первым королевством Запада. Держитесь стойко, король  Генрих
и верный его слуга Рони, пока вы живы. Что будет после меня? Я  женат  и
не имею наследника. Бесценная моя повелительница, подари мне сына, чтобы
я владел моим королевством".
   - Я никогда не буду владеть им без тебя и твоего  лона.  -  Последние
слова он произнес уже не про себя, он обратился с ними  ввысь,  к  луне.
Они прозвучали так же интимно, каков был и свет луны.
   И с этой минуты король, сегодня  захвативший  власть,  направил  свои
мысли к светилу, где, как ему вообразилось  сейчас,  обитала  прелестная
Габриель. Ведь он сам поселил ее в изящном и скромном дворце  поблизости
отсюда; и кроткое светило кажется таким же близким.  "Гирлянды  восковых
свечей горят в этот час в ваших покоях, мадам.  Я  стою,  вслушиваюсь  и
вдыхаю ваш отблеск, маркиза".
   В тот миг, когда он зашел в своих мечтаниях далеко, явился его первый
камердинер  и  поставил  все  на  место  сообщениями  более   житейского
свойства. Прежде всего, ему удалось отыскать для короля спальню, куда он
и повел его. Генрих миновал множество лестниц и галерей, не обращая вни-
мания на окружающее. Его не интересовало также, что еще  успел  предпри-
нять д'Арманьяк. Тот начал сам, снимая башмаки со своего господина:
   - Так называемый Оливье закован в цепи и заточен в темницу.
   - Он уже давно был заточен здесь, в Лувре, - зевнув, заметил  Генрих.
Д'Арманьяк перебил его не без строгости:
   - Верховного судью вашего парламента подняли с постели, и он поспешил
явиться, чтобы допросить его. Обвиняемый сознался во всех своих преступ-
лениях, они составят перечень, для которого потребуется  несколько  пис-
цов. На рассвете его будут судить.
   - Какая спешка! Где его повесят? А что ты делаешь с моими  башмаками,
почему ты столько времени теребишь их?
   - На Луврском мосту будет он висеть, чтобы Париж  видел  воочию,  как
карает король. Сир! Башмаки мне придется разрезать на вас.  Их  не  ста-
щишь. Они собрали липкую грязь со всего города и присосались к вашим но-
гам.
   - Сильнее всего дождь лил, когда уходили испанцы. Оставь на мне  баш-
маки, чтобы я во сне вспоминал испанцев. Смертного приговора Оливье я не
подпишу.
   - Сир! Вы не будете любимы в народе, если пес, петух или паяц,  расп-
родавший вашу мебель, не будет висеть на Луврском мосту.
   Д'Арманьяк незаметно взрезал заскорузлую кожу башмаков  и,  сняв  их,
согрел ноги короля в своих руках. При этом он поднял к нему лицо, и Ген-
рих заметил, что д'Арманьяк уже не тот, каким был  двадцать  лет  назад.
Тот бы не сказал: "Сир! Вы не будете любимы в народе". Даже ни на миг не
обеспокоился бы по этому поводу - во-первых, потому, что не допускал да-
же такой мысли, а главное, потому, что не в обычае отважного  бойца  тех
времен было предаваться размышлениям. Он, не мешкая, являлся на  выручку
всякий раз, когда господин его попадал в опасные положения, даже  самого
герцога Гиза, признанного любимца народа, д'Арманьяк без промаха  разру-
бил бы пополам, как он после своего  успешного  вмешательства  заявил  в
кичливой речи; герцог задним числом побледнел, услышав это.
   - Старый друг, - озабоченно сказал Генрих. - Что сталось с тобой?
   На лице дворянина была написана кротость, доходящая до робости.
   - Раньше ты бы не ставил любовь моего народа ко мне в зависимость  от
виселицы. - Арманьяк стареет, - решил государь. Однако  вслух  этого  не
сказал. - Должно быть, самоуверенность убывает с годами, - заключил он.
   - Вы узнаете эту спальню? -  неожиданно  спросил  Д'Арманьяк.  Генрих
удивленно оглянулся. Комната средних размеров, убогая дощатая постель  с
соломенным тюфяком; только странно, что вверху под  полуразрушенным  по-
толком висят остатки балдахина. В течение десятилетий держались они  над
тем местом, где некогда молодой король Наваррский со своей женой покоил-
ся на брачном ложе, а его сорок дворян разместились вокруг; слишком рано
поднялся он с этого ложа. Была еще  ночь,  которой  суждено  было  стать
ночью убийств до самого белого дня.
