и он сам станет себе чужим. Облако пыли осело, карета остановилась. Ник-
то не шевелится, сопутствующие дворяне сдерживают коней и  смотрят,  как
король подходит к дверце кареты.
   - Не угодно ли вам выйти, мадам, - предложил он церемонно,  и  только
тогда показалась она. Неподалеку среди полей  стоял  крестьянский  двор.
Они бросили всех провожатых на дороге, они одни пошли туда. Генрих  ска-
зал: - Милая сестра, какое у вас угрюмое лицо, а я ведь так рад вас  ви-
деть.
   Это звучало ободряюще, это звучало умиротворяюще и никак не  походило
на те слова укора, которые он готовил. Ответа не последовало, но  сестра
повернулась к нему лицом, и этого было достаточно: он остолбенел. Четкий
свет пасмурного дня показал ему источенное скорбью лицо. Увядшей под бу-
рей неясной розой предстало ему пепельнокудрое, едва расцветшее дитя - в
его глазах по-прежнему и до конца ее дней едва расцветшее дитя; перемены
были только внешние. Он успокоил свою совесть, которую  встревожило  это
зрелище. "Следы старости только внешние - кто ж это  стареет?  Никак  не
мы". И все-таки он здесь увидал воочию: они старели.
   Внезапно он понял свою собственную вину, о которой прежде не хотел  и
помыслить. "Мне давно надо было выдать ее замуж, хотя бы за ее Суассона.
Много ли нам дано времени для того, чтобы быть счастливыми.  Она  немало
боролась с собой из-за того, что он католик. А теперь и я скоро буду ка-
толиком. Во имя чего мы себя мучаем? Все мы комедианты. Totus  mundus...
Наше назначение в жизни по большей части просто игра".
   Крестьянский дом был виден весь насквозь. Обитатели его куда-то поде-
вались. Генрих обтер скамью перед входом, чтобы Катрин села на нее.  Сам
он, свесив ноги, уселся на стол, стоявший на врытых в землю бревнах.
   - Во имя чего мы себя мучаем? - повторил он вслух. Говорить об измене
было бы крайне неуместно, да и несправедливо - как ему вдруг стало ясно.
- Сестра, - начал он, - знаешь ли ты, что главным образом из страха  пе-
ред тобой я не решался изменить нашей вере: без тебя все было  бы  много
легче. Как мог я думать, что ты сама отступишь от нее и пожелаешь  стать
католической королевой?
   Он говорил просто, миролюбиво, почти весело,  чтобы  она  улыбнулась,
хотя бы сквозь слезы. Но нет, у нее по-прежнему было  жалкое,  замкнутое
лицо.
   - Брат, вы причина многих моих разочарований, -  сказала  она,  когда
уже невозможно было медлить с ответом. Он подхватил поспешно:
   - Знаю. Но я питал наилучшие намерения, когда в добрый час  предлагал
кузену союз наших семей.
   - Ты это сделал, чтобы привлечь его на свою сторону, а едва не  стало
тех, кто стремился возвести его на престол, как ты  нарушил  данное  ему
слово, - заключила она сурово; но сама разгорячилась, так  что  говорила
сурово и в то же время искренне. Только одно это создание здесь на земле
могло позволить себе такую откровенность с ним. Иначе он, пожалуй, и  не
узнал бы никогда, что нарушил данное слово. До сих пор оно казалось  ему
не особо веским, второстепенным, вроде самого Суассона. Настоящей  угро-
зой был Лотарингский дом, настоящей угрозой продолжал быть  Габсбургский
дом. "Милого кузена можно было устранить одним безответственным  словом:
ты получишь мою сестру, обещание дано, и конец". В ту пору дворяне-като-
лики особенно настойчиво требовали, чтобы Генрих решался и  переходил  в
их веру, а не то они провозгласят королем кузена. "В общем, все это было
несерьезное дело, - твердил себе Генрих, - разве я бы иначе забыл о нем?
Теперь оно стало изменой. Значит, я способен на измену".
   Сестра кивнула; она читала в его лице.
   - Всегда во всем твоя выгода, - сказала она серьезно, но уже не суро-
во. - О счастье других ты забываешь, и все-таки - ты добрый, тебя  назы-
вают гуманным. Только, увы, ты забывчив.
   - Сам не знаю, как это получается, - пробормотал он.  -  Помоги  мне,
милая сестра, - попросил он, уверенный, что "помоги мне"  больше  тронет
ее сердце, чем "прости мне".
