
па Испанского. Но дело было давным-давно, в  незапамятные  времена,  кто
теперь помнит все это? Господин адмирал отсоветовал начинать,  поход,  в
последнюю минуту предотвратил поражение, самолично засев в неукрепленном
городе; а кто получил награду? Не он, а Гизы, хотя они были  виновниками
войны. Это еще хуже, чем если бы он... а, а! - вспомнил, Сен-Кантен  на-
зывается эта дыра... - чем если бы он сразу же отдал ее испанцам. Уж ко-
му не повезет...
   Что правда, то правда, в свое время он отнял у англичан  Булонь.  Это
всем известно. Он командовал французским флотом, и когда я  с  камней  в
Ла-Рошели смотрел в ту сторону, где лежит Новый Свет, мне думалось,  что
господин адмирал Колиньи первый из французов  попытался  основать  фран-
цузскую колонию. Четырнадцать эмигрантов и два пастора отплыли в  Брази-
лию, но, конечно, ничего из этой затеи не вышло. Старика постигла та  же
участь, что и большинство людей: он все поставил на  карту  и  проиграл.
Если уж не повезло...
   Колиньи нередко побеждал, верно; но ведь то были победы  над  королем
Франции, которого он всего-навсего старался помирить с его подданными  -
протестантами - и вырвать из рук Гизов. Поэтому господину адмиралу  при-
ходилось без конца подписывать дутые договоры, а потом война  начиналась
сызнова. Адмирал хотел доказать своей умеренностью, что он в конце  кон-
цов не мятежник против короля, и все-таки однажды  сделал  попытку  даже
захватить в плен Карла Девятого, и тот ему никогда не мог простить,  что
вынужден был бежать. Либо ты, во имя божие, мятежник против короля, либо
не наступай с войском на Париж, а уж если наступать, то не давай  водить
себя за нос, вместо того - чтобы взять  приступом  столицу  королевства,
разграбить ее и стереть с лица земли весь королевский двор! И  вот,  как
только двору угрожает опасность, король выпускает эдикт, обещающий  про-
тестантантам - свободу вероисповедания, а на другой же день тут же нару-
шается. Да если бы и соблюдался, так что были бы наши братья по вере? За
двадцать миль приходится ехать или бежать гугеноту, когда он хочет  при-
ветствовать на богослужении - нам разрешено иметь слишком мало молитвен-
ных домов! Нет, не нравится мне побеждать без толку.
   Конечно, он превосходный полководец и герой блачестия. Ведь ревнители
истинной веры в меньшинстве, и если нас боятся, так лишь потому, что бо-
ятся господина адмирала, и если посылают к нам посредника для  перегово-
ров, те спрашивают: "Знаете ли вы, для двора вы звук пустой, все дело  в
господине Онрале?" А теперь взгляни на него, что же осталось от всех его
успехов, от жизни, полной самых благоусилий? Говорят, до той,  давнишней
победы под Сен-Кантеном, которая для него обернулась так несчастливо,  а
для его врагов - Гизов - так удачно, он был  всемогущим  фаворитом.  Еще
царствовал ныне покойный король, он любил Колиньи, озолотил  его,  мадам
Екатерина еще пикнуть не смела, а ее сын Карл был еще дитя. Это  времена
его славы, мы их не застали. Теперь и мы здесь, что же происходит вот  в
эту самую минуту, когда мы с тобой беседуем? Враги в Париже распродают с
молотка его мебель из Шатильонского замка, который они предали огню. Ко-
линьи приговорен к удушению и повешению на Гревской площади как мятежник
и заговорщик против короля и королевской власти. Имущество его конфиско-
вано, дети объявлены бесправными и лишенными честного имени, и тому, кто
выдаст его - живого или мертвого, - обещана награда  в  пятьдесят  тысяч
талеров. Мы, молодые, всегда должны помнить: господин адмирал  пошел  на
все ради истинной веры и унизился ради величия господня. Иначе это  было
бы непростительно!
   - Он убил старого герцога Гиза, - единственное, что  он  сделал  ради
самого себя, и мне, говоря по  правде,  это  понравилось  больше  всего.
