зни, - кому это внушит  почтение,  кому  даст  острастку?
Господин де Тюренн, влиятельный  протестант,  будущий  глава  герцогства
Бульонского, пограничного владения на востоке, - Тюренн настойчиво пред-
остерегал короля от изменников и имел на то основания, ибо  впоследствии
изменил сам, подобно многим другим. Генрих ответил ему,  а  также  своим
католикам:
   - Если бы вы и все, кто говорит, как вы, ежедневно  от  души  творили
молитву господню, вы бы думали по-иному. Я признаю, что все  мои  победы
от бога; я их недостоин; но как он прощает мне, так и я должен  позабыть
все проступки моего народа, должен быть к нему еще снисходительней и ми-
лосердней, чем до сих пор.
   День начался назидательно. Кстати, это было  воскресенье,  и  светило
первое апрельское солнце. Вся работа стоит, работают, пожалуй, только  в
арсенале. Генрих приказал оповестить  свою  кузину,  герцогиню  де  Мон-
пансье, о том, что посетит ее. Было восемь часов, в десять он намеревал-
ся прибыть к ней. Нельзя сказать, что это его намеренье было вполне  на-
зидательно. Порой он с некоторым злорадством думал о фурии Лиги;  верно,
и она кричала, чтобы его захватили. Кричала только в стенах своего дома,
а не для улицы. Она не могла уже с  балкона  подстрекать  преклонявшихся
перед ней школяров к убийству короля. Не смела больше  соблазнять  своей
величественной красотой грязного, плюгавого монаха, чтобы он пошел к ко-
ролю и вонзил в него нож. Генрих ни на минуту не забывал, что именно так
она поступила с его предшественником.
   Он знал наперед, что его посещение не будет одобрено, а потому  прид-
ворные, которые должны были сопровождать своего государя, узнали об этом
в последнюю минуту. Да и ему собственное намерение было не вполне по ду-
ше; не годится, чтобы его друг, бывший король, видел это оттуда, где те-
перь находится. С другой стороны, он считал посещение фурии  милосердным
и вместе с тем умным поступком. Роду Гизов никогда уж не взойти на прес-
тол, почему же не пощадить и не умиротворить их, как других  своих  под-
данных. Но больше всего влекло его и под конец взяло верх над последними
колебаниями это самое злорадство. Былая фурия, сознающая свое  бессилие,
зрелище, надо полагать, комическое, да и дрожит она тоже порядком, иначе
быть не может, хотя он в первый же вечер после своего  вступления  велел
уведомить ее, что ей нечего опасаться. Вот это и решило  дело  -  именно
сегодня. Он хотел доставить себе воскресное развлечение, которое,  кста-
ти, считал назидательным.
   Но герцогиня, - чего Генрих никак не ожидал, - потеряла тем  временем
рассудок, правда, не вполне открыто, не для света и  тех  немногих,  что
еще остались ей от света. Когда кто-нибудь приходил, она становилась той
же гордой дамой, какой была раньше; только никто не хотел  навлекать  на
себя подозрения из-за нее: так было уже незадолго  до  въезда  короля  в
столицу, а теперь тем более. Ее залы пустовали, все отреклись от против-
ницы нового государя, боясь быть застигнутыми у нее, когда его люди при-
дут за ней. Рано или поздно этого следовало ожидать. Один сразу набрасы-
вается на свою жертву, другой исподволь наслаждается местью. Нужно зани-
мать очень прочное положение при новой власти, чтобы осмелиться бывать у
отверженной.
   Когда герцогиню де Монпансье известили, что король  намерен  посетить
ее в десять часов утра, часы пробили половину девятого. Удивительное по-
ручение переходило из уст в уста, пока кто-то решился наконец  выполнить
его. Мадам де Монпансье без промедления послала за мадам де  Немур.  Она
искала поддержки, которая казалась ей надежной. Мадам де Немур  занимала
прочное положение, считалась одной из первых среди придворных дам, и ко-
роль ею особенно гордился. Корольком называла некогда  старая  Екатерина
Медичи своего маленького пленника. Он тем временем так вырос, что  соби-
рает вокруг себя целый двор знатных дам. "Без них ему не обойтись, - ду-
мала его противница. - У него нет королевы, а возлюбленная над ним поте-
шается и обманывает его. Против мадам де Немур этот мальчишка не  позво-
лит себе никаких выпадов. Она придет и будет меня охранять. Да,  в  сущ-
ности, он и не осмелится посягнуть на меня".
   Это была ее последняя разумная мысль. Во  время  своего  туалета  она
вдруг стала звать Амбруаза Паре, врача, давно умершего. Он однажды  пус-
кал ей кровь, когда она лежала три часа без памяти вследствие своей бур-
ной ненависти, которая была двусмысленна и  именно  потому  ужасала  ее.
