м.  Пос-
ледние строки он произнес уже совсем невнятно. Благочестивое пение  дво-
рян заглушило его.
   В сельском трактире стояло громкое ликование, но  несколько  человек,
выйдя из праздничной залы, поджидали короля, который возвращался с  поля
битвы.
   - Сир! Ждем приказаний!
   - Сняться до рассвета и спешить в мою столицу!
   - Сир, того требует от вас ваша слава... На сей раз ничто и никто  не
сможет противиться вам. Ворота распахнутся перед вашей славой. - Одну  и
ту же мысль подхватывали разные уста, словно  по  уговору.  Таково  было
впечатление короля, в особенности когда прозвучали  последние  слова:  -
Великий и победоносный король никогда не отречется от своей веры.
   Генрих переводил взгляд с одного на другого. Вот каковы те, кто  сом-
невается в нем и его стойкости. Он  знал  это  давно,  он  понимал,  что
кое-кто из них втайне сам начинал колебаться, подозревая в том же и его.
Легче всего было ему судить об этом по собственным своим тревогам и сом-
нениям. Снова сдавило ему грудь, как у тела его старого товарища.
   - Бог дарует победу гугеноту, господа, - произнес он гордо  и  внуши-
тельно. - Господь бог мой учит меня чтить оба исповедания и не  изменять
моим единоверцам. - Однако в последнем он уже и сам сомневался и  взгля-
дом разгадал, что многие из протестантов, слушающих его,  не  дают  веры
его словам. Исключение составляет Морней. Его добродетельный Морней, его
дипломат, исполнен практической мудрости, дипломатическими нотами он на-
носил ущерб его врагам, все равно как гаубицами. И он-то именно  уповает
на стойкость его веры. Но откуда у него эта уверенность,  когда  у  меня
самого ее нет? Странно, но уверенность добродетельного Морнея  неприятна
Генриху, он отводит взгляд. В этот миг кто-то произносит:
   - Сир! Париж: стоит мессы.
   Король круто повернулся, говоривший был человек по имени  д'О,  всего
лишь О, и вид имел соответственный, - пузатый  малый,  которого  милости
покойного короля обратили в лодыря и вора: один из тех проходимцев,  что
поделили между собой страну и ее доходы. Именно  потому  Генрих  оставил
его тем, чем он был, - государственным казначеем. Государство лучше все-
го преуспеет, если будет пользоваться услугами тех, кто хочет на нем на-
житься. Добродетельные и так служат ему. Когда вопросительный взгляд ко-
роля упал на Морнея, тот сказал:
   - Все честные католики служат вашему величеству.
   Точно так же ответил Генрих этому самому д'О и его братии, когда  они
в первый раз настаивали, чтобы он отрекся от своей веры.  Произошло  это
некогда у тела убитого короля и прозвучало как грозное  предостережение.
Однако же тогда эти слова произнес сам Генрих,  а  сегодня  их  произнес
всего лишь его Морней. Но король взял руку  своего  Морнея,  сжал  ее  и
спросил шепотом.
   - Ведь мы сражались за веру? И это была лучшая из наших битв?
   - Могла быть лучшей, - сказал Морней. - Сир! Вы уже не  имеете  права
подвергать свою жизнь опасности, как нынче, когда вы  ворвались  в  чащу
вражеских копий. Это было отважнейшее сумасбродство за всю вашу жизнь.
   - Значит, теперь все переменилось? Что за речи, Морней!
   Когда король вступил в пиршественную залу, гомон  и  гогот  прекрати-
лись. Все поднялись, оставили столы и кубки  и,  увидев  короля,  запели
благодарственный гимн. Это был тот  же  благодарственный  гимн,  который
раньше на темном поле битвы пел Генрих и с ним всего несколько  человек.
Они хорошо запомнили его; и лучше всех Агриппа  д'Обинье,  старый  друг.
Будучи мал ростом, он вытягивался, как мог, и пел очень прочувствованно.
Особенно четко прозвучали  у  него  последние  строки,  которые  Генрих,
собственно, лишь пробормотал или вовсе проглотил.
   Дай мне уйти под сению креста
   К престолу вечности - последней цели!
   От природы дерзкое и саркастическое лицо Агриппы  тут  приняло  столь
красноречивое выражение, что королю стало ясно: их старый друг дю Барта,
прежде чем пасть, показал свой благодарственный гимн  им  обоим.  Кто-то
сказал:
   - Этот благодарственный гимн сочинил наш король.