   - Что ты хочешь сказать? - спросила она нарочно, ибо думала о том же,
о чем и он, - о созыве в Париже Генеральных штатов.
   Он заявил презрительным тоном:
   - Мой побежденный враг Майенн хорохорится и рассылает гонцов для  со-
зыва Генеральных штатов, чтобы королевство сделало выбор  между  мной  и
Филиппом Испанским. Им недостаточно проигранных битв.
   - А королевство может выбрать и графа де  Суассона,  -  наставительно
сказала она. - Он тоже Бурбон, как ты, но уже католик.
   - Клянусь богом, тогда я поспешу отречься.
   - Брат! - в ужасе произнесла  она;  в  сильнейшем  волнении  бедняжка
вскочила со скамьи и неровными шагами - хромота была теперь очень замет-
на - побежала вдоль низкого забора фермы. С  дерева  свешивался  персик,
она сорвала его и принесла брату. Тот поцеловал руку,  из  которой  взял
плод.
   - Несмотря ни на что, - сказал он. - Мы остаемся сами собой.
   - Ты - без сомнения. - Сестра напустила на себя тот строгий, но  рас-
сеянный вид, высокомерно-рассеянный, с каким всегда говорила о его амур-
ных делах, впрочем, и о своем собственном непозволительном поведении то-
же. - Ты опять завел себе особу, которая доведет тебя до чего угодно. Не
из-за Генеральных штатов отречешься ты от нашей веры, - заявила она, хо-
тя это совсем не вязалось со сказанным ранее. - Нет. Но  стоит  мадемуа-
зель д'Эстре пальцем поманить, как ты предашь и нашу  возлюбленную  мать
вместе с господином адмиралом, и нас, живых свидетелей.
   - Габриель сама протестантка, - возразил он, чтобы упростить дело,  -
ведь она, во всяком случае, поддерживала отношения с пасторами.
   Катрин сделала гримасу.
   - Она интриганка, сколько врагов нажил ты  из-за  нее.  Наверно,  она
потребовала, чтобы ты арестовал меня, и приехать сюда мне пришлось по ее
приказу. - Принцесса негодующе оглядела грязный двор, по которому броди-
ли куры. Генрих горячо запротестовал:
   - Об этом она не вымолвила ни единого слова. Она рассудительна  и  во
всем покорна мне. Зато ты сама затевала против меня преступные козни,  а
возлюбленный твой самовольно покинул армию.
   Его вспышка заметно ее успокоила: это удивило его. Он осекся.
   - Продолжай, - потребовала она.
   - Что же еще, довольно и того, что твое замужество поставило  бы  под
угрозу мою жизнь. Если у вас будут дети, то убийцы, подстерегающие меня,
не переведутся никогда, это все мне твердят в один голос: а ведь я ниче-
го так не боюсь, как ножа. Молю бога, чтобы он даровал мне смерть в бою.
   - Милый мой брат!
   Она стремительно шагнула к нему, она раскрыла объятия, и он  прильнул
головой к ее плечу. У нее глаза остались  сухими,  принцесса  Бурбонская
плакала не так легко, как ее венценосный брат; воображения  у  нее  тоже
было меньше, и опасность, которая будто бы грозила его жизни в случае ее
замужества, казалась ей измышлением врагов. Тем неизгладимее ложилась ей
на сердце скорбь этой минуты; но его подернутый слезами взор  ничего  не
прочел на состарившемся лице сестры.
   После этого она напомнила ему еще только об одном давнем событии, ко-
торое произошло к концу его пленения в Луврском  дворце  и,  собственно,
послужило толчком к бегству. Он застал тогда  сестру  свою  Екатерину  в
пустой зале со своим двойником: у него было то же лицо, та же осанка, но
особенно убеждала в их тождественности одежда незнакомца, такая же,  как
у Генриха, и сестра опиралась на его руку, как обычно на руку Генриха.
   - Я нарочно нарядила его, чтобы усилить  природное  сходство,  -  так
сказала она теперь, стоя посреди крестьянского двора. - Съешь персик,  я
по лицу вижу, что тебе хочется съесть его. - Он послушался,  задумавшись
о тайных пружинах, воздействующих на повседневную жизнь.
   Отшвырнул косточку. Произнес задумчиво:
   - Недаром я готов грозить смертью всякому, кто хочет  рассорить  нас.
Не в моих привычках грозить смертью - ради престола я бы не стал это де-
лать, только ради тебя.
