защиты городских стен. Фериа не воин, он  и
не заметит, что у заделанных ворот снята стража,  дабы  ваше  величество
могли проникнуть именно через них. Ведь на самом  деле  отверстия  будут
только забиты землей.
   - Это обнаружится раньше времени.
   - На то мой хитрый тесть и в союзе со старшиной купечества, с городс-
кими советниками и со всем светом. Он настолько преуспел, что люди спра-
шивают, кто же, собственно, обманут, кроме Фериа, а тот радуется просто-
душию своего губернатора.
   - И каждый, должно быть, рассчитал, какую выгоду  извлечет  из  этого
дела.
   - Господин де Бриссак надеется, что милостью вашего величества  будет
назначен маршалом Франции.
   - Вот потеха, - сказал Генрих, сперва серьезно.  Потом  повторил  это
слово, и тут ему необычайно ясно представился весь гнусный комизм  поло-
жения. Вот он сам-король, который боролся весь  свой  век.  Собственными
руками разил врага, собственной волей хранил верность себе -  весь  свой
век. За свою совесть и королевство боролся весь свой век; и все было  бы
тщетно без чудака коллекционера и предателя по глупости. Смех душил  ко-
роля, но он подавил его, даже посинев при этом. Слишком гадким показался
ему смех, который рвался наружу.
   Он встал с места и подошел к окну. Сен-Люк выждал минуту, чтобы  нес-
лышно последовать за ним; по-видимому, он в самом деле хорошо разбирался
в движениях человеческой души. Он позволил себе  заговорить;  но,  чтобы
унизить себя, он выражался до крайности манерно и даже пришепетывал. Ко-
ролю он действительно внушал презрение, но ему не хотелось, чтобы  таков
и был умысел Сен-Люка. Не поворачивая головы, он повторил все,  что  тот
ему докладывал.
   - Итак, значит, чудак отдал вышить  шарф.  Архангел  Гавриил,  сиречь
Габриель, на белом шелку, весьма остроумно и уместно.  Этот  шарф  будет
поднесен мне моим маршалом в день моего въезда, - бог весть когда, - за-
кончил он, представив себе всю неправдоподобность такой картины.
   - Сегодня у нас четырнадцатое. Это будет ровно через неделю, - проле-
петал господин де Сен-Люк. Генрих как услышал - круто повернулся.
   - Вы знаете больше, чем вам полагается, или же вы виделись с губерна-
тором. Вы тоже переодетым побывали в Париже?
   - Отнюдь нет. Однако здесь, к сведению  вашего  величества,  записаны
все подробности заговора. - С этими словами юноша достал из перчатки, из
левой, которую не снял, какую-то бумагу. Генрих выхватил ее  у  него.  -
Кто дал вам ее?
   - Сам Бриссак.
   - Значит, он здесь.
   - Или был здесь - впрочем, с разрешения герцога Фериа.  Он  явился  с
двумя нотариусами уладить со мной неотложные семейные  дела.  Я  покинул
их, едва получил бумагу. - Последнее было сказано без всякой робости, не
чувствовалось также намерения поразить  слушателя.  Вот  юноша,  который
всегда попадает в цель: больше незачем терять с ним время.
   - Коня! - крикнул Генрих в окно.
   - Сир! Вы все равно опоздали.
   Генрих был уже на улице, в седле, и мчался по дороге в Париж.  Вскоре
он увидел, что впереди во всю ширину дороги покачивается огромная  каре-
та; миновать ее не было возможности. Оставалось только проехать лесом  и
ждать между деревьями приближения тяжеловесной колымаги. Передняя стенка
ее была застеклена, так что Генрих сразу увидел нотариусов: их оказалось
трое. Все, как один, в черном платье и остроконечных шляпах, лица  сухо-
щавые, все довольно преклонных лет и утомлены путешествием, так что ник-
то из них явно не был склонен обращать внимание на непрошеных всадников.
Напротив, они закрыли глаза, раскрыли рты и стали совсем на  одно  лицо.
Генрих хотел крикнуть, но раздумал, и наваждение так бы  и  прогромыхало
мимо. Но в последнюю минуту один из нотариусов пошевелил рукой -  вывер-
нул ее ладонью кверху, потом медленно, очень медленно поднял к носу  то-
го, что дремал напротив, и хвать - поймал муху. Ах, как просияло просто-
ватое с хитрецой лицо!