   - Да, - громко подтвердил Генрих, как потребовал  от  него  тот,  что
уходил в иной мир. Он произнес это, выдержав  дерзкий  и  саркастический
взгляд Агриппы, который утвердительно кивнул. Генрих  подумал:  "А  ведь
это неправда - и все остальное, что  здесь  происходит,  тоже  неправда.
Только по виду это еще похоже на наши прежние гугенотские победы".


   СТОЛ БЕЗ ГОСТЕЙ

   Так быстро, как было приказано, идти на королевскую столицу  не  уда-
лось. Победившее войско тоже приходит в некоторое расстройство, тем  бо-
лее если нужно подбирать много добычи и во всех  направлениях  преследо-
вать бегущего врага. Королю оставалось только ждать, пока  военачальники
его вновь построят свои полки. Сам он тем временем  отдыхал  от  трудной
битвы, занимаясь охотой и любовью. Последней ему давно уже  недоставало.
А между тем она - подлинная его сила, как сразу же определил посол Вене-
ции. Исконным побудителем всего, что он творит, является  пол  и  подъем
сил, который вызывается экстазом пола. После того как сразишься в сраже-
нии, экстаз остается, и Генрих вспоминает своих женщин: некогда  любимых
и утраченных, а также тех, которых, увидев, он пожелал.
   Он писал Коризанде - своей музе тех времен, когда он был  на  пути  к
трону. Теперь у нее лицо было в красных пятнах, он стыдился ее  и  радо-
вался, что она на юге, за сто миль от него. И все же  она  еще  говорила
его чувствам как счастье, которым он обладал, и он по-прежнему писал уже
нелюбимой графине де Грамон письма, в которых достиг  мастерства,  когда
романтически поклонялся ей. Мастером писать сделал его подъем сил,  выз-
ванный экстазом пола.
   Коризанде былых времен ясно, что он лишь обманывает себя. Ее он обма-
нывает уже давно. Горькими замечаниями исписывает она поля его  насыщен-
ных жизнью писем, которые за то и ненавистны ей: о ее  жизни  в  них  не
упоминается, они говорят лишь о его битвах, его убийцах,  врагах,  побе-
дах, его великом уповании, его королевстве.  Когда-то  между  ними  было
уговорено, - помнит ли он об этом? - что при въезде его в  свою  столицу
она займет самое почетное место на одном из балконов.  Вероломный  друг,
ты забыл уговор. Она берет ножницы и протыкает письмо там, где стоит его
имя.
   Он не чувствовал этого. Даже королева Наваррская была ему  желанна  в
те дни, а довольствоваться ему приходилось мимолетными ласками какой-ни-
будь проезжей искательницы приключений. Но ведь чаще других обнимал он в
юности свою королеву, и что еще важнее: в беде, в смертельной опасности.
Тогда она была с ним заодно, хотя попутно находила многих мужчин  краси-
вее его - была с ним заодно, спасла его, последовала за беглецом на  его
родину в Наварру. "Все кончено. Марго? Когда дело пошло в гору, ты стала
мне завистливой противницей, снаряжала против меня войска,  не  угомони-
лась бы и теперь, будь у тебя деньги. А так ты сидишь в пустынном  замке
и ненавидишь меня. Тебя я полюбил бы вновь, любил бы всегда. Марго  Вар-
фоломеевской ночи!" Так размышлял он после Иври, меж тем  как  Маргарита
Валуа в своем пустынном замке разбила  несколько  ценнейших  итальянских
майолик, услыхав о его победе.
   Замок вдовствующей графини де ла  Рош-Гюйон  находился  в  Нормандии.
Генриху недалеко было ездить туда верхом, что он и проделывал частенько,
с тех пор как познакомился с графиней. До битвы  при  Иври  он  совершал
этот путь обычно ночью, днем труды и воинские тревоги  задерживали  его.
На заре он подъезжал к ее окнам, молодая графиня выходила на  балкон;  и
так они беседовали некоторое время - он в седле, она с безопасной  высо-
ты. Он говорил ей, что она прекрасна, как сама фея Моргана, если та  су-
ществует не только в грезах. Но здесь над его головой ему является  воп-
лощенная греза, белокурая женщина, стройная, гибкая, и тело ее, когда  б
дозволено было его коснуться, наверно, не растает, как тело фей.
   На что Антуанетта отвечала галантными шутками в том же вкусе. Она  то
распахивала развевающееся покрывало, то закутывалась вновь, а синий взор
ее становился то суров, то задорно насмешлив, то  настороженно  замкнут.