Мстить нужно, - заявил молодой Конде. А его двоюродный брат Генрих отве-
тил:
   - Я не выношу убийц, да господин адмирал и не убийца.  Он  только  не
остановил убийцу.
   - А что говорит его совесть?
   - Что тут есть разница. Совершить убийство мерзко, - возразил Генрих.
- Подсылать убийц - недопустимо. Не удерживать их, пожалуй, можно,  хотя
не хотел бы я оказаться перед такой необходимостью. А всетаки  следовало
бы заставить кардинала Лотарингского вылакать полную бочку воды.  Только
он и его дом виноваты во всех несчастьях, постигших Фракцию. Они предают
королевство в руки Филиппа Испанского в надежде, что он  посадит  их  на
престол. Они одни вызывают к нам, протестантам, ненависть короля и наро-
да. И они хотели убить Колиньи, они первые начали,  он  только  опередил
их. Может быть, ему не надо было это отрицать. Я лично верю, что господь
оправдает его.
   Конде заспорил, он думал не только об убийстве герцога Гиза, но  и  о
своем отце, принесенном в жертву адмиралом и павшем под Жарнаком.
   - Господин Колиньи не любил моего отца за то, что у него было слишком
много любовниц, иначе он бы не погубил его. Но  господин  адмирал  умеет
договариваться со своей совестью, а ты, видно, учишься у него! -  заявил
юноша вызывающим тоном.
   - Смерть твоего отца была необходима для победы истинной веры, - мяг-
ко пояснил Генрих.
   - И для твоей тоже! С тех пор ты стал у нас первым среди принцев!
   - Я был им и до того по праву рождения, - быстро и с  внезапной  рез-
костью отозвался Генрих. - Увы, это бесполезно, если нет  денег  и  есть
могущественные враги и к тому же сражаешься как беглец, которого  стара-
ются поймать. А что мы делаем, чтобы все это изменилось? Разве мы насту-
паем? Я - да! Двадцать пятого июня, - этого дня я никогда не  забуду,  -
это был мой день и моя первая победа! Но разве я могу похваляться  перед
стариком моей первой победой?
   - Да и схватка-то была пустячная. Адмирал ответил бы тебе,  что  хоть
ты и порезвился под Ла-РошАбелью, а все же нам пришлось засесть в укреп-
лениях и ждать немцев. А когда рейтары наконец явились, помнишь, что бы-
ло? - Голос Конде звучал громко и гневно. - Тогда мы поспешили отправить
как можно больше войск королеве Наваррской, чтобы они очистили ее страну
от врагов. И теперь за это расплачиваемся.
   - Ничем ты не расплачиваешься, - сказал Генрих. - У тебя что ни день,
то новая девчонка.
   - И у тебя тоже.
   Оба подростка выпустили из рук поводья, остановились и в упор посмот-
рели друг на друга. Конде даже Погрозил кулаком. Но Генрих не обратил на
это внимания; напротив, вдруг обвил руками шею двоюродного брата и поце-
ловал его. При этом он подумал: "Немножко завистлив, немножко  слаб,  но
по крайности все же не друг, а если нет, так должен стать другом!"
   Обнял кузена и Конде. Когда они опустили руки, глаза у него были  су-
хи, а у Генриха влажны.
   Все же посылать войска в Беарн стоило, ведь они там побеждали. Госпо-
дам в Париже придется над этим призадуматься,  решил  сын  Жанны,  мадам
Екатерине тоже, пожалуй, станет душновато под ее шубой из старого  жира.
Мы стоим с большей частью нашей армии в Пуату, на полпути к столице  ко-
ролевства, и мы его завоюем любой ценой! Вперед!
   Оба потребовали свидания с адмиралом, и Колиньи  принял  их,  хоть  и
трудно было ему придать своим чертам выражение решимости и непоколебимо-
го упования на бога: уж слишком много ударов обрушил на него господь  за
последнее время! Однако старый протестант выказал себя  твердым  в  нес-
частье, он знал, что ему предстоят суровые испытания.  Ведь  никому  нет
дела до того, какая тоска овладевает им в иные часы ночи, когда он оста-
ется один и даже к всевышнему уже не находит пути. Все  же  он  выслушал
взволнованных подростков с полным самообладанием.
