, но не все ли равно. Не успела  Катрин
опомниться, как была обвенчана в кабинете короля.
   Герцог не замедлил удалиться, да и архиепископ понял, что он уже лиш-
ний. Брат и сестра остались с глазу на глаз. Катрин сказала:
   - Сир! Я дивлюсь вам, как вы молоды. Как стремительны.
   Он почувствовал в  ее  тоне  скрытую  иронию  с  оттенком  покорности
судьбе.
   - Мадам! Это должно было наконец случиться, - услышала она его слова,
так сухо он не говорил с ней никогда в жизни. - Должно было, и для прес-
тола и для наследования. Граф де Суассон  не  может  дольше  преграждать
путь моим наследникам.
   Жалкое лицо сестры дрогнуло. Она исподлобья взглянула на брата;  надо
надеяться, что в ее взгляде была лишь строгость, а не что-то  еще  менее
лестное.
   - При теперешней вашей стремительности, - заговорила она, - вам  сле-
довало бы тут же на месте совершить другое венчание.
   Он смолчал и отвернулся. Она собралась уйти, тогда он мигом  очутился
подле нее и заключил ее в объятия. Они долго стояли, прижавшись  друг  к
другу, и ни один не желал разомкнуть объятия. Он ничего не  объяснял,  и
она ничего не спрашивала. И брат чувствовал: "Вот  так  мы  состарились.
Прости мне твои утраты. Для своей славы я пожертвовал твоим  счастьем  -
отнюдь не сгоряча. Я дал тебе с ним состариться. Катрин, ты ведь  память
о нашей дорогой матери, она твоими глазами  смотрит  на  меня.  Пока  ты
здесь, не все еще миновало".
   А сестра чувствовала:
   "Снова, как встарь, мы вместе, пусть перед концом. Трижды смерть под-
биралась к тебе. Благодаря опыту в обращении с ней ты избег  ее  покуше-
ний, не поддался ни болезни, ни убийцам, теперь довольно. Откажись,  до-
рогой брат, от прелестной Габриели, которая стоит тебе жизни. У нас дос-
таточно было времени, чтобы смириться. Между тем ты остался молод,  твоя
внутренняя твердость противостоит годам, тебя, в сущности, ничто  близко
не задевает. Ты не можешь увянуть, можешь только сломиться.  Неужели  я,
такая усталая, увижу, как ты будешь лежать на парадном ложе с крестом  в
сложенных руках?"
   Он заметил, что она вздрогнула у него на груди. Он  отклонил  голову,
заглянул в ее лицо, а она в его. Глаза сухи у обоих. Где вы, слезы,  где
то время, когда мы ссорились, мирились, бывали добрыми или злыми и  смех
и слезы давались нам без труда?
   Прелестная Габриель изменила своей природе и стала проявлять капризы:
не будучи больной, она на целую неделю закрыла свои  двери,  мало  того,
она заперла потайной ход между своим домом и Луврским дворцом...  Генрих
послал к ней пажа Сабле, узнать - каковы будут ее приказания. Она велела
отвечать, что очень занята со своими астрологами, они доводят ее до  го-
ловной боли. Юный Гийом преклонил колено и попросил выслушать его наеди-
не.
   - Довольно, - сказала она, вспылив, и отослала его прочь. В эту  пору
она была занята только своими предсказателями.
   Генрих опасался влияния подобных людей, он говорил:
   - Они до тех пор будут лгать, пока, чего доброго, не выскажут правды.
   Ввиду этого его встреча с ними вряд ли сошла бы благополучно; а пото-
му он обратился за помощью к сестре. Она отправилась через потайной ход;
у дверей она стучала, пока ей не открыли. Она бесшумно вошла в  комнату,
где раздавались голоса и был полумрак. Единственная свеча освещала звез-
дочета, гадалку на картах и третьего, который читал по руке.  Несчастная
красавица отдала себя во власть трем мудрецам, выслушивала беспрекослов-
но их приговоры, от которых у нее не  раз  вырывался  стон.  Катрин  по-
чувствовала к ней глубокую жалость. До чего мы дойдем, - эти  слова  она
часто повторяла с недавних пор; они, увы, были применимы  и  к  женщине,
которую она прежде почитала счастливейшей из смертных. Каждый из  колду-
нов был в соответствующем одеянии, но безразлично, в мантии или в остро-
конечной шапке, в маске или внушительном обличье врача, они не умели яс-
но растолковать ни одно видение или знамение, вместо уверенности пробуж-
дали тревогу и вселяли неопределенные страхи, от которых их жертва  сто-
нала. Бедняжка знала только свой молитвенник; ей  становилось  жутко  от
одного перелистывания толстых фолиантов, а гороскоп ее ничего не показы-
вает, кроме того, что замужем она будет всего один  раз.  Неужто  звезды
считают, что она уже была замужем?  Когда  брак  не  был  осуществлен  и
объявлен недействительным? Но вот по руке ее прочли, что она умрет моло-
дой и не выполнит своего назначения, - в случае если у нее будет еще ре-
бенок. Тут она вырвала руку и судорожно сжала ее. И как раз в эту минуту
гадалка в маске сама смешала карты, так, что они полетели  со  стола  на
пол. А Габриель бросилась бежать.
