нь.
   Тут многие из присутствующих не могли совладать со своими  чувствами,
хотя и знали доподлинно все, что было договорено и решено.
   - Хотя мы знали все доподлинно, - сказал кардинал де  Жуайез  протес-
танту герцогу Бульонскому, - однако поверить не могли. Лотарингский  дом
отрекается от последних остатков власти. Этот ничтожный  Наварра  стано-
вится наконец неограниченным государем всего королевства.
   - Кроме моего герцогства Бульонского, - отвечал  бывший  господин  де
Тюренн, который унаследовал Бульонское герцогство и рассчитывал отстоять
себя против короля, что впоследствии навлекло на него беду.
   Мэтр Гийо прочел, что губернаторы и судьи провинции Бретань оставлены
королем на прежних местах. Здесь один человек чуть не задохся от гнева -
господин де Рони, лицо у него по-прежнему было каменным, но душа  кипела
возмущением. Всем известные плуты и изменники оставались тем, чем  были,
вместо того чтобы предстать перед судом, и он не  мог  воспрепятствовать
этому. Королевская законность проявляла чрезмерную терпимость, ее защит-
ник Рони про себя укорял короля в слабости. Непреклонный человек не  по-
нимал, что законности случается быть  гибкой.  О  брачном  договоре  как
предлоге для серьезного государственного договора  Рони  сказал:  "гали-
матья", и все приписал честолюбию бесценной повелительницы, которая уго-
ворила короля.
   Некий господин де Бассомпьер, недавно представленный ко двору,  спро-
сил: при чем тут мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля? Она действи-
тельно была призвана, и ее одобрение испрошено.
   - Теперь все понятно; - решил новичок. - Король намерен дать  протес-
тантам эдикт. То, что происходит здесь, лишь предварительный шаг.
   Вдруг голос нотариуса умолк, над собранием нависла  глубокая  тишина,
затем послышался шелест двух платьев. Одно из сиреневого  шелка,  второе
зеленое, обильно затканное серебром; то были мадам Екатерина Бурбонская,
сестра короля, и герцогиня де Бофор. Между ними король;  так  вышли  они
втроем не середину залы к столу, на котором лежал раскрытый  договор.  С
противоположной стороны двинулись, только после вторичного вызова,  гер-
цог и герцогиня де Меркер. Другие особы, которым надлежало  тоже  прило-
жить руку, выстроились в ряд,  однако  впереди  осталось  пустое  прост-
ранство. Туда вели ступеньки, по ним взошли двое детей, одетых, как  ка-
валер и дама. Чинными шагами поднялись они и  остановились  наверху,  их
маленькие фигурки выражали достоинство, а из всех  лиц  самые  серьезные
были их лица.
   Тут даже те, кто глядел сурово, не удержались от улыбки. Многие  жен-
щины выражали свой восторг громкими возгласами, со всех  сторон  неслись
вздохи облегчения. Генрих следил за лицами супругов Меркер,  которых  он
лишал имущества и власти. Сначала у них был вид пойманных преступников -
они беспрерывно менялись в лице, глаза герцога  закраснелись,  герцогиня
кашляла, чтобы не расплакаться или не закричать. Но когда дети очутились
на возвышении, даже эта чета сразу изменилась. Обоим стала ясна их выго-
да. Наша дочь будет ближе всех к престолу. Другое дитя взойдет  на  него
вместе с ней. Но король должен жениться на матери. Пусть  женится  неза-
медлительно!
   Первым подписал договор король, затем передал перо герцогине  де  Бо-
фор. У нее дрожала рука, должно быть от  радости.  Все  шеи  вытянулись,
чтобы в этом удостовериться. Прекраснейшая рука в королевстве вывела ти-
тул, который в ее жизни оказался самым  высоким.  Она  положила  перо  и
взволнованно выжидала. Ее возлюбленный повелитель улыбался  ей,  ободрял
ее. Едва сестра короля подписала свое имя, как супруги  Меркер  наброси-
лись на пергамент. Филипп Эмануил Лотарингский, герцог де Меркер,  Мария
Люксембургская, герцогиня де Меркер: Габриель прочла это сияющими глаза-
ми, от счастья у нее закружилась голова. Свое счастье, которое  было  ей
не под силу, она укрыла на плече возлюбленного, и он поцеловал ее разго-
ряченное лицо.