   - Зачем я здесь? - спросил король, который сегодня  захватил  в  свои
руки власть. - Я не хочу задумываться над этим. Вешайте вора  на  мосту,
чтобы моя столица узнала: привидения изгнаны отсюда. Я не  желаю  больше
встречаться с ними. Я буду жить в Лувре, как в новом дворце, ни слова  о
старом, ни единого воспоминания. И народ у меня  новый,  который  хранит
молчание о былом так же, как я сам, - нерушимое молчание.  Я  буду  тру-
диться заодно с моим народом. Привидение висит, и кончено. Мой народ бу-
дет любить меня за то, что я тружусь вместе с ним.


   ДВА ТРУЖЕНИКА

   Странная чета посетила в это утро мастерскую дубильщика Жерома,  рас-
положенную под сводом ворот, между улицей и двором, в очень людном  мес-
те. Тот, что пониже, был король, а повыше ростом - его верный слуга,  по
имени Рони. Об этом, немедленно по их  появлении,  узнали  все.  Солдаты
очистили середину улицы с криками:
   - Дорогу королю!
   Потеха началась, когда король спросил старика ремесленника:
   - Скажи, хозяин, нужен тебе подмастерье? - Дубильщик от смущения ска-
зал "да", и король, не долго думая, скинул кафтан, засучил до плеч рука-
ва рубашки и бойко принялся за работу, стараясь во всем подражать масте-
ру. При этом ежеминутно делал промахи, а главное,  упускал  куски  кожи,
которые уплывали в сток, шедший через двор к вырытой  там  яме.  Раньше,
чем дубильщик заметил беду, в яму успело попасть несколько кусков  кожи.
Сначала он задумался, следует ли ему отнестись к этому обстоятельству  с
покорностью, принимая во внимание особу короля, или по-хозяйски.  И  ре-
шился действовать, как подобает хозяину, а не подданному,  то  есть  без
обиняков требовать возмещения убытков.
   У входа толпились зрители; расчетливый хозяин надеялся выудить у  ко-
роля по меньшей мере столько золотых, сколько кож уплыло в  яму.  Однако
убедился, что тут есть человек, который перещеголяет его в денежных рас-
четах: дворянин и приближенный короля. Господин де Рони упорно торговал-
ся, пока не дошел примерно до настоящей стоимости товара. Удивленный ду-
бильщик почесывал затылок, а зрители смеялись над ним. Король, все время
молча работавший, жестом водворил тишину и, пока мыл  руки  и  одевался,
обратился к присутствующим:
   - Добрые люди, я только что попробовал свои силы в  новом  ремесле  и
должен сознаться: ничего хорошего из моей работы не вышло, всякое начало
трудно; впрочем, у меня вам и не следовало учиться, как правильно  обра-
батывать кожи. Я просто хотел наглядно показать, почему наша отечествен-
ная кожа, некогда столь высоко ценимая в Европе, теперь не находит  сбы-
та. Причина в том, что после бесконечной междоусобной войны с неизбежной
неурядицей и безработицей развелось немало таких негодных  подмастерьев,
как, например, я. Мой хозяин Жером больше и не держит их, с ними у  него
кожи только бы уплывали. Правда, хозяин?
   - Золотые ваши слова, сир! - сказал дубильщик, решив, что пора  пере-
ходить на почтительный тон. - И откуда такой высокой особе знать про на-
ши дела?
   Генрих был осведомлен о них через своего слугу, который  все  узнавал
бог весть каким путем. У солдата Рони были необыкновенные способности  к
хозяйственным делам, и король решил, что пора начать  извлекать  из  них
пользу, отсюда и посещения людных улиц этой странной четой. Король неза-
метно подмигнул своему слуге; затем снова обратился к народу.
   - Дети! - заговорил он. - Дети, помните о славе наших ремесел. Хотите
прятать в чулок звонкую монету, а?
   Они ответили "да", пока еще нерешительно.  Король  продолжал  спраши-
вать:
   - Вы ведь не прочь сытно поесть, дети? Чтобы по воскресеньям была ку-
рица в горшке, а?
   Тут они громогласно выразили свое одобрение. Две женщины пожелали ко-
ролю здравствовать.