   Ее перехватила мадам Екатерина и повела в отдаленнейший покой; по до-
роге Катрин поворачивала все ключи.
   - Мой дорогой друг, наперекор всему я знаю достоверно, что вы достиг-
нете своей цели, - сказала Катрин, искренней, чем прежде, желая ей  это-
го.
   Габриель произнесла беззвучно:
   - Мои созвездия и линии руки показывают противное, не  говоря  уже  о
картах.
   - А воля короля? - возразила ее доброжелательница.
   Габриель, едва слышно:
   - Она бессильна.
   Мадам Екатерина Бурбонская:
   - Вас обманывают. Я уважаю тайны небес, но три предсказателя, да  еще
завидующих друг другу, не давали  бы  одинаковых  ответов,  если  бы  не
действовали по чьему-то наущению.
   Габриель, сквозь горькие рыдания:
   - И все-таки они сказали правду. Я ношу под сердцем дитя, которое по-
мешает мне выполнить мое назначение.
   И тотчас же судорожно обхватила Катрин за плечи, умоляя:
   - Ни слова об этом!
   Катрин поцеловала ее.
   - Теперь-то все и наладится! - возразила она с нежной улыбкой.
   Габриель не верила.
   - Ребенок этот - мой рок, - упорно твердила она. Под конец Катрин по-
советовала ей принять юного Сабле и выслушать то, что он надумал. Ибо он
предан и смел.
   - Он ничем мне помочь не может.
   - Он сочинил о тебе песню, прелестная Габриель. Люди поют ее во  всем
королевстве. Ему стоит только пойти и призвать их.
   - Кого? И зачем? Чтобы они спели песню? Ненависть кричит много  гром-
че.
   В конце концов Габриель обещала исполнить просьбу сестры короля. Пос-
ле беседы с пажом она от имени короля отпустила его домой, и Гийом спеш-
но отправился в свою провинцию Турень, где течет Луара.
   Габриели же между тем впору было взобраться на высокую башню и оттуда
звать на помощь, так сильно возрастали в ней страх и  гнев  оттого,  что
происходило тем временем и о чем она узнавала.
   Новый канцлер был ее ставленником. На место старика Шеверни, которого
невозможно было дольше терпеть, несмотря на  его  отношения  с  госпожой
Сурди, бесценная повелительница посадила некоего господина  де  Силлери.
Для этого ей пришлось пустить в ход все свое  влияние  на  короля,  зато
среди самых ближних его советников она располагала теперь  одним  против
двух, которых звали Вильруа и Сюлли.
   Король совершал противоречивые поступки. Так как сестра  открыла  ему
тайну его возлюбленной и настойчиво просила утешить ее, в нем возоблада-
ли неясные чувства. Он поспешил лично повторить свои клятвы - и на  этот
раз принес с собой кольцо. Примечательное кольцо,  -  епископ  Шартрский
надел его на палец королю во время его коронования и обручил  Генриха  с
Францией.
   - Сир! Что вы делаете, - сказала Габриель. К своему ужасу, она сказа-
ла больше, чем следовало. - Мои звезды превращают  ваш  подарок  в  нес-
частье, - призналась она. Генрих ответил:
   - Бесценная любовь моя. Мы никогда не можем принести друг другу  нес-
частье. У нас обоих одна звезда, и зовется она Франция.
   И тут кольцо, отягощенное символами и драгоценными камнями,  действи-
тельно соскользнуло с его пальца на ее палец. Она же едва сдержала крик:
кольцо обожгло ее, она встряхнула рукой, и оно упало на пол.