   Муха изловлена на чужом носу, под взглядом короля, которому этот  са-
мый мухолов должен сдать его столицу. Теперь Генрих все понял  и  потому
именно не стал задерживать карету. Он не на шутку задумался, в своем  ли
тот уме.
   "Люди из сил выбиваются, чтобы действовать наперекор разуму и всячес-
ки избегать прямых путей". Вот что занимало его мысли,  когда  он  шагом
ехал обратно. В памяти его накопилось немало примеров помрачения челове-
ческого разума, начиная с Варфоломеевской ночи, и дальше в том же  роде.
Его долг изменить именно это, иначе не для чего быть  королем.  "Они  не
перестанут чинить тебе препятствия, Генрих. Ловить мух, в виде условного
знака, и посылать к тебе дам в маске  для  тайного  сговора:  приходится
быть с ними заодно".


   ЗАХВАТ ВЛАСТИ

   Все произошло, как было условлено. В осмотрительности никто не мог бы
сравниться с Бриссаком. Он сказал испанцам, чтобы они всецело доверились
ему и сидели спокойно, иначе изменники всполошатся. Да будет им  извест-
но, что в городе есть изменники, которые могут догадаться,  что  Бриссак
замыслил схватить их. Таким образом гордые испанцы, по небрежению, отда-
лись на волю судьбы.
   Генрих усердно играл в руку своему партнеру.  Правда,  он  по  ошибке
чуть не взял его в плен. Двадцать второго, в четыре часа  утра,  Бриссак
пал духом, потому что королевских солдат нигде не было  видно.  Причиной
тому оказался густой туман, ибо едва Бриссак вышел за  городские  стены,
как наткнулся на них. По счастью, солдатами командовал его зять,  госпо-
дин де Сен-Люк, так что все мигом уладилось.
   Двое запертых ворот были раскрыты, и, как раз когда начался  утренний
перезвон колоколов, король проник в свою столицу. Дворянам его не терпе-
лось: в полном вооружении, наскоком взяли они последние препятствия. Сам
он упер руку в бок, слегка склонил голову к плечу и  сделал  вид,  будто
возвращается с охоты и отлучился всего на несколько часов. А  отсутство-
вал он восемнадцать лет.
   Первый, на кого он наткнулся, был Бриссак, с истинно  ангельским  ли-
цом. Подобную чистоту черт и помыслов встретишь не часто, и  на  челове-
ческих лицах она редко бывает  запечатлена.  Преклонив  колено  в  самую
грязь, закатив взор, Бриссак протянул королю белый шарф.  Король  тотчас
надел ему на грудь свой собственный, обнял его и назвал  "господин  мар-
шал".
   Бриссак отблагодарил его добрым советом: на всякий случай надеть пан-
цирь. Предосторожность не мешает. Конечно, красиво пройти сквозь толпу в
простом колете, как, по-видимому, угодно его величеству. Генрих испугал-
ся. Нож, - о нем он позабыл. Но Бриссак имел в  виду  скопление  народа,
нарочитую тесноту и толчею, которую легко устроить в таком большом горо-
де и которая бывает опасна, так что даже король может затеряться в ней и
попасть в руки врагов.
   Генрих возразил, что они его ни в коем случае не поймают. Да они и не
стремятся к тому.
   - Таких птиц, как я, никому не охота держать в клетке.
   Однако он покорился и вступил в свою  столицу  в  панцире,  прикрытом
плащом. Вместо шляпы с прекрасным белым султаном, сулящей  мир,  на  нем
был железный шлем. Этот наряд умалил его торжество, чему  способствовали
также дождь и безлюдие столицы.
   В такую рань на улицах не было никого. Очень немногие выглядывали  из
окон; королевские войска, разделившись на отряды, дорогой рассеяли кучку
испанцев, прикончили или побросали в воду  тридцать  ландскнехтов;  вот,
собственно, и все. Господин де Сен-Люк со своим отрядом  натолкнулся  на
горожан, пытавшихся защищать укрепленное здание; король же на своем пути
не встретил никаких препятствий. Он послал сообщить герцогу Фериа: пусть
покинет город, и дело  с  концом.  Второй  гонец  отправился  в  церковь
Нотр-Дам с известием, что идет король.