   Двоюродный брат был необузданнее Генриха. Безо всяких  учтивостей  он
потребовал, чтобы Колиньи шел на Париж. Бросил ему упрек  в  робости  за
то, что старик не предпринимает решительных шагов, - осадил Пуатье, и ни
с места, никак взять его не может. Враг же этим  пользуется  и  собирает
свои силы.
   Адмирал задумчиво смотрел на обоих, на того, кто кипел,  и  на  того,
кто молча ждал. Умудренный опытом, старец отлично  понимал,  чью  именно
волю и мысль выражает этот юноша, потому и ответ свой обратил не к  Кон-
де, а к Наварре. Колиньи объяснил: позиции врага на пути к Парижу  слиш-
ком сильны, и не остается ничего иного, как искать соединения с  войска-
ми, отосланными на юг; кроме того - тут он многозначительно  поднял  па-
лец, - ему ведь надо позаботиться и об иноземцах:  они  должны  получить
свое жалованье. Иначе они сбегут. Сам он уже пожертвовал фамильными дра-
гоценностями, не допустив, чтобы наемники самочинно добывали  себе  воз-
награждение. Но об этом он умолчал;  христианину  не  подобает  кичиться
своими жертвами, и человеку гордому также. Колиньи предоставил  молодому
принцу Генриху, разглагольствовать и предъявлять ему незаслуженные обви-
нения.
   - Вы позволяете им грабить страну. Я, правда, молод,  господин  адми-
рал, и воюю - не так давно, как вы. Но я никогда не думал, что  чужезем-
цы, вместо, того чтобы сражаться бок о бок с нами, будут жечь  наши  де-
ревни и пытать наших крестьян, вымогая у них последние крохи.  Деревенс-
кие жители убивают мародеров из вашего войска, ибо это хищные звери,  мы
же расправляемся все ужаснее с людьми, которые говорят на машем языке.
   - Они не признают нашей веры, - отозвался протестант, трагически  на-
супившись. Генрих стиснул зубы, иначе у него вырвались бы слова -  он  с
ужасом слышал, как они уже звучат у него в душе, - слова возмущения про-
тив религии.
   - Не может быть, чтобы все это свершалось по воле божией! -  восклик-
нул он.
   Колиньи решительно отрезал:
   - В чем воля божия, - это вы узнаете, мой принц, в конце  похода.  Но
господь бог, видно, хочет еще сохранить меня  для  угодных  ему  деяний:
стража опять поймала убийцу, подосланного ко мне Гизами.
   Про себя он решил держать этого молодого критика  как  можно  дальше.
Перед битвой под Монконтуром, которую адмиралу опять было суждено проиг-
рать, он отправил обоих принцев, ради их безопасности, в тыл, хотя  один
бушевал, а другой горько плакал. Потом снова появилась Жанна д'Альбре, и
они стали держать сорвет. После нового поражения  протестантское  войско
Лишилось еще трех тысяч солдат, и не оставалось ничего другого, как  от-
вести его на юг, не ожидая, чтобы его меньшая часть присоединилась к не-
му на севере.
   Жанна, как обычно, привезла с собой своих пасторов. Она втайне  сове-
щалась с Колиньи, и после этих совещаний павший  духом  старик  еще  раз
стал победителем. Ибо та внутренняя победа, которую мы одерживаем в сво-
ей душе, - это главное, военная победа идет за ней по пятам: так  верила
Жанна. После совещаний ее пасторы запевали псалмы, а войско и его полко-
водец чувствовали себя опять благочестивыми и сильными.
   И вот войско двинулось форсированным маршем, и  обе  его  разобщенные
части действительно соединились. Протестанты  прошли  через  всю  страну
вплоть до графства Невер. И отсюда они стали угрожать Парижу. Двор  сей-
час же зашевелился. Колиньи еще продвигался вперед, а госпожа  Екатерина
и Жанна уже торговались. Войско еще наступало, а мир был уже подписан, и
лишь тогда оно остановилось. Этим договором протестантам была дана  сво-
бода вероисповедания.
   Генрих радовался вместе с матер