   Генрих убедился, что у нее нет уже прежней силы и решимости. Он  при-
писал это ее положению. А его собственная медлительность, -  почему  сам
он медлит? Причины к этому как  будто  нет,  кроме  финансов  его  коро-
левства, тех громадных сумм, что он должен великому герцогу Тосканскому.
Кто же способен помочь ему? Он вызвал к себе Рони. Верный  слуга  своего
государя, по свойственной ему прямоте и трезвости, наверно, успел забыть
свою ссору с герцогиней де Бофор. А если и не забыл, то  размолвка  эта,
столь бессмысленная и жестокая, несомненно, заставила призадуматься  его
рассудительную голову... "Он будет сговорчивее, чем раньше,  не  потому,
что сердце его смягчилось, нет, но служение,  служение  мне  требует  от
господина де Рони, чтобы он облегчал мои заботы, вместо  того  чтобы  их
усугублять". Так думал Генрих, когда вызвал к себе своего министра.
   Генрих, сам не зная почему, ожидал этого разговора с некоторым смуще-
нием. Осторожно, окольными путями подошел он к  планам  своей  женитьбы,
словно это не его планы, а так нужно для блага государства. Даже сам па-
па ставит его перед такой необходимостью, ибо  он  теперь,  по-видимому,
готов расторгнуть его первый брак.
   - Если бы все делалось по моему желанию, - сказал Генрих,  оправдыва-
ясь, - то моя будущая избранница обладала бы семью главными добродетеля-
ми сразу и, кроме красоты, скромности, ровного  характера,  живого  ума,
высокого рождения и плодоносного чрева,  имела  бы  еще  и  большие  бо-
гатства. Только такая родится не часто, - сказал он в  надежде  услышать
ободряющее слово. Но не дождался его. - Ну, подумаем вместе, -  попросил
Генрих, однако принужден был сам перебрать принцесс, испанских, немецких
и из своего собственного рода. Из семи добродетелей каждая обладала лишь
немногими, о протестантках вообще не могло быть речи. Говорят,  будто  у
флорентийского герцога весьма красивая племянница, розовая и  белокурая.
- Только она  из  рода  старой  королевы  Екатерины,  которая  причинила
столько зла мне и моему королевству.
   Таким образом Генрих старался предупредить худшее. Теперь пришла оче-
редь верного слуги, который не на шутку поразил своего господина. Он  не
стал противоречить. Явно наперекор своему нраву он высказал  мысль,  что
ни богатство, ни королевское происхождение отнюдь не обязательны. Король
хочет иметь жену, которая бы ему нравилась и дарила ему детей. Пусть  же
оповестит по всему королевству, чтобы отцы красивых взрослых  дочерей  в
возрасте от семнадцати до двадцати лет привезли их в столицу.
   От семнадцати до двадцати - Габриель уже  вышла  из  этого  возраста.
Генрих понял, что Рони преувеличивает свою  покорность  и  уступчивость,
дабы отпугнуть его. Он придал желанию короля вид  некоей  сказки.  Отцы,
привозящие из всех провинций своих дочерей на смотрины; девушки, собран-
ные под охраной в каком-нибудь доме, чтобы король вволю налюбовался ими.
Насмотревшись на них сколько его душе угодно  и  изучив  их  сокровенные
прелести, он может решить, которая из них родит ему лучших сыновей.
   - Впрочем... - прибавил господин де Рони и от иронии и сказки перешел
к поучениям, в которых был особенно силен. - Впрочем, выдающиеся личнос-
ти и прославленные государи производили на свет весьма хилых детей, чему
можно привести достаточно примеров. - Он сосчитал их по пальцам, начав с
мифических имен из древних сказаний, затем перешел к  персидским  царям,
римским императорам, не пропустил ни одного и закончил Карлом Великим.
   Школьная премудрость - лишнее доказательство  посредственности  этого
человека, не стоило и слушать его. Генрих сказал резко:
   - Довольно притворяться. Вы знаете, кого я имею в виду. Этим я еще не
хочу сказать, что женюсь на ней, - такую оговорку Генрих  сделал,  чтобы
ему не чинили слишком больших препятствий. - Я вам  приказываю  говорить
свободно и с глазу на глаз сказать мне всю правду.
   Министру ничего не оставалось, как только открыто  заявить  государю,
что его союз с герцогиней де Бофор никем не одобряется. Надо ли это пов-
торять?
   - Вы сами устыдитесь, когда волны любви перестанут захлестывать  вас.
