инство. "Он даже не сгибает ног, - заметил Генрих.
- При незабываемых обстоятельствах я,  будучи  ребенком,  видел  герцога
Альбу, который выступал так же. В обоих  случаях  причина,  вероятно,  в
гордости и сидячей жизни, хотя Альба был недостойный человек, а Рони ос-
тается лучшим из людей". Глаза министра щурились от мягкого  рассеянного
света в саду, они стали чрезмерно чувствительны, вследствие избытка тру-
дов. Солнце искрилось на его драгоценностях, он носил, по прежней  моде,
цепи и застежки из камней, на шляпе редкостную камею с головой Минервы в
шлеме. Его официальные выходы в отжившем образе иного века часто вызыва-
ют усмешку, правда, за его спиной - он очень могуществен.
   "В самом деле, мы немного устарели, - видит Генрих.  -  С  каких  это
пор? Ничего, у нас еще есть в запасе новинки. Если мне даже придется до-
пустить в мое королевство отцов иезуитов, то кончится это иначе, чем они
ожидают".


   ФИГУРА У ПОСТЕЛИ

   Король слышал в это лето проповедника,  непривычные  приемы  которого
казались ему двусмысленными; во всяком случае, они были достойны удивле-
ния. Восторги его двора, в особенности дам, вынудили Генриха внимательно
приглядеться к господину де Салю, хотя поток его речей погружал распято-
го Спасителя в благовония, окружал птичками и цветочками его  израненное
и окровавленное чело, пока оно переставало быть  мученическим.  Да,  оно
утрачивало суровость страдания и делалось пригожим, как сам дворянин ду-
ховного звания, которого иезуиты  прислали  из  Савойи  королю  Франции.
Франсуа де Саль не принадлежал к их ордену, он только приятнейшим  обра-
зом подготовлял для них почву. У него были глаза с поволокой и белокурая
борода. Кто его слышит и видит, у того должно сложиться впечатление: бе-
зобидней человека не найдешь.
   Вскоре после этого король заболел; это был второй приступ того же не-
дуга. От первого его исцелила герцогиня Бофор, ухаживая за ним  денно  и
нощно. Так как теперь он заболел в дороге и лежал в городе Меце, то  изо
всего двора при нем находился один Варенн. Быть может, Варенну  дарована
особая привилегия находиться у одра болезни высоких особ; во всяком слу-
чае, он умело пользуется ею. В Лотарингию иезуиты были допущены, и  двух
из них он приводит сюда: патера  Игнациуса  и  патера  Коттона,  который
впоследствии станет духовником короля. Этот последний глуп и по глупости
хитер, или наоборот. Он заохал при виде высочайших страданий  и  не  мог
надумать ничего лучшего, как заговорить с больным о  покаянной  кончине.
Это будет по крайней мере естественная  смерть,  и  королю  не  придется
больше бояться ножа, за что он должен благодарить небо.
   Тут вмешался патер Игнациус. Варенн толкнул его в бок, но в  этом  не
было нужды, патер Игнациус все равно не упустил бы случая. Королю, кото-
рый лежал без сил, патер властным голосом обещал жизнь, если он допустит
орден в страну. В противном случае это неминуемо сделают его  преемники,
ибо таково требование времени. Генрих ничего не ответил, втайне он  сог-
ласился с иезуитом, поскольку речь шла о Марии Медичи. Что касается тре-
бований времени, дело обстоит несколько иначе;  их  легче  направить  на
добро, чем ограниченную и строптивую женщину. Надо только выздороветь  и
твердо стать на ноги.
   Негодование и сила воли способствовали тому, что мысли его вдруг про-
яснились и жар стал спадать. Он испустил притворно усталый вздох, прежде
чем сознаться, что учение знаменитого Марианы о  праве  убивать  королей
сильно занимает его ум.
   - Не из страха, - сказал он. - На меня посягали часто и под различны-
ми предлогами. Это считалось до недавнего времени  преступлением,  -  во
всяком случае, смелой политической мерой. Впервые ученый возводит это  в
священный закон. Что же это значит?
   Иезуит у постели начал расти. Вытянувшись во весь свой  черный  рост,
он спросил одновременно дружелюбно и строго:
   - Если бы вашему покойному врагу, дону Филиппу, в то время как он был
всего опаснее для вас, всадили между ребер нож, стали бы вы тогда  гово-
рить о беззаконии?
