м шляпа с белым султаном,  ибо  теперь  водворен
мир, и народ - одно со своим королем.
   Вокруг и впереди него шагали  в  полном  составе  гарнизоны  Манта  и
Сен-Дени вместе с городскими старейшинами и советниками, которые в  слу-
чае чего могут стать заложниками, а посему да будет мир и да здравствует
король! Между тем некогда восторженное неистовство бушевало вокруг  дру-
гого коня, на котором сидел серебряный рыцарь, серебряный и белокурый, и
в мыслях у него была только смерть. Кровопролитие, измена,  долгие  годы
фанатической смуты, пока любимый герой этого города сам не  пал  жертвой
убийства. Не будем вспоминать о покойном герцоге Гизе, не то любовь  на-
рода показалась бы сегодня куда слабее, что могло бы нас опечалить. А мы
радостно отдаемся своему служению. Особенно радостно  нужно  служить  во
имя любви народа.
   Вместо кровожадного любимца толпы мы предлагаем всеобщему  лицезрению
прекраснейшую из женщин - прекраснее ее не было никого во веки веков. Ее
носилки двигались впереди всех, впереди короля, его войска,  придворных,
городских советников, сановников. Впереди, на некотором расстоянии, дви-
гались носилки, их несли два мула в красной сбруе, окружены они были ро-
той стрелков. Занавески из красного узорчатого шелка были отдернуты; кто
желал, мог умиляться застенчивой улыбке женщины. Она не горда,  говорили
одни. Она подарила королю сына. Ну, разве похожа она на распутное созда-
ние ада, как ее называют. Другие возражали: ее одежда чересчур роскошна,
это не годится. Довольно взглянуть на лица женщин. Кем нужно быть, чтобы
противостоять такой дружной зависти. А вот она противостоит, отвечали на
это. Так угодно королю. Она его сокровище, его  гордость,  и  она  честь
его.
   Это говорили законоведы его парламента, в то время как он сам со всем
шествием направлялся к церкви Нотр-Дам. Он кланялся всем, кто  его  при-
ветствовал, и каждому, кто протискивался вперед, чтобы рассмотреть его и
его повелительницу. Шляпа с белым султаном чаще была у него в руках, чем
на голове. Три красивые женщины в трауре стояли у окна, им он поклонился
очень низко. На мощеной площади перед собором Богоматери  его  гуманисты
говорили: все-таки он привел нас к победе, и вот  наконец  настало  наше
время. Однако сами видели, что они, как и их король, успели меж тем  по-
седеть. Они говорили: власть и могущество приходят  поздно,  чтобы  люди
умели лучше пользоваться ими. И все они, более  ста  человек  в  красных
мантиях, двинулись ему навстречу.
   После "Те Deum" снова составилось шествие, но теперь оно уже не прив-
лекало такой толпы зрителей, как раньше; было восемь часов, самое  время
ужинать. Король добрался до своего Лувра почти в одиночестве.  Остальные
раньше разбрелись по домам. Когда ему принесли  ужин,  он  почувствовал,
что зябнет. Холодно в старом дворце!.. Его могло бы согреть  присутствие
бесценной повелительницы. После публичной торжественной церемонии, в ко-
торой впервые участвовала Габриель, им обоим, естественно,  нельзя  было
проводить вечер вместе. Но, может быть, и возлюбленная  зябнет  в  своем
доме? Каждый из них одинок, а что думает она о своем величественном  по-
явлении перед парижским народом?
   Хорошо бы узнать, как ей кажется  -  действительно  ли  все  обошлось
счастливо, а если нет, то по какой причине. Она, наверно,  так  же  ясно
уловила истинные настроения толпы, как и он сам. "Даже спиной  научишься
ощущать, что думают люди, именно спиной, после того как минуешь их и они
прокричат: да здравствует король! Все, что от меня зависело, я  сделал",
- на этот счет Генрих был спокоен. "Кобыла в яблоках плясала подо  мной,
когда я кланялся трем дамам в трауре. Я не держался на коне чванно, точ-
но испанское величество, но и не гарцевал, как юный  головорез.  Те  три
женщины ответили мне чарующими улыбками. А уж  созерцание  моей  повели-
тельницы несомненно умилило до слез всех одинаково, и мужчин  и  женщин,
иначе быть не может".
