лось сегодня. Мы ходи-
ли по лавкам - мама все покупает к твоей свадьбе. Нынче были у  живопис-
ца, который делает портреты мадам,  и  хотели  выбрать  самый  красивый.
Вдруг перед лавкой собираются какие-то люди, поднимают крик и шум. Брань
становится все более громкой и угрожающей, так что нашей  охране  прихо-
дится в конце концов разгонять толпу. Мама уверяет, что  буянили  просто
парижские лодыри и от этого в Париже никуда не денешься, но  я  уверена,
что шум был поднят из-за твоего брака. Здешний народ не желает его и  на
каждом шагу заводит ссоры с протестантами. Многие из дворян нашей  свиты
признались мне в этом, - вернее, я заставила их признаться.  Ведь  я  уж
вовсе не такое дитя, как думают. У злой старой королевы целый полк фрей-
лин, а у фрейлин - всюду друзья, и эти дамы их натравливают на нас, осо-
бенно же на господина адмирала, который прибыл сюда с пятьюдесятью всад-
никами. Мадам Екатерина в ярости, потому что господин адмирал так упорно
защищает наше дело. Я не решусь сказать -  так  неосмотрительно,  ибо  я
только девочка. Обо всем этом приходится писать тебе очень  наспех:  под
окошком верховой ждет, чтобы я бросила ему письмо, да и лампа  догорает,
а мне нужно к письму еще приложить печать".
   Пока Екатерина капала воск на конверт, на носике  лампы  в  последний
раз вспыхнул свет, и она погасла. У Жанны лампа продолжала  гореть,  она
писала: "Колиньи настроен решительнее, чем когда-либо, и очень меня уте-
шает. Он требует начать войну во Фландрии, и королева не в  силах  этому
воспротивиться, хотя и уверяет, будто никто нас не поддержит -  ни  Анг-
лия, ни немецкие князья-протестанты. Но она, в конце концов, просто злая
старуха, а ее сын, король, боится господина  адмирала  и  поэтому  любит
его, он зовет его отцом. Когда они опять  свиделись,  Колиньи  опустился
перед королем на колени, но в мыслях  своих  и  намерениях  он  смиренно
склонился перед богом, а отнюдь не перед Карлом Девятым,  который  готов
следовать во всем его воле, осыпает его милостями и уже не принимает без
него никаких решений. Король подарил господину адмиралу  100000  ливров,
чтобы тот, восстановил свой замок Шатильон, который сожгли. Там господин
адмирал теперь и живет. Король же остался в Блуа изза  своей  возлюблен-
ной. Господин адмирал прав: это  даст  нам  возможность  воспользоваться
подходящей минутой и вырвать власть у мадам Екатерины. Пора настала, сын
мой, собирайся в дорогу и выезжай!"
   Вот что писала Жанна, и нарочный, беарнский дворянин, спрятал  письма
в надежное место, чтобы при первых проблесках зари пуститься в путь.  По
крайней мере, он считал, что у него на груди письмо королевы и письмо ее
дочери будут в полной сохранности. Однако не успел он дойти до дома, где
жил со своими товарищами, как на него напали пьяные; хотя было темно, он
все же разглядел, что это люди из личной  охраны  французской  королевы.
Дворянин защищался, однако сильный удар сбил его с ног. Когда он,  нако-
нец, поднялся, негодяев и след простыл, а с ними  исчезли  и  доверенные
ему письма.
   Они незамедлительно оказались в руках Медичи, и она  вскрыла  их,  не
коснувшись печатей. И вот, запершись на ключ в своей опочивальне,  мадам
Екатерина читала о тех планах, которые ее противница и  та  девочка  не-
вольно ей выдавали, и испытывала при этом особое удовольствие. Она испы-
тывала его потому, что раскрытие заговоров обычно вливало  в  нее  новые
живительные силы. Каждое наше деяние жизни и людей как бы укрепляло  зло
в ее собственной природе и в образе мыслей,  побуждало  к  деятельности.
Медичи сидела в своем неказистом деревянном кресле и смотрела перед  со-
бой в пустоту, а не на письма - она уже  знала  их  наизусть;  из  шести
обычно горевших в ее комнате восковых свечей осталось только две: другие
она погасила собственными пальчиками. Жирные желтые складки ее  отвисших
щек и подбородка были окаймлены бледным  сиянием  огней,  а  на  верхнюю
часть лица падала глубокая тень, в которой  ее  черные,  обычно  тусклые
глаза горели, точно пылающие угли. И какие бы картины этот взгляд, обра-
щенный внутрь, ни созерцал, - когда она окидывала им комнату, то улавли-
вала только смутно выступавшие из мрака детали росписи стен: там раскры-
тый в крике рот, тут занесенный нож. А когда сквозняк относил пламя све-
чи в другую сторону, выступала чувственная улыбка нимфы и протянутая ру-
ка.