   Свидетели с готовностью принимали один от другого гусиное перо,  осо-
бенно господин Антуан д'Эстре, отец героини дня и теперь  уж  совсем  не
подозрительная личность. Без долгих проволочек  тут  же  было  совершено
торжественное обручение детей; кардинал Жуайез  благословил  их  в  при-
сутствии двора и послов. Однако вторично уж никто не поддается заблужде-
нию и умилению при виде детей, которые участвуют в церемонии,  не  соот-
ветствующей их возрасту. Наоборот, здесь лишь припомнилось одно из усло-
вий договора. Когда нотариус громко и отчетливо прочел его, все  пропус-
тили его мимо ушей либо сделали вид, будто оно не имеет  значения.  Если
впоследствии один из будущих супругов не  пожелает  заключить  брак,  он
должен попросту уплатить за свой отказ и даже не слишком дорого для  та-
ких богатых семейств.
   - В сущности ничего не случилось, - с  удивлением  сказал  обер-штал-
мейстер Бельгард. - Четырнадцать лет пройдет, пока юная чета созреет.
   - Разве моя племянница герцогиня де Бофор созрела не раньше? - возра-
зила его соседка.
   Бельгард взглядом нашел прелестную Габриель, даже не ища ее; и  чтобы
не встретиться с ней глазами, он потупил взгляд. Сердце  его  билось  от
воспоминаний. "Покажи мне ее!" - слышался ему  голос.  "На  этих  словах
окончилось мое счастье, - подумал он вдруг, хотя вообще-то  он  в  жизни
преуспевал. - Если бы я тогда не напросился на эти слова, не было бы ко-
ролевского сына, которого  здесь  обручили.  Одно  слово,  и  вместе  со
счастьем уходит молодость".
   - Что было ей суждено, тем она и стала, - тихо сказал он.
   - А мы этого не предвидели, - ответила со  вздохом  мадам  де  Сурди,
сделав вид, будто не помнит о всех уловках, которые сама же некогда пус-
тила в ход, дабы осуществилось назначение Габриели.
   Бельгард разглядывал только что обрученных детей.
   Маленький Вандом, не по летам развитой, большой  и  толстый,  ему  не
понравился. Тем не менее он  расчувствовался  вновь,  он  один.  "Бедный
мальчик, - сказал он про себя. - В сущности, ведь ничего  не  случилось.
Кто знает конец песни".


   ЭДИКТ

   Празднества в честь великого договора, хоть и вызвали большое  стече-
ние народа, в одном разочаровали всех. Прекраснейшая из женщин  не  при-
сутствовала на них. Из-за беременности она уже не  могла  участвовать  в
публичных церемониях. Как только обстоятельства позволили королю  сопро-
вождать ее, они вместе отправились в город Нант, и там его бесценная по-
велительница родила ему второго сына, Александра. После первого. Цезаря,
второй - Александр, и как дитя Франции он получил титул Monsieur.
   Замок и город Нант только что были сданы королевским войскам.  И  так
как тотчас по прибытии ему был дарован его Александр, то  король  Генрих
подписал Нантский эдикт - в порыве отцовской радости. Так это всеми было
понято и сомнениям не подвергалось. А незадолго до того был подписан ве-
ликий договор, в котором обручение двух детей обусловливало возврат пос-
ледней из его провинций и тем самым умаляло важность этого события - ра-
зумеется, с заранее обдуманным намерением. Кто готов был  поднять  крик,
теперь замолчал, впрочем неизвестно, надолго ли. Вот мы и дошли до  дру-
гой залы, здесь подписывается Нантский эдикт.
   - Вот до чего мы дошли, - говорили между собой католические вельможи.
- Вот куда привел нас этот король. Побежденными оказались мы.
   Кардинал де Жуайез:
   - Он дарует свободу совести. Его день настал. По-прежнему ли он гуге-
нот? Или теперь он уже не верит ни во что?
   Коннетабль де Монморанси:
   - Меня он именует своим кумом. Но я его совсем не знаю.
   Кардинал:
   - Некогда при Кутра он победил и убил двоих моих  братьев.  Другом  я
быть ему не могу. Но я дивлюсь его упорству.
   Коннетабль:
   - Мы ведь хотим, чтобы это королевство было великим? Лишь ценой  сво-
боды совести могли мы как победители заключить мир в Вервене.  Остальных
его намерений я не знаю.