   Когда парижане проснулись и встали, из дома в дом  передавалась  неп-
равдоподобная весть: король в городе. Они страшно  перепугались.  Первая
мысль их была о погромах и резне, хотя многие из них видели его  вблизи,
когда он отрекался от своей веры в Сен-Дени или же во время коронации  в
Шартре, и предались ему телом и душой. Нужды  нет.  Одно  дело  -  блеск
праздничного дня, другое дело - час победы, которому  не  миновать  быть
кровавым.
   У победителя и в мыслях этого не было,  страх  народа  перед  ним  он
упустил из виду. Зато новый маршал Бриссак поспешил разослать  жандармов
на особо рослых конях, чтобы, во-первых, громогласно возвестить  милость
и прощение, а затем объявить, что королю уже принадлежит власть во  всем
городе. Парижане могут спокойно сидеть по домам. После этого они, наобо-
рот, высыпали на улицы, приветствуя белые перевязи  французов,  трубачей
короля, а его самого на плечах внесли в собор.
   Звонили все колокола Нотр-Дам, и у каждого был свой голос, по которо-
му его узнавали и называли. Впереди короля шли сто  французских  дворян,
значит, это был безусловно настоящий король. Но тот же древний собор еще
недавно видел процессии верующих, молившихся святой Женевьеве, чтобы она
спасла от него свой город Париж. Вспомнили об этом другие - архиепископ,
который по уговору держал речь, кардинал, который не показывался. Только
народ сразу забыл все: вернее, единицы, составлявшие  толпу,  хранили  у
себя в памяти очень многое. Но весь народ в целом, как ни в чем не быва-
ло, валил в церковь, ликовал, был счастлив и исполнен благоговения.
   Королю надо было отвечать, он отбросил все, что не относилось к  дан-
ной минуте; и тем не менее голова его была как в тумане. Раньше он яснее
представлял себе ход событий и в мыслях рисовал себе  предстоящее  много
радостнее. Он ответил архиепископу:
   - Цель моя - оберегать и облегчать жизнь моего народа, за это я отдам
свою жизнь до последней капли крови! - Затем поклялся в верности католи-
ческой религии, призвав в свидетели бога и  пресвятую  деву.  Но  голова
по-прежнему была как в тумане. Ему казалось, будто его здесь нет и будто
другие тоже одна видимость. Того, что происходило на  самом  деле,  было
слишком мало. Слишком долго он ждал этого.
   "Париж, Париж - мой, и все признают, что он мой. На  картине,  вон  в
той часовне, нарисован я в виде дьявола. Я вижу эту картину, люди  заме-
чают, что я вижу, и убирают ее". Он стоял, преклонив колени, на  клиросе
и слушал мессу. Потом, когда  он  вышел  на  мощеную  площадь,  действи-
тельность на миг исчезла для него, и перед его внутренним взором  возник
деревянный помост, завешенный коврами и стоявший на этом самом  месте  в
незапамятные времена. Здесь он венчался с принцессой Валуа.
   Взяв за мерило фасад храма, он представил себе размер помоста. Откры-
тый взорам, среди цвета королевства, с радостных высот смотрел он  тогда
на праздничную толпу, словно легкая жизнь дана ему в удел и  другой  она
быть не может. Но лишь тут началась школа несчастья,  он  познал  немощь
мысли и сроднился с тяготами жизни. А теперь - Париж.  Но  что  означает
это теперь? То, что я должен взвалить на себя еще больше тягот, неустан-
но познавать, каждое бедствие обращать во благо, а Париж - его мне  при-
дется завоевывать до конца моих дней".
   В течение той минуты, что он провел наедине с собой на площади  перед
Нотр-Дам, за это краткое отсутствие короля его солдаты  успели  отогнать
народ до самых краев площади. Придя в себя, он испугался.
   - Я вижу, - сказал король, - этот несчастный народ  запуган  произво-
лом. - Тем самым он хотел задним числом разделить с  этим  народом  свою
собственную долгую борьбу. Он приказал вновь допустить толпу к  себе.  -
Они истосковались по настоящему королю, - заметил он для того, чтобы по-
казать, как много он сделал для них и сколько претерпел.
   Он держался с важностью, что неизбежно в такие дни. Уже сегодня поут-
ру на полутемной улице он едва не поднял руку на солдата за то лишь, что
солдат хотел взять хлеб, ничего не заплатив. Тот и не представлял  себе,
что можно поступить иначе. Но король был в своем Париже. Позволить  гра-
бить в своем Париже! Даже пекарю это казалось  естественным.  В  угловом
доме у окна стоял человек и, не снимая шляпы, с вызовом смотрел на коро-
ля. Должно быть, он полагал, что терять ему нечего, он все равно занесен
в черный список. Люди короля хотели броситься в дом и вытащить  наглеца,
но король остановил их, чем, по общему мнению, нарушил принятый порядок.