"Наварра" - так называла она короля, чтобы не сказать "Франция", но  ее,
смятенное сердце говорило "Генрих", так вот, "Наварра" повелел привязать
к лошадям и разорвать на куски настоятеля того монастыря, откуда был  ее
монах; он отомстил за короля, своего предшественника.
   - Он уже здесь? - спросила она тогда у хирурга, который привел  ее  в
чувство; сознание к ней еще не вполне вернулось, но голос  и  лицо  были
таковы, что старик отпрянул. Так и камеристки ее попрятались  теперь  по
углам, когда она вскочила и стала звать покойника.
   Мадам де Монпансье, до некоторой степени по  собственному  произволу,
могла быть или не быть сумасшедшей. Обычно она не обнаруживала ничего ни
перед врачом, ни перед своими камеристками. Она была одинока,  покинута;
герцог, служивший королю, умышленно отдалился от нее; и возраст  ее  сам
по себе был критический. Недоставало только мужчины, который помог бы ей
сделаться тем, чем она хотела - сумасшедшей; и он-то  сегодня  явится  к
ней. Она бегала по комнате, разметав черные, цвета воронова крыла волосы
вперемешку с белыми прядями, и сжимала неукротимую грудь. Она была  жен-
щина крупная, плотная и ширококостная. Вот  она  устремилась  в  дальний
угол. Тотчас же камеристка, которая туда заползла, опустилась всем хилым
тельцем на пол: все прислужницы  робко,  с  дрожью  и  трепетом  следили
из-под кресел за бушевавшей адской бурей. "Осужденные грешники!" - поду-
мал бы всякий. Так они стонут. Это их крики.
   Несчастная призывала тех мертвецов, с которыми, в силу  своего  безу-
мия, общалась уже теперь по ту сторону земного бытия: своего монаха, его
настоятеля, их обоих ее помутившийся разум на вечные времена  пригвоздил
к позорному столбу, а тела отдал на растерзание лошадям. Но тут же она в
безумной радости звала их именем Генриха, а вслед за тем  испускала  еще
более мучительные стоны. Ее собственное тело претерпевало то, на что она
обрекала другого, и она  была  безжалостной  свидетельницей  собственной
казни, как это иногда случается во сне; она же видела сны  наяву.  Когда
все миновало, она очнулась на стуле, измученная, дрожащая от  озноба,  и
потребовала, чтобы ей в грудь немедленно вонзили кинжал.  Пусть  кто-ни-
будь заколет ее, неотступно твердила она. Камеристки  давали  ей  нюхать
соли; тогда она припомнила, что видела сон, тот же,  который  снился  ей
много раз. Сон о собственной казни повторяется, если он  привиделся  од-
нажды. О том, что к нему примешивалось и что лежало в  основе  его,  она
благоразумно умалчивала.
   Она хотела, чтобы ее завили, но только как можно скорей, медлительную
камеристку она ударила. Паж, который ждал у дверей, бросился  прочь;  но
герцогиня его заметила и таким путем узнала, что мадам де Немур прибыла.
   - Довольно, - приказала она, - румян не надо. Я не хочу молодиться. -
Ее годы должны быть написаны у нее на лице; это самая надежная защита не
только от темницы, но, вероятно, и от новых заблуждений. По пути вниз, в
парадные залы, она поняла также, что для большей безопасности  ей  нужно
высказаться, довериться мадам де Немур. И в самом  деле,  она  сразу  же
рассказала сон о своей казни - как раз сегодня он снова мучил ее.
   Мадам де Немур проявила живейшее любопытство,  особенно  потому,  что
мадам де Монпансье, на ее взгляд, с недавних пор сильно  постарела.  Она
постаралась выпытать все темные подробности сна, а также, не  участвовал
ли в нем король. Герцогиня упорно это отрицала, но приятельница, глядев-
шая ей в глаза, не верила ни слову.
   - В вашем сне он умирает вместе с вами. Скажите ему об этом. Он верит
в предзнаменования и ради себя самого захочет, чтобы вы жили долго, дол-
го. - Говоря так, она думала совсем другое: "Ужасно! Эта женщина все еще
помышляет об убийстве, а сама страшно боится быть убитой. Надо предосте-
речь короля". В это время часы пробили десять, и  из  передней,  которая
была через две комнаты, раздались голоса королевских дворян.