   Таким образом, оба одинаково по-родственному заключили разговор,  ко-
торый привел к цели, хотя и оставил неразрешенными многие сомнения.  Они
невольно повернули руки ладонью кверху, заметили  это,  улыбнулись  друг
другу, и брат проводил сестру назад через поля.
   И словно их могли подслушать посреди дороги, Генрих прошептал на  ухо
Екатерине:
   - Катрин, не верь ничему, что мне  вздумается  говорить  и  делать  в
дальнейшем.
   - Она не будет королевой?
   На этот прямой вопрос, ради которого она совершила весь долгий  путь,
он ответил неопределенно, но тоном, который устранял все недоумения:
   - Ты всегда останешься первой.
   Принцесса приказала своим людям поворачивать назад. Король молчал,  и
ей повиновались среди всеобщей растерянности. Стоило ради  этого  ездить
так далеко. Принцесса со своими дамами и с арапкой Мелани села в карету,
король крикнул кучеру, чтобы гнал лошадей. Сам он поскакал рядом с каре-
той, по пути нагнулся к дверце, схватил руку принцессы и некоторое время
держал ее. Начался лес, дорога сузилась, королю пришлось отстать. Он ос-
тановился и глядел вслед карете, пока она почти не исчезла  из  вида,  и
пустился назад, лишь когда облако пыли совсем сомкнулось над ней.


   СНОВА АГРИППА

   Столько всего сразу, что голову можно потерять. Генеральные  штаты  в
Париже, недурная помесь - полоумное сектантство и вздорная наглость бли-
зящейся к полному упадку всемирной державы, которая до последней  минуты
стремится пожирать королевства. А разыгрывается весь этот фарс перед лю-
дом, которому куда лучше было бы, если бы настоящий  его  король  раздал
ему хлеб родной земли, вот ради чего стоило бы потрудиться! "Наше назна-
чение в жизни по большей части игра".  Так  говорил  ныне  прославленный
старый друг короля французского по имени Монтень; тот самый,  кто  гово-
рил: что я знаю? Но незабываемы остались для короля его слова: "Сомнения
мне чужды". Да, некоторые черты внешнего мира заставляют презреть  коле-
бания и убивают нашу доброту. Надо идти на них приступом и сокрушать  их
без пощады, что внешний мир склонен прощать, по крайней мере до поры  до
времени. Или лучше, во имя государственных соображений, совершить  наси-
лие над самим собой, изменить своей вере, отречься от  нее?  Бог  весть,
что будет потом. Но такова, как видно, его воля, выхода нет, нет  уже  и
края у бездны, и не осталось разбега для великого смертельного прыжка.
   А потому спеши! Как же поступил тут Генрих? Он призвал к себе  своего
д'Обинье, своего пастыря в латах, свою бесстрашную совесть, того, у кого
всегда поднята голова, на устах псалмы и  спокойная  улыбка  праведника.
Низенький человечек Агриппа заметил:
   - Я пользуюсь высоким благоволением и не знаю отдыха от дел. - Но  за
дерзкой миной скрывалось мучительное сознание, что нужен он в  последний
раз. В последний раз, Агриппа, твой король  Наваррский  призывает  тебя.
Потом он совершит смертельный прыжок на ту сторону, а по  эту  останутся
все его старые друзья из времен битв, из времен бедности и истинной  ве-
ры.
   Агриппа воспользовался случаем поговорить с королем и напрямик выска-
зал все сразу, начав, по привычке, с того, что у него нет денег. Кому не
известно, что он не меньше шести раз спасал королю жизнь.
   - Сир! Вашими финансами управляет темный проходимец, и  как  раз  он,
этот самый д'О, подстрекает вас перейти в католичество. Судите  сами,  к
чему это поведет!
   Агриппа думает: "Когда это свершится, ни единого слова не пожелает он
выслушать от меня. Какое страшное расстояние между свершенным и  несвер-
шенным. Теперь он склоняет передо мной голову. Теперь он говорит".
   Генрих:
   - Totuc munduc exercet histrionem.
   Агриппа:
   - Я вижу, папа приобретает дурного сына. А нас вы покинете и заслужи-
те ненависть отважных людей, всецело преданных вам.
   Генрих:
   - Все зависит от рассудительности человека. Мой Рони советует мне ре-
шиться.
   Агриппа:
   - Недаром у него голубые глаза, как из фаянса, и щеки точно  размале-
ванные. Ему не важно, что вы попадете в ад.