   - Разве не была она прекрасна? - тихо спросил он, упершись взглядом в
стол и не посмотрев, кто из его дворян прислуживает ему. А исполнял сей-
час эту обязанность храбрый Крийон, человек, покрытый рубцами  от  бесс-
четных сражений и верный из верных. Под Лаоном он сражался храбро и  вы-
говорил себе в награду, что в нынешний вечер будет наливать королю вино.
Он налил вино и ответил:
   - Да, сир! Она была слишком прекрасна.
   Генрих обернулся.
   - Храбрый Крийон, садись со мной за стол.
   Остальные придворные поняли это как указание удалиться.
   - Теперь скажи, в чем ты ее упрекаешь.
   - Государь, я боготворю ее, - заявил воин. - Я  весь  ваш,  а  потому
благоговею перед вашей возлюбленной, ничего другого у меня  и  в  мыслях
нет. Но люди, так уж они созданы, были возмущены носовым платком,  кото-
рый она держала в руке; говорят, одна его вышивка стоит двадцать экю.  А
хоть бы и сто! Ведь это возлюбленная моего короля.
   - Выпей со мной, храбрый Крийон. А что говорят еще?
   - Сир! Очень много и по большей части ерунду.
   - Ну-ка, выкладывай все.
   - Я ведь простой рубака, как многие другие, толкаюсь неприметно среди
народа, ну и слышу, например, будто вы увеличили содержание  вашей  воз-
любленной с четырехсот до пятисот экю в месяц и купили ей поместье, а  у
самого у вас одни долги. Меня это не смущает. Где войны, там и ростовщи-
ки. У вашего величества на предмет денег имеется ваш Гонди,  ваш  Цамет,
иноземные плуты, они выжимают из вас все соки, - так  говорит  народ.  А
из-за этого вам самому приходится облагать народ поборами,  говорит  он.
Несправедливо облагать, утверждает он.
   Генрих заговорил - уже не для храброго Крийона, которому налил стакан
вина, а может быть, и несколько подряд.
   - Несчастные! Они еще недовольны мною. До сих пор не хотят  признать,
что я отнюдь не делаю им жизнь тяжелее, а наоборот, по  возможности  об-
легчаю ее. Они полюбят меня, когда я все налажу, согласно своим планам и
тому, что будет рассчитано в арсенале.
   Воин, сидящий за его столом, услышав слово "арсенал", вскипел:
   - Того, что в арсенале, люди считают худее всех. И правда, разве  мо-
жет солдат вдруг удариться в финансовые дела?
   - Это все? - снова спросил Генрих своего боевого товарища. У того  на
лбу и на щеках закраснелись рубцы - не от выпитого вина, он мог выпить и
больше, наоборот, только вино и придало ему смелости высказаться,  иначе
слова застряли бы у него в горле.
   - Сир! - сказал храбрый Крийон. - Если бы вы остались гугенотом!
   - Ну, тебе-то по крайней мере я полюбился еще еретиком. - Генрих пох-
лопал его по плечу и рассмеялся.
   - По мне будьте вы хоть турецким султаном. - Воин смущенно замялся  и
понизил голос. - Я не называю вас ни изменником, ни  лицемером,  но  так
говорят проповедники со всех кафедр и монахи, ходящие из дома в дом. Лю-
ди думают, что вы вообще не признаете никакой религии.
   Еще тише, чем его собеседник, совсем неслышно, глядя в  стол,  Генрих
сказал:
   - Я часто сам так думаю. Что я знаю?
   Храбрый Крийон:
   - Все считают, что вы переменили веру только из  расчета,  для  того,
чтобы вас признал папа. А главное, чтобы он расторг ваш брак, и тогда бы
вы женились на своей возлюбленной.
   Тут Генрих произнес привычное проклятие.
   - Так я и сделаю.
   - Да. Если он пожелает. И вот мы должны смотреть, как  вы  смиряетесь
перед папой. Наш король прежде ни перед кем не унижался.
   Генрих:
   - Он наместник бога на земле.
   Храбрый Крийон:
   - Какого бога? Бога монахов, которые шныряют повсюду  и  нашептывают,
будто вы антихрист? Ваша судьба, мол, предрешена, и вам не уйти от нее.
   Генрих:
   - Так говорят? - Он отлично знал, что говорят именно так, но не  ожи-
дал, что пришло время преданному человеку сообщить ему об этом.