   - В том-то и дело, - подтвердил Генрих. - Всегда найдется кто-нибудь,
чтобы одобрить нашу насильственную смерть. Но разве это уже возведено  в
закон и кто его утвердил?
   - Не мы, как вы полагаете, - возразил иезуит. - А тот приговор, кото-
рый громко или тихо выносят народы, их совесть, одобрение всего  челове-
чества - но уловить это одобрение, разумеется, дано лишь человеку посвя-
щенному.
   "Иначе говоря, тебе, мошенник", - подумал Генрих, но умолчал об этом.
А наоборот, высказал мысль, что в таком случае иезуиты - истинные  гума-
нисты. Они учат людей распознавать добро и  зло  даже  и  в  монархах  и
действовать сообразно этому. Вот поистине шаг вперед, знаменательный для
нового столетия.
   - Мы с вами могли бы столковаться, ибо моя совесть отнюдь не  причис-
ляет меня к тиранам.
   - У вас ясновидящая совесть, - сказал патер Игнациус. - Сир! Мы, отцы
ордена Иисуса, предназначены быть вашими лучшими друзьями и видим в  вас
единственную нашу опору, ибо король Испанский нас преследует и скоро из-
гонит из своих владений.
   Эта грубая ложь окончательно показала Генриху, с кем он имеет дело, и
он даже узнал лицо патера. В давние времена молодому королю  Наваррскому
случилось видеть его, оно принадлежало тогда некоему подозрительному ис-
панцу, который называл себя Лоро и говорил, будто намерен выдать  королю
Наваррскому одну из пограничных испанских крепостей. Прежнее  воплощение
патера Игнациуса явно косило, что в нынешнем его облике  почти  не  было
заметно. Принимая во внимание зияющие ноздри и шишковатый  лоб,  старого
знакомца нельзя было назвать красивым мужчиной. Та же наружная  оболочка
была у иезуита насквозь пронизана внутренним огнем, что меняет многое. И
все же перед ним снова человек, который некогда стремился приблизиться к
нему с целью убийства: так это понимает Генрих.
   Между тем он достаточно окреп на одре болезни, чтобы  выполнять  свое
призвание, и он начинает с меткого сравнения человеческих пород. На дру-
гом конце комнаты шептались Варенн с Коттоном. Их  вид  обнаруживал  во-
ровскую радость оттого, что патер Игнациус так ловко сладил с королем  -
меж тем как Генрих, а равно и его новый приятель узнали, чего  им  ждать
друг от друга. Иезуит думал: "Тебя не одолеешь болтовней, только  силой,
и ее я покажу тебе". Генрих думал: "Того убийцу мои  дворяне  привели  в
открытую галерею, каждый из них уперся одной ногой в стену, чтобы убийца
говорил со мной  через  живые  преграды.  И  так  как  ему  нечего  было
предъявить, кроме лживой болтовни, и на следующий день тоже  нечего,  то
его пристрелили".
   Патер Игнациус начал снова:
   - Право на убийство тирана всего лишь вопрос диалектики. Поймите  же,
что посягательства на вашу особу прекратятся лишь в том случае, если ре-
шение будет зависеть от высшего разума, от нашего ордена.
   - Понимаю, - сказал Генрих. - Убийство тиранов не должно быть предос-
тавлено другим орденам.
   - Мы предлагаем вам защиту от монахов, проповедников  и  мирян,  пос-
кольку иные из них считают себя осененными благодатью и присваивают сво-
ей ничтожной личности высшее назначение. Не  таков  наш  обычай.  У  нас
светское мышление, все подчиняющее разуму, даже и силу.
   - В этом мы согласны, - заметил Генрих, не без удивления.  -  Как  же
ваш орден учит людей правильно мыслить?
   Вместо ответа иезуит спросил:
   - Мог ли когда-нибудь король похвалиться тем, что каждый его  поддан-
ный мыслит как надо? Люди сделаны не по одной мерке. Великий человек  не
может завоевать единодушную любовь своего народа, ибо  народу  разрешено
иметь много мнений, а они тем превратнее, чем самостоятельнее.
   - В этом много правды, - согласился Генрих, но  тотчас  заметил,  что
его искушают, и в самом деле дьявольское копыто не  замедлило  выглянуть
наружу. - Чего требует ваш орден?