Всякий раз эта умная и весьма добродетельная дама давала пылкому  любов-
нику повод разгораться надеждой. Но когда, истекал  срок  его  короткого
отдыха, ему приходилось поворачивать назад, не добившись разрешения вой-
ти к ней. Она отговаривалась тем, что время позднее, ночное. Теперь  же,
когда он покончил с делом, этого повода у нее не будет. Вскоре после Ив-
ри он уведомил ее, что намерен явиться среди белого дня. "Как  бы  долго
мы ни ходили вокруг да около, кончится тем, что Антуанетта признается  в
любви к Генриху. Госпожа моя! Телом я уже отдыхаю, но душа моя не  изба-
вится от печали, пока вы не  решитесь  перепрыгнуть  через  препятствие.
Постоянство мое заслуживает этого. Решайтесь же, душа моя. Божество мое,
любите во мне того, кто будет боготворить вас до гроба. В доказательство
непреложности сего я осыпаю бессчетными поцелуями ваши белые руки".
   Так писал он; но позднее, когда все было в далеком прошлом  и  Антуа-
нетта так никогда и не принадлежала ему, он не жалел ни о ее сопротивле-
нии, ни о своем чувстве. Наоборот, из уважения к ее добродетели, он  по-
жаловал ее в статс-дамы королевы.
   В то посещение, о котором он уведомлял ее, он прибыл, как  и  прежде,
один, без провожатых. Она сделала вид, будто удивлена, встретила его  на
середине парадной лестницы и повела к столу,  уставленному  стаканами  и
тарелками по меньшей мере на двадцать персон. Сперва он поддался  обману
и оглянулся, ища гостей. Она рассмеялась, и он понял, что она  задумала.
Тогда и он подхватил ее шутку, потребовал, чтобы слуги, стоявшие у стен,
обносили невидимых гостей. Она отослала лакеев, и он поспешил  повторить
все, что уже писал о хождении вокруг да около, только много галантней  и
выразительней, чем возможно в самом искусном письме. Право же, ей нечего
опасаться неверности, ведь он дал ей слово, в которое верит и сам. Она в
ответ:
   - Сир! Любовь до гроба? Я слишком молода и не желаю смотреть, как  вы
умираете оттого, что перестали любить меня.
   Они сидели вдвоем за длинным столом, накрытым на  двадцать  приборов.
Миловидное, изящное лицо графини вновь стало настороженным, замкнутым.
   - Я шучу, сир, потому что мне страшно, - промолвила она. -  Так,  на-
верное, поют в темноте. Вы победили при Иври.  Это  много  труднее,  чем
одержать победу над одной бедной женщиной.
   Тогда он упал к ее ногам, целовал ее колени и молил смиренно. Она вы-
казала строгость.
   - Я слишком низкого рождения, чтобы быть супругой короля,  и  слишком
высокого - для его любовницы. - Но так как  он  продолжал  упорствовать,
она, будто бы уступая, удалилась к себе в спальню, на самом же деле  по-
кинула дом через заднюю дверь и села в стоявший наготове экипаж.  Прежде
чем Генрих заметил ее отсутствие, она была в безопасности.
   В поисках ее он прошел ряд покоев.  В  последнем  растворилась  дверь
напротив, кто-то шел ему навстречу. Только очутившись  носом  к  носу  с
идущим, он узнал собственное отражение. Он скорее понял бы свою  ошибку,
если бы его не сбило с толку поведение молодой женщины.
   - Здравствуй, старина, - кивнул он в зеркало; то, что он увидел  там,
возбудило в нем подозрение; не оттого ли убежала от него молодая  женщи-
на, что он недостаточно молод для нее? Впервые у него зародилось  подоз-
рение такого рода. Сперва испугаешься, призадумаешься, а под конец  пос-
меешься - лучшим опровержением служит собственное сердце и экстаз  пола,
который по-прежнему удваивает силы. Что перед этим впалые щеки, седеющая
борода, глубокая складка от переносицы до середины нахмуренного лба? Од-
нако он оборвал смех, чтобы яснее разглядеть напряжение в поднятых  бро-
вях, а в широко раскрытых глазах - печаль.