   Мадам Екатерина размышляла о том, что вот, оказывается, судя по дерз-
кому письму противницы, та намерена лишить ее власти. Видно, эта сумасб-
родка Жанна вообразила, что уже стала здесь госпожой, что мадам Екатери-
на всеми покинута, а ее сын, король, - только орудие в руках  мятежника,
которого королевский суд приговорил к повешению на Гревской площади. "Но
ведь приговор-то не отменен, милая подружка! - думала королева. - И уве-
рены ли вы в том, что мой сын Карл иной раз не испытывает  раскаяния?  А
если он сам не одумается, так побоится своего брата герцога д'Анжу. Этот
сын - мой любимец за то, что не терпит женщин. И я угрожаю старшему вме-
шательством младшего. Карл знает, как быстро у нас отправляют  людей  на
тот свет. Нет, милая подружка, что бы вы там ни вообразили, а короля ис-
панского я гневить не буду и отнюдь не намерена помогать голландским ге-
зам, не то Филипп отдаст мой престол Гизам, и тогда я в самом деле  про-
пала. С Гизами, этими сверхкатоликами, я должна покончить так  же  реши-
тельно, как и с вами, протестантами. Но всему свой черед. Потерпите нем-
ного, дорогая подружка. Вам еще предстоит испытать  кое-что  весьма  для
вас неожиданное и удивительное. Что я сказала? Испытать?"
   Мадам Екатерина была погружена в свои думы, но даже не замечала  это-
го. В подобные минуты ее фантазия жила царственной  жизнью,  превозмогая
страх, она дорастала до измышлений самых дерзких и гнусных. В таких слу-
чаях воображение заводит человека дальше, чем любое деяние,  и  все-таки
за мыслью следует деяние.
   Притом Екатерина вовсе не забывала о  действительности,  она  слышала
решительно все, что творилось в этот час в ее замке. Лувр  закрывался  и
запирался наглухо в одиннадцать часов, и уже началась  беготня  придвор-
ных, желавших выйти вовремя; сейчас стража прокричит в третий раз, и во-
рота захлопнутся. Еще гремел по всем коридорам тяжелый  шаг  королевских
лучников, очищавших здание от тех, кто замешкался. Но едва лучники прош-
ли, как у дверей, которые были только притворены, послышалось таинствен-
ное перешептывание - это женщины начали впускать мужчин. Мадам Екатерина
отлично была осведомлена о придворных нравах и поощряла их. Когда к  ней
явился начальник охраны короля и спросил,  какой  будет  пароль  на  эту
ночь, королева ответила: "Amor" [6].
   Она дала капитану еще какие-то приказания, но для этого заставила по-
дойти вплотную к ее креслу и заговорила совсем тихо.  В  результате  все
шесть свечей желтого воска в ее прихожей были погашены,  и  ни  один  из
больших полотняных фонарей не озарял в эту ночь своим рассеянным  светом
дворцовые лестницы. Когда пробило двенадцать, в спальню старой  королевы
вошла закутанная в плащ фигура, сопровождаемая факельщиком, и лишь после
того, как офицер удалился, вошедший запер за  собою  дверь  и  распахнул
плащ. Это был Карл Девятый. Мать, сидевшая на том же месте, что и  много
часов назад, повернула к нему массивное старое лицо, мерцающий свет упал
на него сбоку, и сын содрогнулся.
   - Я позвала тебя, сын мой, оттого, что время настало, и  прийти  тебе
следовало именно ночью. Пора действовать. Прочти вот эти письма. -  Едва
Карл разобрал первые строки, как он стукнул кулаком по столу. Однако  на
лице его отразилась не только ярость, но еще  более  сильное  чувство  -
страх. Он недоверчиво взглянул на мать, как всегда, искоса. А  Екатерина
подумала: "Какой запущенный молодой человек! Как хорошо, что у меня есть
еще двое! Мой второй сын признает только мальчиков; единственная  женщи-
на, которая будет властвовать над ним, - это я. Последний  сын  -  свое-
вольный упрямец, с ним надо быть начеку, чтобы он не навредил мне!"