   Кардинал:
   - Свобода совести: если бы наша святая церковь мыслила  по-христианс-
ки, а не по-мирски, она сама даровала бы ее. Однако  мы  должны  мыслить
по-мирски, дабы существовать.
   Коннетабль:
   - Он хочет существовать во что бы то ни стало. Он называет свой эдикт
несокрушимым.
   Кардинал:
   - Его эдикт несокрушим в той же мере, как он сам.
   Тут кардинал повернул простертую руку ладонью вниз. Коннетабль понял,
что этот жест означал поверженного на землю врага.
   - Побежденными оказались мы, - говорили католики, если не предпочита-
ли умалчивать об этом. - Король дает волю ереси, но этого мало. Крепости
ваши тоже остаются вам, протестантам. А где наши крепости? -  спрашивали
они представителя противной партии, который в сутолоке был  оттеснен  от
своих и увлечен на другой конец залы. Обычно никого  не  трогало,  какую
веру исповедует то или иное лицо. Сегодня религии строго разделились.
   - Вам будет позволено совершать свое богослужение во  многих  католи-
ческих городах, нам же у вас это запрещено. Вам будут даны все гражданс-
кие права, вы будете чиновниками, даже судьями.
   - А разве вам не разрешено быть ими? - через головы окружающих возра-
зил Агриппа д'Обинье. - Кто, как не мы, отдали королю всю свою кровь,  и
если мы остались живы, то отнюдь не собственным попечением. Зато я  знаю
других, которые рука об руку с Испанией ревностно старались погубить это
государство. А теперь, когда наш король взял верх благодаря  нами  выиг-
ранным битвам, кто требует себе все должности и всю государственную каз-
ну? Те, что предали его и готовы предать вновь.
   Слово "предали" Агриппа произнес, пожалуй, слишком громогласно. Прав-
да, споры не прекратились, но голос спорщики понизили: король читал свой
эдикт. За слово "предали" те господа, к которым обращался Агриппа, охот-
но бы проучили его. Но Агриппа был так мал ростом, что его нелегко  было
найти среди более высоких протестантов, а те поспешили оттеснить его на-
зад, чтобы он успел скрыться.
   В толпе протестантов маршал де Роклор говорил  господину  Филиппу  дю
Плесси-Морнею:
   - У вас весьма кислая мина. Разве это не радостный день?
   - Так называли мы день битвы при Кутра, - сказал Морней. -  Тогда  мы
были войском бедных. Войском гонимых во имя справедливости.
   Роклор:
   - У нашего короля были впалые щеки, я как сейчас его вижу.
   Морней:
   - Обернитесь и увидите: щеки у него остались  впалыми,  и  битва  его
продолжается. - Морней собирался добавить: "А у  меня  с  господином  де
Сен-фалем поединок не на живот, а на смерть. Хуже того  -  когда  выйдет
мой трактат о мессе, я утрачу милость короля". Маршал перебил его.
   Роклор:
   - Король выполняет сегодня данное нам слово  и  этим  ограничивается.
Нам бы следовало быть первыми в государстве, а мы получаем теперь  такие
права, какие дают тем, кого лишь терпят, и ни малейшего ручательства  за
их длительность. И это после двадцати лет борьбы за свободу совести!
   Морней:
   - Ее мы завоевали непреложно. Король говорит правду.  -  А  про  себя
Морней думал: "Свобода совести - достояние души. Настанут времена, когда
мы сможем сохранить ее лишь в сердце и в изгнании".
   Между обоими протестантами возникло многозначительное  молчание,  оно
возникло из мыслей, которые обычно не высказываются.  Под  конец  Роклор
все же заговорил:
   - Некогда он не владел королевством и не был велик. Он  и  мы  с  ним
вместе ели сухой хлеб и молились.  Язычники  окружают  меня,  но  именем
божьим я сокрушу их. А кто сокрушен теперь? И все равно, это было бы  ни
к чему. Свершения не стоят усилий, - в смятении говорил господин де Рок-
лор, слывший при дворе шутником и насмешником.
   Филипп Морней, человек, раздираемый мукой, возразил, причем оба избе-
гали глядеть друг на друга:
   - Нельзя стареть. Лишь один среди нас не стареет. - Он грудью и лицом
подался к своему государю, его он избрал от юности своей.