   "Откуда столько печали? - серьезно задумался он. - Душой  я  весел  и
всегда в экстазе от них. - Он подразумевал женщин, весь их  пол.  -  Она
нашла, что нос велик, - решил он. - Слишком вытянут и загнут  книзу.  На
таком худом лице этакий нос!" В конце концов он сделал вывод,  что  при-
дется больше прежнего усердствовать "перед ними". Легкие успехи  молодых
лет миновали. От сознания его ускользало, что еще изменилось с тех пор.
   - Генрих! - произносила в этот миг графиня Антуанетта, и скрип  каре-
ты, трясущейся по ухабистой дороге, покрыл все - ее возглас и ее страда-
ния.
   "Генрих! Если бы не был ты великим победителем при Иври. Сир! Если бы
довелось мне попасться вам на глаза, когда вы были безвестным принцем  и
на охоте повстречали в лесу жену угольщика и осчастливили ее. А в другой
раз на балу вы велели погасить все свечи и в темноте завладели той,  ко-
торую хотели. Хотела бы я быть ею. Это было бы уже испытано и  пережито,
и вы бы давно умчались дальше. А сейчас вы намерены  сделаться  постоян-
ным: верный любовник, вот что было написано у тебя на челе, мой  Генрих,
вот что прочла я у тебя в глазах. Я хотела  бы  повсюду  быть  с  тобой,
только не в твоем величии и славе. Прости!  Слишком  яркое  твое  сияние
бросало бы отсвет на меня. Сир! Вы бы десять  лет  обещали  жениться  на
мне, но никогда не сдержали бы слова".
   - Шагом, кучер! Шагом домой! - "Теперь он уже,  наверно,  ушел".  Она
плачет.


   ЗАТАЕННЫЙ ВОПРОС

   Охотой Генрих отвлекался от любовных неудач; однажды он с  охотниками
и сворой собак скакал по равнине, на краю которой поднимался холм с зам-
ком - и что же он увидел?  Какая-то  странная  процессия  взбиралась  на
холм, взбиралась очень медленно, охотники без труда нагнали ее.
   - Эй, люди, что это такое? - Впереди рослые кони,  шерсть  на  них  в
клочьях.
   - Сир! Это верховые лошади господина де Рони. Та, что повыше,  первой
служила ему при Иври. Она упала под ним, а потом мы подобрали ее.
   - Почему же паж везет доспехи и белое знамя?
   - Это паж господина де Рони, он несет стяг, отбитый  у  католического
войска. У другого падка на сломанном копье продавленный  шлем  господина
де Рони.
   - А кто же позади них?
   - Тот, что с обвязанной головой, -  шталмейстер  господина  де  Рони,
другой, на английском иноходце, - его камердинер, на нем оранжевый с се-
ребром плащ самого господина, в руках доказательства его победы - мечи и
пистолеты, которые господин де Рони сломал о врага.
   - Но посередине, на носилках?
   - Сир! То господин де Рони.
   - Надеюсь, он в добром здравии, иначе он не мог бы устроить себе  та-
кой пышный кортеж, - сказал Генрих, повернувшись к своим спутникам.  За-
тем снова обратился к участнику процессии: - А кто же это едет на  ослах
позади носилок?
   - Сир! То дворяне, которых господин де Рони взял в плен.
   - Должно быть, они беседуют о превратностях военной удачи. А что  де-
лаете вы сами в хвосте процессии?
   - Мы слуги господина де Рони, он едет к себе в родовое поместье, а мы
сопровождаем его. Вот скачет его знаменосец с ротой копейщиков  и  двумя
ротами конных аркебузиров. Более пятидесяти выбыло из строя,  а  у  тех,
что остались, перевязаны головы и руки.
   Генриха рассмешило такое суетное бахвальство; но  разве  можно  поте-
шаться над славолюбием, когда оно лежит на носилках?  Он  приблизился  к
ним: они были сделаны из зеленых веток и обручей от бочек, покрыты холс-
том, поверх которого лежали черные бархатные плащи пленных с бессчетными
лотарингскими крестами, вытканными серебром, а  также  их  исковерканные
шлемы с черно-белыми султанами. Посреди всего этого покоился сам рыцарь,
торжествующий, но порядком покалеченный. Генрих сказал задушевно:
   - Могу только поздравить вас, дорогой друг. На вид вы гораздо  здоро-
вее, чем можно было ожидать. Ничего у вас не сломано? Только бы  не  ос-
таться калекой, это нам не годится. А слухи о ваших  приключениях  ходят
прямо невероятные.
   От этих простых слов у славного Рони исчезло всякое самолюбование. Он
приподнялся на носилках и собрался было совсем встать с них,  но  король
не допустил этого. Тогда барон заговорил весьма рассудительно.