   - Я всегда забочусь о твоем благе, сын мой, - продолжала  старуха.  -
Ты слишком порастратил свои силы в Блуа, у  подружки;  а  теперь,  чтобы
спасти свой престол, тебе очень пригодятся силы твоей матери, которые ей
удалось сберечь.
   - Убей их! Убей их! - задыхаясь, прохрипел Карл, и жилы его угрожающе
вздулись. Лицо короля не столько разжирело, сколько отекло. Борода  была
редкая и короткая, рыжеватые усы свисали с верхней губы, а нижняя  губа,
в знак глубокого отвращения к миру обычно поджатая,  теперь  отвалилась,
ибо беднягу терзал нестерпимый страх. При словах "убей их"  он  невольно
выставил голову из накрахмаленных брыжжей, причем в  его  огромных  ушах
блеснули, закачавшись, две крупные жемчужины.
   Старуха сказала: - Господин  адмирал,  которого  ты  зовешь  отцом...
впрочем, зови - так мы его скорее  обманем.  Этот  бунтовщик  совершенно
открыто угрожает нам, а его убогая королева с козьей рожей бросила мне в
лицо, что не боится меня. "Я знаю, - говорит, - что вы не пожирательница
детей", - вот как она выразилась. Но, смею тебя уверить,  на  этот  счет
пиренейская коза сильно ошибается. У нее, например, у самой есть дети, и
я как раз намереваюсь их сожрать.  Девчурка  написала  это  трогательное
письмо, и братец непременно должен его получить. Тем вернее его  рыцарс-
кий дух и отвага приведут его сюда, и тогда он будет служить живой  при-
манкой для всех этих опасных гугенотов. Париж и так уж кишмя кишит  ере-
тиками, а в свите весельчака-принца их понаедет сюда целая орда.
   Екатерина совсем понизила голос - до едва слышного шепота:  -  Тут-то
мы их и сцапаем. У всех этих гасконских крикунов будет одна общая шея, и
тогда отрубить голову окажется совсем не трудно. Тише! - властно остано-
вила она Карла, ибо тот, видимо, опять  собрался  завопить:  "Убей  их!"
Впрочем, и сама мадам Екатерина внутренним взором тревожно  вглядывалась
в приоткрывшуюся бездну, все еще не решив, должно ли за мыслью  последо-
вать в свое время и деяние. С расстановкой, слово за словом,  стала  она
припоминать:
   - Герцог Альба однажды сказал мне: "Десять тысяч лягушек - это еще не
лосось", а я ответила ему: "Вы, должно быть, разумеете под лососем  двух
людей?"
   Королева мать смотрела на сына долго и пристально, хотя он отвечал ей
лишь косящим взглядом. - Правда, и нас только двое, - добавила она  вне-
запно, снова дав волю своему жирному-благодушному голосу. По сын до того
испугался, что стал искать стул, чтобы опереться, и, не найдя, сел прямо
на пол перед матерью. - Сиди, сиди! - сказала Екатерина. С  этой  минуты
она говорила, не отрывая губ от его уха и притом так долго, что  майское
утро уже забрезжило сквозь занавеси, когда король наконец ушел от  мадам
Екатерины.


   ЧТОБЫ НЕ БЫЛО БЛЕДНОСТИ

   Из-за угла вышел офицер с факелом, он прождал там всю ночь, хотя, ве-
роятнее всего, - подслушивал у дверей. Карл последовал, за ним,  терзае-
мый ненавистью и страхом. Капитан, провожая его в спальню, резким  окри-
ком разбудил стражу, уснувшую в прихожей; люди повскакали со  скамеек  и
стукнули о пол алебардами. Карл испытующе окинул своим косящим  взглядом
лица солдат, одно за другим, номере того как их выхватывал из мрака свет
факела. Затем ушел спать.
   Однако заснуть он не мог; перед его закрытыми глазами  мелькало  мно-
жество лиц - все враги, враги, и среди них - последние, кого  он  видел:
лица его собственных гвардейцев. Один раз ему представилось, будто дверь
отворяется, это тянулось мучительно долго,  пока  он,  наконец,  не  по-
чувствовал, что глаза у него на самом деле закрыты. Тогда  он  осторожно
приоткрыл веки: ничего, кроме бледного мигания фитиля, плавающего в мас-
ле. Но Карл уже не в силах был выносить тревожное молчание этой ночи, он
встал со своего ложа, как был, в ночном белье, крадучись, проскользнул в
боковую дверь, окольными путями добрался до своей прихожей. Солдаты  ох-
раны спали на скамьях, но среди них, выпрямившись  и  скрестив  руки  на
груди, стоял капитан, и неожиданно, появившийся  король  перехватил  его
чересчур сосредоточенный взгляд. Такой взгляд бывает только у заговорщи-
ков. Заметив, что его накрыли с поличным, этот негодяй напустил на  себя
скучающий вид; но подозрения короля становились  все  мучительнее.  Карл
так и остался на пороге комнаты; сначала он оглянулся, как будто за  ним
шли следом его защитники, потом, сложив руки рупором, зашептал:
   - Амори, я только на тебя надеюсь, ты мне друг.