   - Школ. О! Без всяких преимуществ. Наши коллегиумы так хороши, что  в
протестантских княжествах Германии почтенные люди становятся католиками,
лишь бы их дети могли получать воспитание у нас. Но не подумайте, что  у
нас предубеждение против светских наук. Мы нанимаем математиков, и врачи
учат у нас анатомии.
   - Прекрасно, - сказал Генрих. - Что вы оставляете себе?
   - Почти ничего. Латынь, если хотите. Любая  наука  предоставляет  нам
возможность лепить для вас подданных, всех по одному образцу, всех  вос-
питывать в одинаковом и полном повиновении.
   Генрих:
   - Вы поставите в классах мой портрет на алтарь и  будете  жечь  перед
ним свечи?
   Патер:
   - Мы избегаем преувеличений и уклоняемся от предосудительной ясности.
Выражаясь точнее, королевское величие, независимо от его воли,  является
для нас поводом заставить людей не думать, а слушаться. Ради их же  бла-
га.
   Генрих:
   - По-вашему, их благо в глупости и безответственности.
   Петер:
   - Мы зовем это: благочестие и радостная покорность.
   Генрих:
   - Следовательно, они живут и борются, не зная за что.
   Патер:
   - Глупо и безответственно было прошлое столетие, оно непомерно горди-
лось своим мышлением, открытиями, изобретениями, бессчетными  и  беспре-
дельными начинаниями, всем тем, что отнюдь не ведет к истине.  Свободная
человеческая личность переоценивает свои силы, пока наконец не очутится,
стеная, на одре страданий, осиротелая, одряхлевшая.
   Генрих, тихо:
   - А если бы я приказал заключить вас в тюрьму?
   Патер, склонившись над постелью больного:
   - Мне следовало бы этого желать, ибо я сидел бы в тюрьме во славу бо-
жию. Вам я этого не желаю. Вспомните, что мы по сию пору не смогли иско-
ренить самоволие умов. Фанатики проникают повсюду, даже в самый  дисцип-
линированный орден. Долго ли обнажиться ножу. Сир! Давно пора, чтобы ор-
ден Иисуса назначил вам, вашей безопасности ради, духовника.
   Старая угроза - с ней патер Игнациус решил покинуть короля и уже ото-
шел от него. Генрих знаком остановил иезуита.
   - В Германии, - сказал он, - орден Иисуса пользуется наибольшим успе-
хом. Там все умиротворены, кроме пресловутых  разбойничьих  банд,  грозы
несчастных крестьян. Казалось бы, надо радоваться тому, что и  монастыри
отчуждаются. К сожалению, народ  ничего  от  этого  не  имеет,  богатеют
только князья и дворянство. Ваш орден отдает предпочтение дворянам.
   - Немецкое дворянство - наш меч, - сказал иезуит. Он заявил  об  этом
без гордости, но и без смирения.
   - Мы на пороге великой войны, - сказал Генрих, - это будет ваша  вой-
на. Война против народов.
   - Но за государей и князей, которые по нашему  указу  изгоняют  своих
протестантов, как, например, император Рудольф. Сир!  Вы  христианнейший
из королей. Вы любите всех своих подданных без изъятия,  даже  еретиков,
вы хотите вернуть им веру и естественное неравенство. С нашей помощью вы
осуществите это, избегнув жестокой войны, путем кротости и терпения.
   - Аминь, - заключил Генрих и завел  глаза,  по  примеру  пресловутого
слащавого проповедника. - Птички, цветочки, - бормотал он  про  себя.  -
Почему именно мой народ так крепок духом? - спросил он  вдруг  резко.  -
Почему мои французы видят в израненном и окровавленном  челе  побуждение
быть сильным?
   - Вам же необходимо беречься, - наставительно заметил патер Игнациус,
ибо больной понапрасну тратил силы. Ему и в самом деле стало очень худо,
он призвал на помощь Варенна, оба иезуита покинули комнату. Между  двумя
мучительными припадками король  Генрих  подписал  распоряжение,  которым
разрешал ордену Иисуса вернуться в королевство. Что бы ни воображал гос-
подин де Варенн, решено это было без него. А почему,  собственно,  -  не
знала до сих пор даже фигура у постели.