   - Сир! - сказал он, даже не пытаясь придать голосу страдальческий от-
тенок. - Ваше величество, вы даруете мне утешение и незаслуженную  честь
вашей заботой обо мне. Чувства свои я выразить не в силах,  скажу  лишь,
что господь бог не покинул меня. Милостью господней раны  мои  заживают,
даже самая большая, та, что на бедре, и я питаю надежду, что не  позднее
как через два месяца буду в силах пойти добывать себе новые,  служа  вам
за ту же плату, сиречь из чистой преданности.
   После этих слов Генриху впору было скорее заплакать, чем  засмеяться,
так сильно они тронули его. Он обнял господина де  Рони,  речь  которого
была скромна и разумна, а отнюдь не кичлива.
   - Смотрите, господа! - крикнул он. - Вот кого я почитаю истинно  вер-
ным рыцарем.
   Он поехал рядом с носилками и, склонившись над ними, сказал вполголо-
са:
   - Живее поправляйтесь, Рони, старый  закоренелый  еретик,  нам  нужно
взять Париж.
   Барон отвечал тоже шепотом:
   - Ваше величество, так может говорить лишь человек, готовый  отринуть
свою веру.
   Генрих, еще тише:
   - А вас бы это очень задело?
   Рони на ухо королю:
   - Сир! Мне ли, закоренелому гугеноту, советовать вам пойти  к  мессе?
Одно лишь могу сказать: это самый скорый и легкий способ  рассеять  злые
козни.
   Король выпрямился в седле. Сделав вид, будто  ничего  не  слышал,  он
кивнул в сторону замка, который был уже близко.
   - Прощайте, друг, желаю вам здоровья. Если я преуспею и могущество  и
величие мое приумножатся, ваша доля, господин де Рони, вам обеспечена.
   Сказав так и пришпорив коня, сопутствуемый охотниками и собачьей сво-
рой, король Франции поскакал по лесным угодьям своего верного и  мудрого
слуги. Спустя некоторое время он выехал из чащи и попал на пашню, ее ок-
ружали стройные березы. Их вершины чуть колыхались  в  небесной  синеве.
Склонясь над землей, трудились крестьяне; заслышав  конский  топот,  они
подняли глаза и хотели спешно посторониться. Но охота  остановилась  как
вкопанная, и король, незнакомый этим людям, кивнул  на  замок,  синеющий
вдали между вершинами дерев. Он обратился к старшему из крестьян:
   - Скажи, друг, чей это замок?
   - Господина де Рони, - отвечал старик.
   Его молодцу-сыну король приказал:
   - Подай мне горсть вспаханной земли. - И тот  протянул  ее  всаднику.
Король пересыпал землю с ладони на ладонь. - Хорошая, тучная земля. Кому
принадлежит пашня?
   - Господину де Рони.
   - Смотрите-ка! - Король разломил ком: внутри блестела серебряная  мо-
нета. - Это тебе, Мадлон. Подставь фартук.  -  Девушка  послушалась,  он
бросил в фартук монету, и она засмеялась ему прищуренными глазами -  лу-
кавый блеск и тайное согласие, он так к ним привык в годы юности.
   Тронувшись в путь, он крикнул через плечо:
   - У вас хороший господин, и я всегда буду ему хорошим господином.
   Тут крестьяне переглянулись, разинув рты, а потом, онемев от  изумле-
ния, побежали следом. Из-под конских копыт взметывались комья земли, ра-
достно лаяли собаки, один из охотников трубил в рог.


   ГЕЕННА ОГНЕННАЯ

   - Благословен творец, королю пришел конец,  -  говорили  в  Париже  и
твердо верили, что на сей раз он не только потерпел неудачу, но что  пе-
сенка его спета. И король не разуверял парижан.
   Шли непрерывные дожди, дороги были пустынны, он  не  подавал  о  себе
вестей, хотя находился всего в одном дне пути, в Манте. И этот город ему
пришлось завоевывать, как всякий другой. Едва очутившись в  его  стенах,
он задал пир пекарям. Их цеху стало известно, что король у себя на роди-
не владел мельницей и прозывался мельником из Барбасты. Желая поддержать
честь своего имени, он сыграл с ними в мяч, они обыграли его  и  на  том
решили прекратить игру. Он пожелал взять реванш, когда же они  заупрями-
лись, велел им всю ночь печь хлеб. Наутро он стал продавать х