   Но когда свет твоего факела упал на лейтенанта, я понял, что он  пре-
датель. Затей с ним ссору, и чтобы я его больше не видел! Иди во двор. Я
сейчас пришлю его.
   Капитан повиновался, а Карл начал шептаться с проснувшимся  лейтенан-
том. Он советовал ему не ждать драки. - Бей - и делу конец! А потом кри-
чи, как будто он напал на тебя!
   'Затем король проскользнул обратно в свою спальню и  появился  снова,
лишь когда услышал, что солдаты подняли шум. - Что тут происходит? Доро-
гу! - приказал он необыкновенно властным тоном. Люди позади него  смолк-
ли, Карл, вздрагивая от утреннего ветра и бушевавших в нем  чувств,  пе-
регнулся через перила винтовой лестницы. В сером утреннем свете  глубоко
внизу лежало неподвижное тело. А рядом кто-то размахивал руками  и  звал
на помощь. За спиною Карла прозвучал спокойный голос матери:  -  Прикажи
ему замолчать и пусть поднимется сюда. - Только сейчас Карл заметил, что
она выслала солдат из прихожей. Он сделал знак стоявшему  внизу  убийце.
Тем временем мадам Екатерина, задав несколько коротких вопросов, уже ус-
пела узнать, что натворил ее неповоротливый, но своенравный сын.
   - Линьероль, - обратилась она к лейтенанту, когда его  голова  появи-
лась над ступеньками лестницы. - Вы оказали королю важную услугу.
   - Не стоит благодарности, мадам, - беззаботно отозвался молодой чело-
век. И тут же все выложил: - Да ведь капитан Амори был  тайный  гугенот,
разве вы не знали, мадам? Он разгадал ваши планы относительно  его  пар-
тии, и нынче очень был взволнован. Этой ночью я от него и  узнал,  какие
дела предстоят. Что ж, я готов участвовать! С  радостью!  Превеселенькая
будет резня!
   Карл Девятый, который был в одной сорочке, слыша эти слова,  затрясся
от холода и страха. Ноги не держали его, и он прислонился к стене. Хоро-
шо еще, что юный Линьероль стоит, вытянувшись перед ним, а мадам  Екате-
рина с обоих глаз не спускает. Своим жирным И  благодушным  голосом  она
заявила: - Вы сегодня показали себя, молодой человек, и  заслужили  ста-
канчик. Идемте! - Переваливаясь, повела она  лейтенанта  в  свою  опочи-
вальню, открыла низенький, приземистый шкафчик,  украшенный  деревянными
резными конусами, и налила ему вина.
   - А теперь отправляйтесь-ка спать, - сказала она, когда лейтенант до-
пил стакан и как-то вдруг весь ослабел. - Можете сегодня быть свободным,
- ласково добавила Екатерина. Но он, видно, уже не понял ее,  он  вышел,
пошатываясь. Королева проводила его взглядом до лестницы, а он, внезапно
выпрямившись, как палка, грохнулся вниз головой. Тогда Екатерина  Медичи
с довольным видом закрыла дверь.
   - Шею он себе сломал, - добродушно заметила она. -  Это  нужно  было,
сын мой, для того, чтобы у тебя опять появился  румянец  на  щеках.  Все
кончилось благополучно. И мы с  тобой  такие  бледные,  наверно,  только
из-за тусклого рассвета.


   В ТОТ ЖЕ УТРЕННИЙ ЧАС

   В Нераке тот же утренний час розовел на цветах апельсиновых  деревьев
в саду, где он застиг Генриха Наваррского, который все не мог оторваться
от Флеретты, семнадцатилетней дочки садовника.
   - Пора, иди, мой любимый. Сейчас встанет отец - вдруг он увидит  тебя
здесь, что он подумает?
   - Ничего плохого, сердце мое. Верный слуга моги матери не  может  ду-
мать, что я хочу его оскорбить.
   - Но любовью ко мне ты и не  оскорбишь  его.  Только  меня  ты  своим
отъездом очень обидишь.