   На пути из Нотр-Дам в Луврский дворец король  умилялся  каждому  при-
ветственному возгласу; но втайне он был смущен и раздражен  неподобающей
безмятежностью приветствовавших. Он открыто шагал  по  столице,  которая
наконец-то была в его власти, и знал, что непременно должен показать  ей
эту власть и отнюдь не довольствоваться одиночными приветственными возг-
ласами, время от времени раздававшимися из той или другой  кучки  людей.
Но в тысячу раз больше было тех, что не отрывались от обычных занятий на
кухне и в лавке и разве что говорили между делом:
   - Очень разважничался король оттого, что попал в Париж? Ничего, скоро
утихомирится.
   В некоем провинциальном городе, под названием Оз, в незапамятные вре-
мена молодой король Наваррский пировал на базарной площади с бедняками и
богачами, которые сперва опасались, что он перебьет их, потому  что  они
отказались добровольно открыть ему ворота. А он ел вместе с ними. Благо-
даря ему они узнали, что существует  такое  новое  понятие  -  "человеч-
ность", и были чрезвычайно удивлены. Ведь  мы  остаемся  неизменны  весь
свой век, и Генриху хотелось, как ни велика была его столица, обнять  ее
всю целиком и расцеловать в обе щеки. Но между Озом и  Парижем  на  всем
пути сквозь десятилетия стоял двойной ряд латников - воплощение  многок-
ратного опыта, и потому короля трогал и вместе с  тем  раздражал  каждый
приветственный возглас здесь, между Нотр-Дам и Лувром.  В  сущности,  он
ожидал стычек, и действительно без них дело не обошлось.
   Какой-то священник, вооруженный протазаном, возмущал против него  на-
род. Старый убийца, еще из времен Варфоломеевской ночи, до  того  бесно-
вался, что упал, сломав свою деревянную ногу и ружье. Из окон целились в
людей короля. Генрих сам наблюдал попытку соорудить баррикаду, это  было
похоже на настоящую жизнь, иначе он совсем бы сбился с пути.  Стараниями
своих врагов он нашел верный путь и благополучно добрался  до  Луврского
дворца. Сидел за столом в большой галерее,  обед  был  приготовлен,  все
придворные и слуги на местах, все имело такой  вид  и  происходило  так,
словно его ждали в течение восемнадцати лет. Он ел, ни о чем  не  думал,
избегал смотреть по сторонам; только повторил приказ, чтобы испанцы, ес-
ли им дорога жизнь, к трем часам покинули город.
   Герцог Фериа, наместник его католического величества, все еще не  мог
взять это в толк, он по-прежнему занимал часть предместий. Генрих  велел
пригрозить ему, и Фериа, не будучи военным, в конце концов покорился. Он
внял угрозам немногим раньше, чем парижские приверженцы Филиппа, облада-
тели его восьмидесяти тысяч пистолей; впрочем, деньги  были  растрачены,
да и вера во властителя мира пришла к концу. Центр города от Нотр-Дам до
Лувра был прочно во власти короля, но ближе к  окраинам  копошились  до-
вольно жалкие остатки былой Лиги. Это были бесноватые  всех  степеней  и
сословий, они размахивали оружием, напускали на  себя  устрашающий  вид;
часом позже они покажутся смешными, но  покамест  они  все  еще  внушали
страх и даже почтение, оттого что отчаянно  отстаивали  заведомо  гиблое
дело.
   Что же произошло? Безоружная толпа народа встретила их на их же  тер-
ритории. Это были по большей части дети, они звонко выкликали:
   - Да здравствует король!
   При виде толпы наступающие остановились. За детьми  следовали  конные
герольды с трубами: они возвещали мир и прощение.  Далее  появились  су-
дейские чиновники, и перед ними бесноватые наконец сложили  оружие.  Они
огляделись, увидели, что делать больше нечего, раз  им  идут  навстречу,
как всем другим людям, и протягивают им руку. Многие из них совсем  рас-
терялись, видя, как изменяется житейский опыт и не в силах  сразу  отре-
шиться от старых привычек. К чему теперь ярость, жестокость и крайне за-
носчивый взгляд на жизнь, когда дети и законоведы в  решительную  минуту
подают пример мужественного миролюбия. Некоторые из бесноватых тут -  же
на месте поплатились жизнью, не выдержав чересчур стремительного перехо-
да от безумия к разуму.