   Он оставил их там и поспешил один мимо высоких окон по залитой  солн-
цем анфиладе; его отражение на полу двигалось впереди него, но вверх но-
гами. Так как в конце пути его встретили взгляды двух дам, он уперся од-
ной рукой в бедро, другой сдвинул со лба шляпу, чтобы лучше  их  разгля-
деть. Рукава у него, равно как и штаны, были сверху собраны пышными  бу-
фами, что придавало стройность всей фигуре. Выпуклая грудь, легкая  игра
мускулов при движении, все обличало крепкого мужчину, в котором еще мно-
го мальчишеского, - вошел он как к себе домой  и  поздоровался  с  милой
родственницей, словно воротился из недолгого путешествия. Прежде чем да-
мы успели подняться, он уже сидел подле них,  расспрашивал,  смеялся.  В
уголках его глаз искрилась ирония; она придавала ему зрелость, ибо в ней
была и печаль.
   Очень ли удивлены дамы, что видят его в Париже, беспечно спрашивал он
обеих; затем, не обокрали ли их? Нет? И лавочник их может  им  сообщить,
что все ему платят, даже последний сброд,  вошедший  в  город  вместе  с
войсками.
   - Что вы на это скажете, милая кузина?
   Мадам де Монпансье отвечала:
   - Сир! Вы великий король, милостивый, добрый,  преисполненный  благо-
родных мыслей.
   "В моих снах он казнит меня", - думала она с  разочарованием  и  дала
себе слово больше никогда не видеть снов. Он полагал, что она боится,  и
некоторое время играл с ней, как кошка с мышью. Наверно, она клянет гос-
подина де Бриссака, который сдал ему его столицу? В ответ  она  выразила
сожаление, что на месте маршала не был ее собственный  брат  Майенн.  Он
весело воскликнул:
   - Тогда мне пришлось бы долго ждать!
   Во время этого разговора к ней неожиданно возвратилась прежняя  осан-
ка, ее гордость тем больше возмущалась против него, чем проще он  держал
себя. Либо он не знает ничего о том,  что  руководит  женщиной,  что  ей
снится; он знает только государственные дела, и как же ничтожен он перед
ее страстью, которую она расточала понапрасну и в которой  раскаивается.
Либо он все-таки замыслил погубить ее, тогда к чему эта игра?
   - Сир! - холодно сказала она. - Победитель  никогда  не  осуществляет
того, что от него ждут.
   Он вспылил.
   - Иначе перед каждым домом стоял бы эшафот, - воскликнул он запальчи-
во, и сам не ожидал, что может так разгорячиться.
   Герцогиня съежилась в кресле и закрыла глаза. Генрих отступил на шаг,
затем еще на несколько шагов, так бы он и ушел. Но мадам де Немур  удер-
жала его.
   - Разве вы не видите, что она стара и больна? - прошептала она. - По-
том вдруг схватила его руку. - Вы побледнели, а рука  ваша  пылает.  Вам
самому худо.
   - Да, мне худо, - повторил он. - И я никогда не мог привыкнуть к  то-
му, что у меня есть враги не только на поле битвы.
   Мадам де Немур сказала материнским тоном, словно матрона, восхищающа-
яся героем:
   - Как бы вы могли стать великим, не будь у вас врагов!
   Тут он произнес свое обычное проклятие, им самим придуманное и не по-
нятное никому другому; затем воскликнул: - Кто бы ни  заглянул  в  себя,
каждому найдется, что побороть. А мне пусть дадут спокойно  работать,  у
меня дела поважнее, чем выслеживать убийц.
   Он явился сюда вовсе не за тем, чтобы высказывать такие мысли, пришло
ему на ум. Он приложил дрожащую руку к виску. Взглянул на мадам де  Мон-
пансье, она уже очнулась и в упор смотрела на него. -  Милая  кузина,  -
Генрих говорит дружески, как вначале. - Мне жарко. Будьте добры, немного
компоту, чтобы освежиться.
   Герцогиня безмолвно встает и идет к двери. Он  хочет  остановить  ее,
чтобы она не утруждала себя. Мадам де Немур говорит:
   - Сир! Она не вернется, она попросит извинить ее.
   Однако она вернулась в сопровождении слуги, который принес требуемое:
это была миска с компотом из абрикосов; она зачерпнула из миски  и  под-
несла ложку ко рту. Генрих отвел ее руку:
   - Ну что вы, тетушка! - В испуге он назвал ее  тетушкой,  потому  что
она действительно приходилась ему теткой.
   - Как? - ответила она. - Разве я недостаточно потрудилась  для  того,
чтобы заслужить подозрение?
   - Никто вас не подозревает. - И он уже сделал глоток. Мадам де  Немур
попыталась как бы нечаянно толкнуть его, чтобы компот пролился  на  пол.
Она считала вполне возможным, что компот отравлен, - и побледнела, когда
король сделал первый глоток. Он же думал: "Возможно, фурия сюда чего-ни-
будь подмешала. Тогда она и сама готова была принять яд. Чему быть, того
не миновать. Я не расположен дрожать от страха". И он продолжал есть.