   Генрих:
   - А мой Морней! Морней, или добродетель. Мы немало спорили. Оба мы не
признаем чистилища. На этом я стою крепко, и ни один поп  не  переубедит
меня, будь покоен, но, принимая причастие, мы пьем истинную кровь  Хрис-
тову, это я всегда отстаивал.
   Агриппа:
   - Спорить хорошо и полезно для души, покуда она еще стремится постичь
истину. Наш честный Морней верит в вас. Его вам легко  обмануть,  обещав
ему созвать собор из богословов обоих исповеданий, дабы  определить  ис-
тинную веру. Но если истина не та, которая полезна, собор не имеет смыс-
ла.
   Генрих:
   - А я говорю, имеет смысл. Ибо многие пасторы согласились уже в  том,
что душу можно спасти, исповедуя как ту, так и другую религию.
   Агриппа:
   - Если плоть подобных пасторов немощна, то и духом они не сильны.
   Генрих:
   - Мне спасение души моей поистине дорого.
   Агриппа:
   - Государь, в это я верю. Теперь же я прошу и заклинаю вас, чтобы  вы
постигли настоящую цену каждого из ваших сподвижников. Не все мы холодны
и архирассудительны, подобно Рони. Не все мы обладаем непорочностью  ва-
шего дипломата Морнея. Но один из лучших  ваших  воинов,  Тюренн,  задал
вопрос, почему нельзя изменить вам: сами ведь вы подаете пример.
   Вот уж снова король поник головой, замечает Агриппа.
   Генрих:
   - Измена. Пустой звук.
   Он вспоминает разговор с сестрой. Самые близкие изменяют друг  другу,
слишком поздно сознают это и видят, что им, дабы не изменять,  следовало
не родиться вовсе. Тут он слышит имя пастора Дамура.
   Агриппа:
   - Габриель Дамур. Помните Арк? Когда, казалось, все для вас  погибло,
он запел псалом, и вы были спасены. При Иври он прочел молитву: вы побе-
дили. Настали времена, когда он громит вас с амвона. Прежде ядовитые га-
ды шипели, но были бессильны против вас. В этом же суровом голосе -  ис-
тина, но отступнику она все равно Что яд. Община верующих отворачивается
от него.
   Действительно, пастор Дамур написал королю: "Лучше бы  вам  слушаться
Габриеля Дамура, чем какой-то Габриели!"
   Генрих:
   - В чем моя главная вина?
   Но на это Агриппа не отвечает - из целомудрия или оттого, что высоко-
мерие его не простирается так  далеко,  чтобы  произнести  окончательный
приговор. "Великая вавилонская блудница", - думает он, так и пастор  Да-
мур говорил втихомолку, но не перед прихожанами, во избежание  соблазна.
"До чего доведет тебя эта д'Эстре, сир. Она обманывает тебя, о  чем  ты,
во всяком случае, должен знать. А вдобавок еще ее отец ворует".
   Агриппа:
   - Душа моя скорбит смертельно. Хорошо было время гонений. Почетно бы-
ло изгнание. Уединенная провинция на юге, до престола еще далеко, и ког-
да у вас не было денег для игры в кольца, вы поручали мне сочинить  бла-
гочестивое размышление, чтобы без больших издержек  развлекать  двор.  А
звездой над нашей хижиной была сестра ваша, принцесса.
   Генрих:
   - Я всегда подозревал тебя в пристрастии к ней.
   Агриппа:
   - Она перекладывала на музыку мои стихи, она пела их. Тщетным  словам
моим она давала звучание, скромные весенние цветы перевязывала золотом и
шелком.
   Генрих:
   - Мой Агриппа! Мы любим ее.
   Агриппа:
   - И пусть голос отказывается мне повиноваться, все  же  признаюсь,  я
увидел ее вновь. Как ни тайно и быстро отослали вы  принцессу  в  долгий
обратный путь, я поджидал ее на краю леса.
   Генрих:
   - Не утаивай ничего, что она сказала?
   Агриппа:
   - Она сказала, что в Наваррском доме царит салический  закон,  дающий
наследнику по мужской линии все - только не твердость духа.
   Сперва у короля опустились руки, так страшны были ему эти слова сест-
ры. Но вслед за тем он судорожно сплел пальцы и прошептал:
   - Моли бога за меня!