   Король Генрих на возвышении под балдахином оглашал свой эдикт.  Ника-
кому нотариусу не позволил его читать: наизусть возвещает его, как  свою
волю и свое свободное изволение. Кто старается держаться  среднего  тона
между приказом и милостью, тот, прислушиваясь к собственному голосу, мо-
жет позабыть, что он на самом деле объявляет здесь,  под  балдахином,  -
далеко не совершенный искаженный итог, с которым он медлил до  последней
минуты. "Переговоры и уступки для виду; распри, раскол, новое соглашение
партий, напоказ красивые слова, на деле - злые  козни,  упорство,  нена-
висть, неистребимая жажда наживы:  сколько  всего  предшествовало  моему
эдикту. Включая и мои двадцать лет борьбы. Маленьким королем Наваррским,
совсем не уверенным ни в сохранности  своей  жизни,  ни  во  французском
престоле, как далекую цель видел я перед глазами нынешний день. Это мог-
ло быть заурядным выступлением под привычным балдахином, и эдикт  ничего
бы не стоил: однако королевство - больше, чем деньги  и  добро,  больше,
чем просто власть над вами, людьми. Наконец-то я достаточно силен, чтобы
сказать вам: впредь вы можете свободно верить и мыслить. Если  бы  здесь
был и слышал меня тот, чьи глаза и уши уже засыпаны землей! Господин Ми-
шель де Монтень, мы некогда беседовали с вами на  берегу  моря.  "Что  я
знаю?" - говорили вы. Мы пили вино в изрешеченном ядрами доме, мы читали
Горация, вы и ваш смиренный ученик, который сейчас стоит под  балдахином
и оглашает свой эдикт. Вы порадовались бы. Я радуюсь".
   Он был единственный, кто чувствовал удовлетворение и сознавал это. Ни
одна из партий не была довольна, они лишь принимали то, что он давал им,
потому что был наконец достаточно силен: свободу совести - вместе  с  ее
последствиями. Все глаза были устремлены на возвышение,  где  он  стоял,
как будто одного королевского величия довольно, чтобы вносить перемены в
строй общества, и как будто не предшествовали этому дню превратности ми-
ра и войны. Генрих думает: "Труды долги, успех сомнителен, радость крат-
ка. Будем покороче и закончим, пока они не  слишком  поражены.  Помолвку
детей, рождение моего сына - вот что мы празднуем; только лишь от избыт-
ка отцовского счастья я всех вас уравниваю и отнимаю у господ их провин-
ции, их власть. По вероисповеданиям вас больше не будут различать в  го-
сударстве, а значит, и по сословиям тоже почти  не  будут.  Не  слушайте
слишком внимательно, мы постараемся говорить покороче".
   - Я отвожу протестантам моего королевства десять областей,  и  каждая
из них будет управляться через своих представителей: два пастора, четве-
ро горожан и крестьян, четверо дворян. Их обиды и разногласия улаживаю я
сам.
   Король кончил. Из рук своего канцлера, старика Шеверни, он берет пер-
гамент, подписывает его и прощается с собранием. "Это они проглотили,  -
думает Генрих. - А затем побольше мягкости и миролюбия, чтобы  они  при-
выкли".
   Большинство просто созерцало королевское величие. Некоторые  из  тех,
кто понял, переговаривались между собой.
   - Четверо дворян против шестерых из третьего сословия. С протестантов
он только начал.
   - Это господство простонародья.
   - Если не полновластие короля.
   Генрих был в дверях, когда раздались возгласы:
   - Да здравствует великий король!
   Но он вышел, как будто относилось это к кому-то другому.


   VI
   ВЕЛИЧИЕ И ВЛАСТЬ


   РЕЧНАЯ ПРОГУЛКА

   Бесценная повелительница не должна страдать от тягот пути. Король по-
вез ее на корабле от Нанта до Орлеана, прогулка вышла  долгая  и  весьма
приятная. Река Луара ласково сияла на майском солнце, белые облака реяли
и рассеивались. Королевский корабль медленно плыл  под  легким  ветерком
вверх по реке, а берега у нее были пологие и тихие. Цветущие луга и паш-
ни тянутся до горизонта, а там синеет лес. Впереди встают замки -  гроз-
ные громады, но башни их увиты розами. Если зелень молодит хотя бы  одну
из четырех башен, воды отражают уже не картину мрачного запустения,  нет
- в них переливается сказочный образ.