   СЛАБОСТЬ, СПЕШКА И НАСИЛИЕ

   Все известно и испытано. Отказался служить один из органов  тела,  но
вот он уже служит опять. Когда открыто  выступает  новый  предатель,  он
встречает многоопытного короля, который прошел всю школу  предательства.
На верность женщин все равно нельзя полагаться. Какие еще  новые  беспо-
койства готовят они, буйная д'Этранг и плотская Медичи? А его протестан-
ты, крайне озлобившиеся, упадут ли снова в  объятия  своего  наваррского
короля? Вся Европа, словно по уговору, затевает великую войну, боясь од-
ного: как бы ее не пресекли. Король Франции призвал обратно своих иезуи-
тов, чтобы наперекор всему избегнуть крайностей, как он надеется. Но че-
го он добьется с ними? И чего добьются иезуиты с королем Англии, который
надавал им необдуманных обещаний? Союз обоих королей может взорваться  в
любую минуту, подобно тому,  как  взрываются  крепости.  Что  только  не
предстоит еще пережить Генриху - вихрь событий проносится через его  го-
ды, которые сосчитаны, как он сам начинает понимать.
   Чрезвычайный посол, маркиз де Сюлли, едва не попал в  морское  сраже-
ние. Английский корабль, которому он из учтивости  доверил  свою  особу,
собрался было обстрелять французский флот.  Этот  последний,  высадив  в
Дувре многочисленную свиту посла,  повернул  назад  и  поднял  для  при-
ветствия флаг, усеянный лилиями, что англичанами было принято как вызов,
ибо имело место в подвластных им водах. Этот случай, немыслимый при Ели-
завете, показал Рони, какие перемены произошли после ее кончины и  ждали
его у цели путешествия.
   Обнаружилось это тотчас же, на пути от берега к столице.  Квартирьеры
английского короля отметили знаками, где французским гостям надлежит ос-
танавливаться на ночлег, однако некоторые граждане стерли эти  знаки  со
своих домов. При въезде в Лондон представитель короля Франции был встре-
чен салютом орудий со старой  башни,  с  больверка,  с  кораблей.  Среди
большого стечения народа он сел в парадную карету и отправился во дворец
постоянного посла, графа Бомона. А для его свиты оказались закрытыми все
двери, многие чуть не остались на улице. Объяснение давалось такое: гос-
пода, бывшие здесь в прошлый раз с маршалом  Бироном,  повсюду  заводили
ссоры, кого-то даже закололи. Маркиз де  Сюлли  немедленно  же  преподал
своим молодым спутникам урок пристойного поведения. К несчастью, они по-
сетили публичный дом и там, в свою очередь, закололи кого-то.
   И надо было, чтобы это случилось с ним, с  самым  почтенным  из  всех
французов. В жесточайшем гневе он грозил снести  голову  юному  забияке,
лорд-мэр Лондона с трудом удержал его. Между тем он  сам  лишь  случайно
избег величайшего промаха. Он намеревался отправиться на прием в  глубо-
ком трауре. Милорд Сидней успел предупредить его,  что  он  оказался  бы
единственным одетым в черное. Король Яков и его двор  поставили  бы  ему
это в упрек, особенно сам обидчивый монарх, прежде только король Шотлан-
дии, ныне же король Англии, притом не по заслугам,  а  по  наследованию.
Имя его великой,  предшественницы  не  должно  было  даже  произноситься
здесь. Сюлли осудил ничтожество живых. Мировая слава забывается  не  так
скоро, как людям хотелось бы, и они прикидываются глухими.
   Тем уверенней воспользовался посол для своего приветствия в Гринвичс-
ком дворце принятым теперь витиеватым  стилем,  которому  пришлось  обу-
читься и Рони. Он назвал своего государя и его британское величество ис-
тинными чудо-королями, они сочетают в себе все величие  современности  и
древности. Он никогда не дерзнул бы так обращаться к его  предшественни-
це: с ней говорили либо деловым, либо ученым языком. Он заверил, что его
государь вполне утешился в тяжелом горе, причиненном кончиной Елизаветы,
благодаря мирному восшествию на престол наследника, обладающего доброде-
телями более нежели человеческими. Король Франции, пославший его, соста-
вил себе о величии Якова столь высокое представление, что дружба и  рас-
положение короля Франции далеко превосходят никогда ничем не  омраченное
согласие с просвещенной королевой, которой не стало.