   У боевого товарища гнев рвался наружу, он отважился на полную  откро-
венность.
   - Сир! Разведены вы или нет, все равно вам следовало жениться на сво-
ей возлюбленной и сегодня совершить торжественный въезд со своей короле-
вой. Если людям так хочется, покажите им,  каков  бывает  антихрист.  Не
бойтесь, они не пикнули бы, и не король смирялся бы тогда; раз и навсег-
да смирился бы римский папа и слушался вас вместе со своими попами,  мо-
нахами и всей братией. Аминь!
   - Храбрый Крийон, теперь нам пора спать, - заключил Генрих.


   КАЗНЬ

   Король приказал отыскать старые планы умершего зодчего; по ним он де-
лал пристройки к своему Луврскому дворцу, продолжая жить в  нем.  Посте-
пенно пришлось нанять около двух тысяч рабочих, которые наполнили  шумом
все дворцовые строения. А пока шли работы, король не раз  отправлялся  в
путешествия. В сущности, это были военные походы, но он называл их путе-
шествиями.
   Он украсил южный садовый фасад орнаментом: Н  и  G  переплетались  на
нем. Вслед за тем он взялся за постройку  большой  галереи  от  Лувра  к
дворцу Тюильри и этот последний тоже обновил. Со  временем  он  расширил
Лувр вплоть до павильона, названного по имени богини Флоры, и  в  другую
сторону, до великолепного дворцового здания Тюильри. Когда все это будет
полностью завершено, истечет и отпущенный ему срок. Итак, до конца  дней
предстоит ему жить у себя в доме среди беспорядка, беспокойства и  весе-
лой работы, с постоянными мыслями, чем за нее платить.
   Он начал с дома, а в итоге многое оказалось  перестроенным,  и  тогда
стало ясно, что перестроено все королевство. Пока дело делается,  осмыс-
лить его трудно, и отношение к нему остается неопределенным. Заботам  об
общей пользе всегда сопутствует недоверие, намного опережающее благодар-
ность. Стоит отдельным людям что-либо утратить - незаслуженный  преизбы-
ток власти, денег, поместий и влияния, -  и  перемены  такого  рода  уже
объявляются общественным бедствием. Об этом есть  кому  позаботиться.  У
вельмож, которых король выгнал из их владений, были, конечно, целые тол-
пы приспешников. Каждый из них жил за счет народа, как тот обжора, явив-
шийся Генриху в лихорадочном бреду, который ел за шестерых,  а  голодные
крестьяне потворствовали ему.
   Рони, позднее, много позднее герцог Сюлли, - король не торопится, ибо
этот рыцарь с соборного фасада - лучший его слуга, на каждом шагу созда-
ющий ему врагов, - итак, господин де Рони для начала попадает в финансо-
вый совет. О назначении его просила Габриель д'Эстре, сам король сообщил
об этом господину де Рони. Потому-то совет снисходительно, сквозь пальцы
смотрит на транжирство бесценной повелительницы и ее широко  разветвлен-
ной семьи.
   Королевский советник де Рони, как и обещал, рискуя  головой,  отдался
делу. Добился, чтобы король поручил проверку финансовых ведомств во всем
королевстве именно ему - минуя всех старших членов коллегии. Уж это само
по себе вызвало озлобление, а тут вдобавок контроль. Не было  ведомства,
из которого Рони не выжал бы денег, вскрыв целую сеть хищений и  положив
конец наглому расточительству, а в случае нужды прибегал  даже  к  силе.
Ибо королевский советник являлся в сопровождении  вооруженной  стражи  и
сам часто из советника превращался в солдата. И при этом  он  -  протес-
тант, упорно остается таковым и дает повод всем тем, кто по его  милости
лишился легкой добычи, поднимать разговор о вере.
   - Ваша религия терпит притеснения, - твердили крестьянам со всех сто-
рон. - Теперь вы снова обрабатываете землю, но  выручки  с  урожая  нам,
должностным лицам, не сдаете, а это грех. Вам не грозит  больше  продажа
имущества с торгов, скот свой вы кормите, как не кормили уже давно, и от
пошлин избавлены тоже, все пути вам открыты. Местный суд, который попро-
бовал восстановить пошлины, распущен. Это  насилие,  его  совершают  два
еретика. Берегите душу свою от погибели!