- Эти слова были оправданы приказом говорить свободно. А далее: - Насле-
дование вашего престола будет оспариваться, даже  оба  ваши  сына  будут
спорить о нем. Первый - отпрыск двойного прелюбодеяния, второй -  однос-
тороннего. Я не говорю уже о тех, которые родятся у вас позднее, в  бра-
ке; те будут считать себя единственно законными.
   Рони, ныне Сюлли, в конце концов забылся, взял снисходительный тон  и
в снисходительности обнаружил надменность:
   - Я хочу, чтобы вы это обдумали на досуге, и пока  больше  ничего  не
скажу.
   - Вы сказали вполне достаточно, - сурово ответил  Генрих  и  отпустил
министра.
   Он охотно выслушивал так называемые истины. "Все, чем люди могут  по-
делиться, многообразно и назидательно, мне это открывает сущность  чело-
века и с одной стороны всегда справедливо. Но единая истинная истина,  -
где она? Что я знаю?" И все же от разговора с Рони у него  осталось  ка-
кое-то раздражение - не потому, что ему, королю, пришлось выслушать, что
когда-нибудь ему будет стыдно. В течение  долгой  жизни  случается  сты-
диться многих поступков и положений, без которых не проживешь. "Мое бес-
ценное сокровище, самое дорогое мне существо  на  свете,  только  бы  не
слишком много прилипало к тебе от так называемых истин.  Я  должен  сер-
диться на тебя, я раздражен против тебя и сам теперь совсем уж не  знаю,
чем это кончится".
   Габриель, которая знала - чем, изо  всех  сил  стремилась  приблизить
развязку. В свои лучшие  времена  она  хладнокровно  смотрела  навстречу
судьбе, а если и боролась, то без поспешности. Теперь же она не уставала
торопить события и каждый вечер в  спальне  требовала,  отстаивала  свое
право, о котором раньше всегда молчала; право возвысить  ее  она  раньше
предоставляла единственно своему повелителю.  Прелестная  Габриель  сама
себя не возвеличивала, все свершили природа и удача. А несчастная Габри-
ель пользовалась своей красотой как орудием.  Она  напоминала  королю  о
блаженстве, которое дарила ему; но когда она дарила его на  самом  деле,
это было так же естественно, как прорастание зерна.
   Если она в такие вечера показывала на свой живот и громко похвалялась
своей беременностью, ради которой он должен на ней жениться,  то  всякий
раз они оба пугались в глубине души. Он - из-за происшедшей в ней  пере-
мены. Она - потому, что ссылалась именно на то дитя, которое грозило  ей
бедой, звезды и линии руки не допускали сомнений. Если ей дорога  жизнь,
она должна отступиться от своей цели; ей не нужны звезды,  чтобы  понять
это. Однако, вопреки ее знанию и желанию, она злобно и настойчиво  стре-
милась к развязке, а у самой сердце замирало, ибо это противоречило  ра-
зуму и чувству самосохранения.
   Генрих ласкал отчаявшуюся женщину. Его собственное раздражение  исче-
зало, а ее болезненная ненависть, если она и  ненавидела  в  эти  минуты
своего возлюбленного, растворялась в слезах, и  они  дарили  друг  другу
счастье. Наслаждением, страстью, нежностью он убеждал любимую  и  самого
себя в том, что это все то же замкнутое кольцо радостей,  чувственных  и
сердечных. Но ведь другое кольцо, соскальзывая с его пальца на ее,  при-
чинило такую боль, что она уронила кольцо.
   Они снова выезжали вместе на охоту. Генрих почти не покидал  ее.  Ибо
он чувствовал ее страх и сам испытывал опасения за нее, хотя и не  такие
определенные, против которых можно принять меры. Однажды в надвигавшихся
сумерках они возвращались с охоты в сопровождении  только  двух  дворян,
Фронтенака и Агриппы д'Обинье. Вчетвером достигли они  города  с  левого
берега реки, который здесь, неподалеку от старых мостов,  зовется  набе-
режной Малакэ. Работы на новом мосту, сооружаемом Генрихом, были  приос-
тановлены по причине важных событий в королевстве, только  в  этом  году
они возобновлены вновь, пока же нужно переправляться на тот берег в лод-
ке. Вот и челн, и угрюмый лодочник, который своих пассажиров не видит  и
не знает. Король спрашивает, ибо он хочет из каждого извлечь правду:
   - Что ты думаешь о мире, который заключил король?