   - А я желаю, чтобы народ мой всегда был сыт, - ответил он. -  Есть  у
вас сыновья? - спросил он женщин. - Каких лет? Что они делают?
   Он узнал, что юноши ничего не делают, ибо ремесла находятся в упадке.
   - Все оттого, что ваши сыновья ничему не учатся. Где они?  Подать  их
сюда! - приказал король, а так как мальчуганы, естественно, были в толпе
зевак - где же им еще быть, ведь с улицей,  на  которой  родился,  расс-
таться нелегко, - король немедленно передал их мастеру. И каждого погла-
дил по голове. Только от этого, ни отчего другого, обе матери заплакали.
Другие женщины вторили им, и картина получилась бы очень назидательная и
поучительная, если бы Рони и дубильщик не стали снова ожесточенно торго-
ваться из-за платы за учение. Наконец приближенный короля широким жестом
вручил мастеру деньги, при этом у него на пальцах сверкнули  драгоценные
каменья. Напоследок король наказал мастеру давать юношам вдоволь  белого
хлеба и вина; если же они окажутся совершенно неспособными к работе,  то
половина платы за учение останется мастеру; остальную  сумму  он  должен
принести в Лувр.
   Расчетливость короля больше расположила к нему людей,  чем  его  щед-
рость. А потому они расступились перед ним и очистили середину улицы без
вмешательства солдат. Но случилось так, что как раз в эту минуту, словно
по расписанию, на улице появились носилки; на раскрашенном  лакированном
балдахине колыхались перья, перед домом дубильщика носилки остановились.
   - Это улица Де-ла-Ферронри? - спросила сидевшая в них дама одного  из
носильщиков. Но тут к носилкам уже подоспел господин де Рони, он настой-
чиво зашептал:
   - Мадам, ради бога, замолчите. Вас привела сюда  чистая  случайность,
мы ведь так сговорились.
   - Простите. Какая я стала беспамятная. Я позабыла свою роль, - сказа-
ла Габриель, вид у нее правда был болезненный и усталый. Господин де Ро-
ни предпочел за нее произнести следующую фразу,  чтобы  она  не  сбилась
опять.
   - Как странно, что мы встретились в таком большом городе! Можно поду-
мать, будто здесь только одна улица.
   Это была реплика для Генриха, который не замедлил  ее  подхватить.  В
это время колокола на соседней церкви прозвонили обеденный час.
   - Мадам, - заговорил король, держа шляпу в руке, - я как раз торопил-
ся домой, чтобы сесть за стол в один час со всеми порядочными людьми.  -
Народу явно понравилось, что его обычаи так  строго  соблюдаются.  Когда
слуги уже поднимали носилки, Габриель поспешила вставить еще одно  заме-
чание: она вообще все время нарушала заранее предусмотренный порядок.
   - Сир! Какая странная вывеска на доме, из которого вы только что выш-
ли.
   Генрих оглянулся. На стене было изображено сердце, увенчанное короной
и пронзенное стрелой.
   Генриху становится страшно, он сам не  знает,  почему  холодный  ужас
сжимает ему сердце. Увенчано и пронзено. Обратившись к Габриели, он  го-
ворит:
   - Мадам! Есть сердце, которое  по  вашей  милости  испытывает  ту  же
участь: увенчано и пронзено.
   Он сказал это тихо, для нее одной. Взял кончики ее  пальцев,  которые
она ему протянула, и так сопровождал  сидящую  в  носилках  даму  сквозь
одобрительно перешептывающуюся толпу. Рони следовал за ними, лицо его не
выражало ничего, кроме гордого достоинства. А за личиной мелькала мысль:
"Галиматья". Только это ей и нужно. Впрочем, его личное  мнение  о  пре-
лестной д'Эстре и без того было раз навсегда составлено и  гласило:  она
глупа. Однако с недостатком ума, равно как и с другими ее  опасными  ка-
чествами, он склонен был мириться и пока что ладить с ней. Деятелям  мо-
лодого государства необходимо держаться друг друга, ибо в  новую  власть
начинают верить только после того, как она в сознании людей примет опре-
деленные формы.