   Они и берегли, как умели, и даже поднимали бунты; вопреки очевидности
они полагали, что им живется хуже. Таково воздействие пересудов, которые
неустанно орошают человеческий слух, как воды рек - поля. Пересуды  сво-
дились к тому, что за спиной явного еретика Рони другой, обращенный  для
виду и ныне провозглашенный королем, намерен уничтожить религию, ибо  он
антихрист.
   Король Генрих  смеялся.  Ему  живется  тоже  не  сладко,  и  будь  он
крестьянином, он непременно бы взбунтовался. Впрочем, и  люди,  истинной
веры убеждали его обуздать Рони. Да, втайне у него самого было искушение
устранить Рони от дел, но он понимал, какое  великое  дело-твердость;  с
возрастом она становится непреклонней, с годами все более чревата  опас-
ностями. И своего Рони он предпочитал  награждать,  потому  что  тот  не
признавал подкупов. Деньгами больших лихоимцев господин де Рони  пренеб-
регал по убеждению; но охотно принимал от  своего  государя  награды  за
честность. Кошельки, которые являлись платой за его  верную  службу,  он
брал так же невозмутимо, как загребал свою долю в былые  времена,  когда
еще разрешалось грабить завоеванные города. Впрочем, ему случалось возв-
ращаться к прежним привычкам, тогда он советовал королю  лучше  повесить
того или иного знатного вельможу, чем тратить на него деньги, чтобы зас-
тавить убраться из его провинции.
   - Глупец, - говорил ему в таких случаях король Генрих. - Война против
одного из моих подданных обойдется мне дороже, чем если я куплю его.
   Колебания и недоверие были до сих пор той жатвой, которую собирал ко-
роль, не считая чистых доходов с поездок Рони. Того же достиг он и свои-
ми мастерскими в Луврском дворце. Он устроил в первом этаже  мастерские,
где работали и ремесленники и художники, - различия между ними он не де-
лал. Ему хотелось, чтобы весь народ и главным  образом  чужеземцы  могли
наглядно видеть, как развиваются ремесла в его королевстве. Он пошел еще
дальше и приступил к сооружению в  своей  столице  Королевской  площади:
длинные аркады вокруг огромного фонтана, вскоре там будет  показано  то,
чем так гордился король, его детище, - шелковая  промышленность.  Ее  он
ввел, ее он пестовал.
   Однако ему не суждено было  воспользоваться  своей  Королевской  пло-
щадью, а после него она стала служить устарелым обычаям,  но  отнюдь  не
развитию ремесел. Такова была участь  этого  средоточия  промышленности,
ибо, при всем своем усердии, король не мог справиться с тем, что  должен
был выполнить один за положенный ему быстро истекающий срок. Кроме того,
его столица, по примеру крестьянства, недоверчиво относилась к  новшест-
вам, она тоже сделала из них вывод, что король как-никак, а против рели-
гии. Горожане со своими домочадцами посещали недостроенную площадь;  она
предназначена для них и для их дела. Это не нравилось им, они  толпились
на площади и выражали сомнение насчет того, не отступает  ли  король  от
истинной веры. Богу угодно, чтоб горожане трудились в тесноте.  Открытое
пространство, сводчатые галереи с фонтаном посредине подходят только для
господ. Пускай играют здесь в кольца и устраивают турниры, как это  было
испокон веков с соизволения небес.
   И опять так будет, подождите немного. Король Генрих и без того  вызы-
вает нарекания своими мастерскими, которые сооружает в  Лувре  и  отдает
ремесленникам. Грохот  работы,  расчеты  с  клиентами,  люди  в  рабочем
платье, которые входят и выходят, - и все это под одной кровлей с  госу-
дарем. Разве это дозволено и не кощунство ли  это?  Ну,  хорошо,  король
строит. Ну, хорошо, он первым делом приказал садовнику  Ленотру  разбить
большие куртины и множество аллей, обсаженных подстриженным шпалерником.
Доходы, которые выжимал его финансовый советник Рони, он тратил на  ино-
земные деревья, пинии, померанцы и сикоморы; все отгородил и прогуливал-
ся один по своим зеленеющим залам. Все это по-королевски.  А  пребывание
его в мастерских, склонность к низменным занятиям вызывает  досаду.  Тут
не обойтись без неприятных случайностей: зачем  же  королю  подвергаться
им, особенно этому королю, когда положение его и без того довольно  шат-
ко.