   Лодочник:
   - Ну, мне-то этого прекрасного мира и вовсе не видно. Ведь налоги  на
все остались, даже на этот жалкий челнок, как же прикажете жить с него?
   Король:
   - И король не старается внести порядок во взимание налогов?
   Лодочник:
   - Король-то, пожалуй, и хорош, но у него есть бабенка; он  ее  содер-
жит, ей то и дело нужны дорогие наряды, разные побрякушки, а кто за  это
платит? Мы. Хоть бы она по крайней мере была ему верна. А то она,  гово-
рят, прямо гулящая.
   Смех короля оборвался. Герцогиня де Бофор была в широком плаще, капю-
шон закрывал ей все лицо. Лодка причалила, оба  дворянина  выпрыгнули  и
подали руку даме. Король последним вышел на берег и крикнул вслед  пере-
возчику, который отчаливал:
   - Я ей это передам! - Тот, долговязый и  костлявый,  стоял,  склонясь
над веслом, и даже головы не повернул. Герцогиня громко сказала  королю,
чтобы слышали придворные и лодочник:
   - Его надо повесить.
   По-настоящему это испугало только одного человека, Агриппу  д'Обинье.
Генрих успел привыкнуть к раздражительности бесценной повелительницы.  А
ведь еще недавно, обезвредив с опасностью для собственной жизни  первого
из двух убийц, подосланных к королю, она просила для него пощады. Генрих
сказал мягко:
   - Не троньте этого беднягу. Нужда ожесточает его. Я  хочу,  чтобы  он
впредь ничего не платил за свою лодку. И тогда, я убежден, он будет каж-
дый день петь: "Да здравствует Генрих! Да здравствует Габриель!"
   Пройдя несколько шагов, Габриель заговорила, сбросив свои  покрывала,
и в голосе ее слышались и горечь и боль:
   - Этот человек был кем-то подучен. Вас хотят убедить, что я всем  не-
навистна. Сир! Когда после нападения на вашу священную особу наших коней
вели под уздцы, ваш народ не питал ко мне ненависти. Вы  помните,  какие
потом раздавались возгласы во дворе и под моими окнами? Народ  не  питал
ко мне ненависти.
   - Мадам, о ненависти нет и речи, -  сказал  Генрих.  Он  обнял  ее  и
чувствовал под широким плащом, что она дрожит всем телом. -  Вы  никогда
не создавали себе врагов. Вы были добры, и благодаря  вам  я  становился
лучше. Я простил моему Морнею трактат против мессы, потому что вы угово-
рили меня. Моему Агриппе, у которого длинный  язык,  я  часто  возвращал
свое расположение благодаря вашей доброте. Я люблю вас, а потому  будьте
спокойны.
   Дул холодный ветер. Генрих крепче запахнул на ней плащ. Сквозь  плот-
ную ткань, которая глушила ее голос, она жалобно шептала:
   - За что меня ненавидят? Я не хочу умирать.
   Они подошли к дому Габриели. Она содрогнулась.
   - Сир! - воскликнула она. - Мой возлюбленный повелитель! Сядем на ко-
ней. Вы увидите, что ваш народ любит меня.
   Тут Агриппа д'Обинье понял, что пора  ему  прервать  свое  испуганное
молчание. Кто же не знает, что происходит? Каждый что-нибудь  да  слышал
либо видел одним глазком. Все догадываются, кроме короля.
   - Выслушайте меня, сир! - сказал Агриппа. - Госпожа герцогиня,  прос-
тите мне то, что я скажу.
   Генрих не узнавал своего дерзкого боевого петуха:  Агриппа,  которому
не по себе и который лепечет, как уличенный грешник!..
   - Сегодня вам в самом деле предстояло увидеть в своей  столице  много
деревенского люда. К  вашему  Луврскому  дворцу  должны  были  собраться
большие толпы и воззвать к вам, дабы вы услышали, чего хочет ваш  народ.
Вам надо решиться и дать ему королеву одной с ним крови.
   - Почему же я не вижу этих людей? - спрашивал Генрих.  -  Откуда  они
пришли? - лихорадочно спрашивал он.
   Агриппа:
   - С Луары пришли они.
   Генрих:
   - Я знаю. Речная прогулка. Один крестьянин обещал мне тогда: вашу ко-
ролеву мы будем оберегать, как вас. Я их не звал. Их здесь нет.  Что  же
случилось?
   Агриппа:
   - Когда они прибыли к арсеналу и хотели пройти в город,  господин  де
Рони с помощью военн