   Так двигались они: носилки, король, его верный слуга - двигались  под
охраной немногочисленной стражи по кишащему людьми Парижу,  который  еще
так недавно не пропустил бы их безнаказанно. Рони из улицы в улицу  тща-
тельно отмечал все, что говорилось. Генрих делал вид,  будто  ничего  не
слышит и занят всецело своей дамой. Однако  не  упускал  ничего.  Кто-то
громко спросил в толпе: что это за красотка? На что невежа солдат  отве-
тил, оттесняя любопытного с дороги:
   - Это королевская шлюха. - Солдат вовсе не думал выразить  презрение,
он просто употребил то слово, к которому привык. Однако он был из личной
охраны короля, кругом засмеялись, и, прежде чем смех стал пагубным, Ген-
рих сам присоединился к нему. Таким образом смех остался безобидным.
   Он хотел, чтобы и все протекало безобидно. Переход от недавнего  без-
закония к господству права должен совершиться незаметно,  словно  ничего
не случилось. Зато сам он глубоко проникся сознанием, что  это  решающие
дни как для него, так и для королевства; и чему дашь теперь  волю,  того
никогда больше не вернешь. По имени он был королем уже пятый год. "Отку-
да у меня взялось столько терпения?" - подумал он про  себя.  Постоянная
тревога терзала его, ему казалось, что он нужен одновременно  повсюду  и
каждая минута может быть решающей... Он это тщательно скрывал и от улич-
ной толпы, и от своего подневольного двора, и от своего тайного  совета.
Был прост, кроток и благодушен и именно потому вскоре  слег  в  жестокой
лихорадке, той самой, которой всегда расплачивался за тяжкие труды и ко-
ренные перемены в жизни. Пока что болезнь исподтишка завладевала им и по
нему ничего не было заметно. Разве что среди множества людей, у  которых
он был на глазах, нашелся бы особенно тонкий наблюдатель. Тому, по край-
ней мере впоследствии, кое-что стало бы ясно.  Когда  его  величество  в
урочный час слег в лихорадке и тихо что-то бормотал нараспев в  подушку,
- только его сестра и первый камердинер слышали, что это были  гугенотс-
кие псалмы; тут-то и можно было сказать: "Ага, вот оно что!  Теперь  по-
нятны очень многие странности".
   Подобного рода заключения были чужды его  привычному  спутнику  Рони;
приближающейся лихорадки он, разумеется, не замечал. Экономика  вкупе  с
баллистикой поглощали его, - не считая забот о собственном  преуспеянии.
Губернатор города Манта - это все, чего ему до сих пор удалось добиться.
Его милостивый, но осторожный государь не спешил вводить  протестанта  в
финансовую коллегию, члены которой, все сплошь католики,  восприняли  бы
такое назначение как настоящий переворот. И не  столько  из  соображений
религии, сколько из страха за свой чрезмерные доходы.  Расхищение  госу-
дарственной казны до сих пор почиталось вполне естественным и  дозволен-
ным для целой армии финансовых чиновников, вплоть до самой ее  верхушки.
Но вот какое-то чутье подсказало им, что захват власти королем  Генрихом
ставит не только под сомнение, но и под угрозу их привычки.
   Король пробовал предостерегать их, сначала, правда, в виде  шутки,  в
тех случаях, когда старался показать свою доступность,  а  случаи  такие
бывали постоянно. Он все еще продолжал водить знакомство с  простым  лю-
дом, сам разъезжал повсюду, когда того требовали дела, и играл с горожа-
нами в мяч, а выигранные деньги прятал в шляпу.
   - Эти денежки я придержу, - заявлял он, - их у меня никто не  стянет,
они ведь не пройдут через руки моих финансовых чиновников. -  Его  слова
немедленно доходили до ушей этих последних, тем не менее они не особенно
боялись короля, который в веселую минуту может сказать лишнее, они  чуя-
ли, что опасность надвигается с другой стороны.
   В доме, носившем название арсенала, сидел некто и неуклонно  проверял
их. Только это и было им известно. Ни единого слова не просачивалось  из
уединенного дома, кроме шушуканья их шпионов. Человек, сидевший в строго
охраняемом кабинете, выводил длинные ряды  цифр;  они  показывали,  нас-
колько возросли цены, пока еще в изобилии  притекало  испанское  золото.
Заработки не поспевали за ценами; и что же осталось после того, как  ис-
сякли потоки пистолей? Дороговизна, привольное житье для немногих преус-
певших и мучительное прозябание для большинства.