   Из всего, что произошло сегодня, - а событий было  немало,  -  король
желал одного, желал настойчиво и страстно и сам хотел видеть это воочию.
Он поднялся на башню ворот Сен-Дени и стал у окна. Три часа, сейчас  они
пойдут. Почему же не идут испанцы! Вот и они наконец! Они шагают тихо  и
шляпы держат в руках. Никто не говорит ни слова, глаза у  всех  опущены.
Это были самые горделивые из смертных и если не себя самих,  то  державу
свою считали бессмертной. Хотя они и раньше теряли города, но ни из  од-
ного еще не удалялись, как отсюда, без борьбы, просто потому, что  время
их ушло и они покинуты собственным повелителем.
   Дождь поливал их. Они не сгибали спин; на  тележках  везли  они  свое
имущество, которое было невелико, ибо они никогда не крали. Их многочис-
ленные дети поспешно семенили, чуя беду, собаки их  бежали  повеся  уши.
Одна женщина крикнула с повозки:
   - Покажите мне короля! - Долго глядела на него. Потом крикнула  гром-
ким голосом: - Добрый король, великий король, молю бога,  чтобы  он  дал
тебе счастья! - Вот какова была гордость испанской женщины.
   В наглухо закрытой карете спешил прочь папский  легат.  Король  хотел
помахать ему вслед, но сам пока еще не понял, почему не поднялась у него
рука для иронического жеста. Герцог Фериа, тощий и суровый, вышел из ка-
реты, чтобы отдать, долг вежливости победителю. Он поклонился  с  досто-
инством и, размеренно шагая негнущимися  ногами,  прошел  мимо  Генриха,
прежде чем тот успел вымолвить слово. Испанские солдаты  вновь  окружили
карету герцога. Кроме  них,  войско  составляли  неаполитанцы,  немецкие
ландскнехты и валлоны, сокращенный перечень народов  всемирной  державы.
Последние командиры сурово оглянулись на короля,  когда  он  крикнул  им
вдогонку:
   - Кланяйтесь вашему повелителю, но не вздумайте возвращаться! - Пони-
зив голос, он добавил только для окружающих: - Желаю ему выздороветь.  -
Это вызвало дружный смех.
   Генрих сдерживал свою радость, боялся дать ей волю, он не был  уверен
в самом себе. "Если у нашей жизни есть цель - нам она неведома и достиг-
нуть ее нельзя. Тем не менее мы стоим над городскими воротами, а испанцы
удирают". С большим удовольствием чувствовал он, что ноги у него промок-
ли. "Испанцам придется совершать весь долгий путь в  облепленных  грязью
башмаках. Должно быть, ясная стояла погода, когда вы шествовали  сюда  с
юга, и занимали мое королевство, и располагались в моей столице?  Я  был
ребенком, когда впервые услышал, что на свете существуют враги и что мои
враги - вы. Поглядите на мою седую бороду, нелегко  пришлось  мне  из-за
вас. Нелегко, когда я в это вдумаюсь; но честный враг помог мне бездумно
и радостно провести полжизни. Сегодня я получил награду - за труд в  де-
сять раз больший, чем несут другие, но все же получил.  Прощайте,  идите
своим путем, честные враги!"
   Взор его затуманился, спускаясь, он оступился. В Лувре его ждали  де-
ла, он сказал:
   - Я охмелел от радости. О чем вы толкуете? - Долго шагал он в  молча-
нии по галерее, внезапно остановился, прошелся важно, не сгибая колен, и
взмахнул воображаемой шляпой. Да, он осмеял  исполненный  достоинства  и
печали поклон герцога Фериа. Присутствующие поняли, кого он  передразни-
вает, и не одобрили его. Он же до конца дня утверждал, что не знает, где
находится. - Господин канцлер, - обратился он к другу госпожи  Сурди,  -
могу я поверить, что нахожусь там, где нахожусь?
   Он пришел в себя, когда несколько высокопоставленных членов Лиги  по-
торопились засвидетельствовать ему почтение. Он отвечал резко  и  по