   ТАИНСТВЕННЫЙ СУПРУГ

   И Агриппа молился, и еще многие другие, каждый в своем  сердце  моли-
лись в это время за короля, ибо им на самом  деле  казалось,  что  он  в
опасности, особенно душа его, однако и тело тоже. Спасение пришло или по
меньшей мере возможность спасения открылась королю. Господин д'Эстре вы-
дал дочь замуж.
   Ее последнее приключение в Кэвре с королем на кровати и с  обер-штал-
мейстером под кроватью так или иначе дошло до его ушей, Бельгард не умел
молчать. Кроме того, ревнивец отомстил за свое унижение, он  влюбился  в
мадемуазель де Гиз из рода лотарингцев; но род этот все еще стремится  к
престолу, герцог Майенн по-прежнему воюет с королем.  А  потому  Блеклый
Лист исчез с горизонта - его не видно было ни в траншеях под Руаном,  ни
во время частых поездок короля по стране для военных целей.  Папаша  д'-
Эстре воспользовался отсутствием обоих, чтобы выдать Габриель  замуж  за
господина де Лианкура - человека невзрачной наружности, которого он  сам
подыскал. Ни умом, ни характером тот также  не  отличался,  зато  прижил
четверых детей, и двое из них были живы. Это отец особенно ставил на вид
Габриели: любовные связи ни к чему не приводят; а при таком супруге  она
может быть уверена, что станет матерью. Это была первейшая забота госпо-
дина д'Эстре. Затем не худо, что избранник - тридцатишестилетний состоя-
тельный вдовец, замок его расположен  поблизости,  происхождение  вполне
удовлетворительное.
   Габриель, с тоской в сердце, оказала сперва надменное, но не  слишком
решительное сопротивление. Она чувствовала, что покинута своим  прекрас-
ным соблазнителем, не надеялась также и на помощь своего высокого  пове-
лителя, иначе она позвала бы его. Кроме того, она рада была позлить обо-
их - и высокого повелителя, и сердечного друга. Больше  хлопот  причинил
господину д'Эстре его зять, который, будучи от природы  робок,  трепетал
при мысли о том, чтобы оспаривать у короля столь  недавнюю  его  победу.
Независимо от этого, мадемуазель д'Эстре была для него  слишком  хороша.
Он слишком сильно ее желал, что при его робости предвещало немало  разо-
чарований. Он знал себя, хотя, с другой стороны, именно скромное  мнение
о себе внушило ему теперь чувство духовного превосходства. Таков был  по
натуре господин де Лианкур, а посему, когда наступил торжественный день,
он улегся в постель и притворился больным. Нуайонскому губернатору приш-
лось с солдатами везти своего зятя к венцу.  При  таких  обстоятельствах
всем было не по себе, кроме честного малого д'Эстре, который  чувствовал
себя на высоте положения, чего обычно с ним не бывало. Тетка,  мадам  де
Сурди, казалось, могла бы считать, что на  блестящей  карьере  их  семьи
поставлен крест; однако она не горевала - ей хорошо были известны  прев-
ратности счастья.
   Когда госпожа Сурди, спустя три дня после свадьбы, нарочно предприня-
ла поездку из Шартра в замок Лианкур, что же она узнала? Вернее, она де-
ликатно выспросила племянницу и сама же подсказала ответ. В конце концов
трудно было установить, как все  произошло;  одно  осталось  бесспорным:
господин и госпожа де Лианкур спали врозь. Едва услышав это, возмущенный
отец молодой женщины поскакал галопом в замок Лианкур - увидел смущенные
лица и не добился ни решительного "да", ни ясного "нет". Только в разго-
воре с глазу на глаз дочь призналась ему, что брак ее до сих пор по-нас-
тоящему не свершился и, насколько она успела узнать господина де Лианку-
ра, надежд на свершение мало. Честный малый, побагровев от гнева до  са-
мой лысины, бросился к презревшему свои обязанности хозяину замка.  Отец
четверых детей - и осмеливается нанести такое оскорбление!  Господин  де
Лианкур извинился, сославшись на удар копытом, недавно, на  беду,  нане-
сенный ему лошадью.
   - В таком случае не женятся! - фыркнул честный малый.
   - Я и не женился, вы меня женили! - тихо отвечал  затравленный  зять.
Хотя он держался робко, но вместе с тем как  будто  витал  в  заоблачных
сферах. Трудно было понять, с кем имеешь дело: с чудовищем  притворства,
со слабоумным или с призраком. Господин д'Эстре сразу пал духом и умчал-
ся прочь из этого замка.
   Тотчас вслед за тем, получив соответствующ