   Елизаветы нет, это верно, а все остальное выдумка.  Рони  договорился
до уверений, что желает этому наследнику с невыразительным лицом  такого
же счастливого царствования, как своему собственному монарху.
   - Пусть ваше могущество и слава возрастают неизменно.  Только  с  по-
мощью божией у меня могло бы хватить для них красноречия.
   Это недалеко от истины, пожалуй, лесть имеет пределы, ее человеческой
меры недостаточно, чтобы вдохнуть в подозрительного монарха, который сам
себе не верит, доверие и силу воли. Дабы услышать торжественные  славос-
ловия, король Яков спустился на две ступеньки с трона. По окончании речи
он, запинаясь, начал ответное слово. Его смущал не посол, который  опус-
тил глаза, щадя несчастного наследника  английской  короны.  Собственные
сановники шотландского короля тем  пристальнее  смотрели  на  него,  чем
труднее давалась ему речь. Это были прежние слуги старой  королевы,  все
они, а в особенности милорд Сесиль, рады были показать чужеземному пове-
лителю, какая случайная, ни с кем не связанная фигура этот король, явив-
шийся извне и всю силу заимствовавший у покойницы. Они постоянно экзаме-
новали его, почему он теперь и запинался. Он с живостью потянулся за бу-
магами, которые ему протягивал маркиз де Сюлли.
   Это были собственноручные письма короля Франции. Король  Шотландии  и
Англии сразу заметил, что тут уж не было витиеватых фраз, а просто пере-
числялись условия, и назывались они Голландией, вспомогательными войска-
ми против Испании, и точно указывалось число  их.  Нерешительный  король
скользил взором по письмам и радовался, что мог укрыть в них лицо; право
же, из непритворной благодарности к послу  и  его  спасительным  бумагам
Яков охотно сразу обещал бы все. Ведь и противной стороне, своим  услуж-
ливым иезуитам, он посулил то, о чем они просили.  Однако  под  взглядом
милорда Сесиля он осекся, да и позднее не на все получил разрешение.  Во
всяком случае, письмо его брата,  короля  Франции,  воодушевило  его  на
признание, что он  всегда  питал  к  личности  короля  Генриха  истинную
страсть и не оставил ее в Шотландии, уезжая оттуда.
   Неожиданно он затронул богословские вопросы, затем перескочил на охо-
ту и на погоду. Рони, который не был охотником, принялся восхвалять  ис-
кусство своего государя в этой области, как и во всех прочих. Он рассчи-
тывал окольным путем подойти наконец ближе к политике, что,  однако,  не
удалось. Торжественный прием не привел ни к чему. А  потому  посол  стал
просить аудиенции с глазу на глаз и был настойчив, ибо знал, что  Филипп
Третий Испанский неотступно домогается союза с  британским  величеством.
Яков Первый держал себя весьма благосклонно, пригласил посла на богослу-
жение, затем речь неизбежно перешла на охоту, и  остаток  беседы  -  был
посвящен чрезмерно жаркому лету.
   Рони вместе с постоянным послом был допущен к королевскому столу, они
оказались единственными гостями. Монарху прислуживали удивительным  спо-
собом - на коленях. "И это единственное проявление его власти, - подумал
Рони. - Больше ему нечего сказать".
   На следующий день к Рони явился посол Нидерландских Соединенных  шта-
тов Барневелт; он описал ему отчаянное положение своего народа. Удержать
Остенде больше нет возможности, и так геройская защита от  превосходящих
сил Испании длится уже двадцать месяцев. Голландцы нуждаются в  подкреп-
лении как войсками, так и денежными средствами.
   Барневелт:
   - Дайте их нам! О, помогите же нам! Разве вы не  видите,  что  полное
изгнание испанцев из наших провинций решает судьбы всего материка?
   Рони:
   - Король Франции желает лишь заручиться союзом с Англией, после  чего
немедленно выступит в поход.
   Барневелт:
   - А когда великая Елизавета в Дувре ждала от него знака, и ждала  по-
напрасну...
   Рони:
   - Ее время истекло. Ее наследнику прислуживают за столом на  коленях,
и так же правит он сам. Мой король правит по-иному. Такой  благочестивый
человек, как вы, должен понимать, что помрачения нашей свободной воли во
власти божией. Всевышний допускает даже появление предателей,