   - Да ведь принцу приходится разъезжать по своей стране. То он едет  в
ратное поле, то...
   - А еще куда?
   - Для чего тебе знать, Флеретта? Узнав, ты счастливей не  станешь,  а
мы должны быть счастливы до тех пор, пока нам  уже  нельзя  будет  оста-
ваться вместе.
   - Правда? И ты счастлив со мной?
   - Счастлив! Как еще никогда! Разве я видел такой восход? Он  румян  и
нежен, словно твои щечки. Никогда его не забуду. И память о каждом цвет-
ке в этом саду сохранится в моей душе навеки.
   - Заря коротка, а скоро отцветут и цветы. Я  останусь  здесь  и  буду
ждать тебя. Куда бы ты ни уехал, что бы с тобой ни случилось, помни  обо
мне и о комнате, в которой благоухало садом, когда мы любили друг друга,
и о моих губах, которые ты...
   - Флеретта!
   - ...сейчас в последний раз поцеловал. Теперь иди, не то сюда за  то-
бою придут, а я не хочу, чтобы другие видели твой прощальный взгляд!
   - Тогда опустим наш последний взгляд в колодец. Пойдем, Флеретта. Об-
ними меня за шею! А я обниму твой стан! Теперь мы оба смотримся в зерка-
ло воды, и в нем встречаются наши глаза. Тебе семнадцать лет, Флеретта.
   - А тебе восемнадцать, любимый.
   - Когда мы станем совсем стариками, этот колодеи все еще  будет  пом-
нить нас, и даже после нашей смерти,
   - Генрих, мне уже не видно твоего лица.
   - И твое померкло внизу, Флеретта.
   - Но я слышала, как упала капля. Это была слеза.
   Твоя или моя?
   - Наша, - услышала Флеретта его уже удалявшийся голос; а она еще оти-
рала слезы. - Флеретта! - донесся до нее последний зов Генриха; затем он
скрылся из глаз, и она почувствовала, что этот зов относится  уже  не  к
ней: возлюбленный посылал имя этого миновавшего часа часу грядущему, ко-
торый ей неизвестен и в котором скоро затеряется легкий звук ее имени.
   Генрих сел на коня. Майский ветер приятно обдувал его высокий  прямой
лоб и слегка вдавленные виски и приподнимал пряди русых кудрей. В комна-
тушке у девушки он не успел их пригладить, и они  легли  мягкой  волной.
Пока он не отъехал метров на сто, в его ласкающих глазах еще лежал,  как
тень, след прощания, затем скачка прояснила их. Во рту он держал цветок:
это все еще была Флеретта [7]. Когда Генрих присоединился к своим  спут-
никам, он выронил цветок.
   А Флеретта, дочка садовника, семнадцати лет, принялась за свою  обыч-
ную работу. Так она работала еще в течение двадцати лет, потом умерла; в
то время ее любимый был уже великим королем. Она его больше не видела  -
только один-единственный раз, могущественным государем, когда он по воле
загадочной судьбы возвратился в свой родной Нерак, чтобы снова  изведать
счастье, но уже с другими. Почему же все-таки люди утверждали,  что  она
умерла из-за, него? Со временем они даже отодвинули ее смерть в  далекое
прошлое, на тот день, когда он покинул ее,  и  рассказывали,  будто  она
бросилась в колодец - тот самый, над которым оба однажды  склонились,  -
когда ей было семнадцать, а ему  восемнадцать  лет.  Откуда  пошел  этот
слух? Ведь в то мгновение их же никто не видел!


   ИИСУС

   Генрих все еще ехал по своей стране, как и  полагается  князьям:  они
едут либо в ратное поле, либо к невесте. Генриху Наваррскому  предстояло
жениться на Маргарите Валуа, и для этого  надо  было  совершить  длинный
путь из его Гаскони в Париж. Однако бедра у него - были крепкие. Всадни-
ки по четырнадцати часов и больше не слезали с седла, но  из-за  лошадей
все же приходилось останавливаться на отдых, ибо у юношей не всегда  во-
дились в кошельках деньги для покупки новых: пришлось бы потихоньку уво-
дить коней прямо с пастбища.
   Впереди обычно скакал Генрих, окруженный своей свитой, а за ними сле-
довали еще многие. Один он никогда не оставался. Да и никто не оставался
один в этом отряде, кругом слышался непрерывный топот копыт, стоял запах
конского и людского" пота, преющей кожи и сырого сукна. Не только  белый
жеребец Генриха нес его дальше и даль