   Отсюда много самоубийств,  а  также  разбой.  Как  посягательства  на
собственную жизнь, так и грабительские налеты обычно объясняются упадком
веры и открытым сопротивлением государственному порядку.
   Безмолвный труженик в доме, именуемом арсеналом, открывал иные причи-
ны, их огласка была крайне нежелательна для многих лиц. Они охотно выво-
локли бы его из этого дома. До Сены оттуда не больше ста шагов;  неплохо
было бы темной ночью погрузить в ее воды этого  человека  вместе  с  его
цифрами, да так, чтобы он не вынырнул никогда. На беду, знаток  экономи-
ческих вопросов в то же время и артиллерист. Его докладные записки коро-
лю касаются промышленности и сельского хозяйства,  но  также  и  усовер-
шенствования орудий. Во дворе его дома стоят  наготове  пушки  вместе  с
орудийной прислугой, поэтому захватить его нелегко. Никогда не  выезжает
он без охраны, особенно когда везет королю докладные записки. Конечно, и
эскорт и драгоценности, которыми он увешан, - признаки  высокомерия.  Но
главное, он насквозь видит почтенных людей, изрядно наживающихся на  го-
сударстве. Все говорят о том, что он толкает короля на самые рискованные
мероприятия.
   Это было неверно. Никто не понимал Рони, хотя его постоянно видели за
работой. Что он был за человек, к чему стремился? Взорвать башню,  зало-
жив в нее уйму пороха, способен всякий. Посреднику не потребовалось мно-
го ума, чтобы выторговать у продажного губернатора город Руан, но отнюдь
не управление артиллерией у своего государя. Оно отдано в руки отца бес-
ценной повелительницы, в руки простофили,  который  с  каждым  днем  все
больше теряет разум. Господин де Рони, как известно, этого  не  простил.
Все знали, что у него нелады не только с  бесценной  повелительницей;  в
глубине души, - если предположить, что у человека с каменным лицом  есть
глубина души, - он ненавидит своего короля, это вне  сомнения.  Господин
де Вильруа всем сообщал об этом по секрету, теперь это ни  для  кого  не
тайна. Господин де Рони ненавидит короля, он только - не без основания -
боится быть убитым, если изменит ему. Зато  алчность  его  невообразима;
посулами и наличными деньгами, которые мы вернем себе после его преждев-
ременной смерти, нам не трудно привлечь его на свою сторону. В сущности,
он только того и ждет; этот плут стряпает свои  докладные  записки  лишь
затем, чтобы побольше выжать из нас.
   Господин де Вильруа, который так глубоко ошибался в Рони,  был  убеж-
ден, что весь мир состоит из плутов; опираясь на собственный опыт, он не
понимал, как молено достичь чего-либо иным путем. Он попеременно  преда-
вал то Лигу королю, то короля Лиге - обходясь  без  фантазии  и  тяги  к
притворству, которые побуждали гуманиста и мухолова Бриссака  ловко  ра-
зыгрывать комедию и обманывать безразлично кого, единственно из любви  к
искусству. Это не было свойственно господину де Вильруа, значительно бо-
лее прямолинейному мошеннику. Генрих, знавший толк в людях, с первого же
дня  призвал  его  в  свой  финансовый  совет.  Там  Вильруа  воровал  и
усердствовал вовсю. Вот образчик его козней, да еще не самых худших: по-
хитить короля, доставить его в одну из непокорных  провинций  и  открыть
торг его жизнью и смертью. Если мятежники заплатят больше, королю конец.
Если больше заплатит он сам, ему будет сохранена жизнь.
   Прекрасно осведомленный насчет господина де Вильруа и  ему  подобных,
Генрих сначала предоставил им обогащаться вволю, но при этом предостере-
гал их, всегда шутливо, всегда обходительно, даже и тогда,  когда  само-
лично обращался к ним с предостережением, не доверяясь молве. У господи-
на де Вильруа превосходное поместье, король заезжает туда. Так,  случай-
ная загородная прогулка без всякой помпы, двенадцать или пятнадцать гос-
под, без слуг и поклажи; все очень проголодались. Король  идет  прямо  в
коровник, служанка как раз доит коров.
   - Сир, добрый наш государь, - говорит она.
   - Я добр ко всем, кто честно работает, как ты, - говорит он и  просит
налить себе молока. Все дворяне вместе с коро