   В мастерской одного каменотеса какая-то женщина забилась  в  падучей.
Многие своими глазами видели: священный недуг одолел ее, когда она узре-
ла крест, который протягивал ей навстречу высеченный  из  камня  святой.
Бес, который в нее вселился, не мог этого  стерпеть,  он  рвался  прочь.
Позвали священника, он произнес над одержимой  все  внушительные  слова,
какие полагается произносить, и  злой  дух  непременно  обратился  бы  в
бегство. Женщина страшно билась, из ее уст вырывались  бесовские  вопли.
Но тут появляется король со своей стражей.
   - Что здесь происходит? - восклицает он и с размаху бьет  дьявола  по
лицу. Все своими глазами видели: адский лик  зловеще  проступает  наружу
после пощечины, он изрыгает пену, женщина,  того  и  гляди,  задохнется.
Между тем является врач, за ним послал король. Врач пускает кровь  пора-
женной священным недугом, как будто это дозволено. Он наполовину  разде-
вает женщину, окутывает ей плечи и голову платками, смоченными в  холод-
ной воде, все это он проделывает насильственно: тут как раз проносят  по
улице святые дары, и хотя женщине под мокрым холстом  ничего  не  видно,
она начинает рычать сильнее прежнего.
   Король оказывается не прав. Он  покидает  мастерскую  под  враждебное
молчание толпы. К счастью, его сопровождает стража. Ему не  скоро  будет
прощено надругательство над одержимой, которая, впрочем, сейчас же вста-
ла и пошла своей дорогой. Такое излечение не идет в счет.  Мастерские  в
Луврском дворце. Королевская площадь и еще многое другое, мосты, которы-
ми он связал отдельные части Парижа, превратив его в единый  город,  все
это не в счет. Пока нет. Король прощает - он прощает всему свету,  своим
врагам из Лиги, которые рады бы его повесить, большим вельможам, которых
он сам мог бы повесить, вместо того чтобы откупаться от них. Он отпуска-
ет крестьян, которых нужда до недавних пор доводила до  разбоя;  и  даже
протестантам, его прежним единоверцам, никто не причиняет зла. В  Париже
со времени въезда короля не было ни одной казни, людям это не  нравится.
Пока нет.
   Но однажды на Гревской площади все-таки начались приятные и привычные
приготовления: подручные палача сооружали эшафот, они смазывали  колесо,
чтобы оно без задержки вращало их подопечного, в то время как палач  бу-
дет дробить ему члены. Кроме того, наготове стояли четыре  черных  коня,
чтобы разорвать его на четыре части. Дома,  кверху  более  широкие,  чем
внизу, с любопытством поглядывали всеми своими окошками:  что-то  будет.
Люди в толпе таращили глаза; под высокими  шляпами  и  подстриженными  в
скобку волосами у них от чрезмерного любопытства даже заострились  носы.
Они сами себе не верили, хотя слышали резкий звон колокольчика, возвеща-
ющего казнь. Но неправдоподобное свершилось на  самом  деле:  окруженный
солдатами, появился какой-то дворянин.
   Он шел беспрепятственно, свободный проход образовался сам собой, тол-
па раздалась. Его походка была даже грациозна, не тороплива, но и не за-
медлена, голову он держал кокетливо, показывая зрителям прелестное моло-
дое лицо. Взоры женщин не отрывались от него, и он отвечал на них с неж-
ной настойчивостью, которая казалась непонятной в его  положении,  после
совершенных им злодеяний. У женщин, в глаза которых он погружал  взгляд,
замирало сердце, но они сами не знали - от ужаса или от жалости к  нему.
Две женщины средних лет и грубоватой наружности первыми  подняли  ропот,
другие немедленно поддержали их. Кавалер с таким  ласковым  взглядом  не
должен быть колесован! Кавалер с такими деликатными манерами не совершил
преступления, да еще такого злодейского, за которое его хотят  четверто-
вать!
   Некоторых мужчин жены обозвали трусами, после чего те  нехотя  приня-
лись ворчать на суд короля и на него самого. Напор в сторону эшафота был
так силен, что вся толпа всколыхнулась. Еще немного, и  стоящие  впереди
отбили бы господина де Лионна у солдат, прежде чем те успели отдать  его
в руки палача. Этого не случилось лишь потому, что осужденный  опустился
на колени