   Города Анжер, Тур и Блуа один за другим погружают в поток свои мирные
отражения; между ними на просторе раскинулись села, деревни,  хижины.  И
когда приближался этот корабль, игравшие на берегу дети сразу  замечали,
что он не походе на другие корабли. Точно вкопанные, опустив руки, выпя-
тив животики, ждали они его, взгляд у них становился  сосредоточенным  и
очень внимательным.
   У этого корабля навесы из тканей, с них до самой воды свисают гирлян-
ды, так что цветы сопутствуют кораблю. А он плавно изогнут, раскрашен, и
паруса его раздуваются под ветром. Позолоченная фигура на носу трубит  в
фанфару, то же делает, надо думать, богиня славы и,  во  всяком  случае,
молва. В нижней части корабля находятся спальни  для  кавалеров  и  дам:
лишь король и герцогиня де Бофор живут на палубе. Обедают и ужинают  все
под шатрами, которые похожи на беседки. Здесь, на счастливой  реке,  ко-
роль уже не вкушает трапезы один за столом, на возвышении.  Он  занимает
место среди остальных, все рассаживаются по собственному усмотрению, ве-
селый подле угрюмого, горделивая женщина против смиренной.
   Все они в добром согласии друг с другом, ибо они совершают  радостную
прогулку и понимают, что для радостной прогулки и самим им надлежит быть
радостными. Бесценную повелительницу короля носят на руках; обращаются к
ней только лишь благоговейным тоном. На это оказался способен  и  маршал
Бирон, как ни был груб. Даже Рони, человек из камня,  смягчился  заметно
для слуха и глаза. Супруга Рони превзошла мужа; сделав над собой усилие,
она принудила себя к любезности. Мадам де Рони естественным образом  не-
навидела Габриель больше, чем ее муж, ибо это была его ненависть,  кото-
рую она раздувала в себе. Но его тайное снисхождение к Габриели было  ей
чуждо, она не ведала заслуг противницы, муж не сообщал ей о них.  Слепая
ненависть жены подстрекала его ненависть, вполне зрячую.
   Это была его вторая жена, богатая вдова с длинным носом,  подслепова-
тыми глазами, белесыми бровями, огромным лбом и такими бледными  губами,
словно их не было вовсе. Когда эта уже стареющая женщина пыталась  улыб-
нуться, она казалась беспомощной; вот чем она тронула Габриель. Герцоги-
ня попросила своего дорогого друга, мадам Екатерину Бурбонскую, посадить
мадам де Рони между ними. В тот день туча, проплывая мимо, брызнула дож-
дем на крышу шатра. Крестьянки на прибрежных полях, не оставляя  работы,
накинули юбки на плечи, мужчины покрыли головы мешками, потом все броси-
лись искать прибежища от ливня.
   Мадам де Рони сюсюкала:
   - Герцогиня, я так рада. Все мы радуемся вашей радости. Поглядите са-
ми, как селяне спешат сюда приветствовать вас, ибо слава о вашей  красо-
те, доброте и рассудительности достигла и здешних берегов.
   - Мадам, неужто вы не видите, что народ бежит  лишь  из-за  дождя?  -
спросила Габриель. Но тщетно, красноречие мадам де Рони не знало удержу.
Близорукие глаза ее видели лишь то, что  она  хотела  видеть,  и  ничего
больше.
   - Вот вам пастухи и пастушки из вашего парка Монсо, тут они  в  нату-
ральном виде. И все такие опрятные и приветливые, как вы желали. Это ва-
ша заслуга, - сказала лицемерка.
   Габриель отвечала просто:
   - Мадам, я рада, что ваши впечатления благоприятны.  Вы  говорите  от
чистого сердца. Однако король находит,  что  по  сравнению  с  бедностью
здешних жителей пастбища слишком тучны, пашни слишком  плодоносны,  леса
слишком густы, а замки слишком горделивы. Он надеется, что его крестьяне
уже не так часто постятся, как до него. Но он не успокоится, пока у каж-
дого по воскресеньям не будет курицы в горшке.
   "Ах ты, мудрая змея, все на него сваливаешь", -  подумала  лицемерка.
После чего сослалась на свою неопытность в хозяйственных вопросах,  хотя
на деле была до крайности скаредной хозяйкой, и  слугам  ее  приходилось
туго. Габриель знала об этом и потому в особенно ярком  свете  выставила
господина де Рони и его труды. Процветание народа, а главное,  сельского
хозяйства, без него немысл