   Мадам де Монпансье вдруг сказала:
   - Ах! Надо служить только вам. - Затем послышалось сдержанное,  мучи-
тельное рыдание. У Генриха отлегло от души, он простился с обеими  дама-
ми, - жарко пришлось ему с ними; милую кузину он пригласил в Лувр. Когда
он задним числом совершит торжественный въезд в свою столицу, она непре-
менно должна присутствовать при этом. Мадам де Немур спросила, скоро  ли
это произойдет.
   - После того как моя бесценная повелительница подарит мне сына, - от-
ветил он, обернувшись, уже на ходу. Лицо его пылало.
   После его ухода одна из дам сказала другой:
   - Ребенок в самом деле от него.
   - А вы сомневались, - заметила другая. За обедом  он,  против  своего
обыкновения, почти ничего не ел; но  потом  пожелал  выехать  верхом.  В
спутники себе выбрал Бельгарда. В свите был еще некий господин де Лионн,
красивый, молодой, всеми любимый за приятное обхождение. Господин де Ли-
онн  обладал  искусством  так  обольщать  людей,  что  они  вырастали  в
собственных глазах, особенно женщины. Они чувствовали, с каким понимани-
ем и с какой деликатностью старается он не только им понравиться,  но  и
дать им как можно больше счастья. Редкостный кавалер,  он  ни  одной  не
причинил горя, этого за ним не водилось.
   Генрих охотно приближал его к себе, собственно, из-за  обер-шталмейс-
тера, желая показать старому своему приятелю Блеклому  Листу,  что  есть
кавалеры и полюбезнее его и что счастливая пора скоро минует для удачли-
вого любовника. На самом деле Генрих по-прежнему побаивался  своего  со-
перника в милостях прелестной Габриели - несмотря на  ее  привязанность,
которой он, впрочем, не доверял слепо, а также на беременность,  которая
делала ее еще женственнее.
   Они проезжали местечко Булонь, кавалеры наломали нераспустившейся си-
рени и бросали ее девушкам. Молодые крестьянки весело  смеялись,  однако
не соглашались, чтобы их сажали на коней. Только одна взяла ветку с  не-
раскрытыми лепестками, перестала смеяться и вдруг очутилась  в  седле  с
господином де Лионном.
   - Блеклый Лист! - воскликнул Генрих. - И с нами случалось то же, ког-
да мы были красивы, без желтизны в лице.
   - Сир! Я давно позабыл те времена, - уверил его Бельгард;  между  тем
они уже выехали в открытое поле. Вокруг стояло несколько  хижин,  крытых
соломой; крестьяне по-воскресному собрались перед одной из них.  Длинный
стол был сколочен из двух досок на трех чурбаках. Стаканы были пусты, но
голоса громки. Они пели и не умолкли, когда кавалеры спешились.
   - Гей! - закричал обер-шталмейстер короля. - Ну-ка, олухи, прогуляйте
наших лошадей.
   Все обернулись, многие отозвались, но без особого почтения.
   - Мы тут у себя дома, - сказал один.
   Другой:
   - Пока ваши сборщики не отнимут у нас последний кров.
   Король незаметно уселся за общий стол. Он произнес свое обычное прок-
лятие, хорошо известное по всей стране; тут кое-кто из крестьян взглянул
на него.
   - А вы не отдавайте - крикнул Генрих, - Не то они в  конце  концов  и
меня оставят без крова.
   Все молчали, сжимая узловатые кулаки над тарелками; даже их спины, их
плечи выражали безмолвие. У стариков  шерстяная  одежда  грязного  цвета
прикрывала скрюченные тела, - следствие многих лет и десятилетий однооб-
разного труда, тягот и неизменной приниженности в движениях и походке.
   Те, что не повернули головы к королю, искоса поглядывали то на  него,
то на свои собственные беспокойные кулаки. У одних глаза бегали по  сто-
ронам, другие непрерывно кивали головой; все это не вязалось с  обычными
представлениями о подлинной жизни, скорей это были карикатурные фигуры и
образы, порожденные бредом. Король встал, ища прохлады в тени  орешника.
Несколько придворных вместе с Бельгардом держались поближе к  нему,  ибо
положение казалось им ненадежным. Спас положение господин де Лионн, если
предположить, что его нужно было спасать.
   Он вышел из-за куста вместе с красивой девушкой, которая раньше сиде-
ла с ним на лошади. Они явно прятались в кустах; однако сейчас  господин
де Лионн вел молодую крестьянку за кончики пальцев, точно придворную да-
му; и так они, улыбаясь согласной улыбкой, приближались к столу и к  са-
мому молодому из мужчин, толпой окружавших стол. Этот юноша  еще  совсем
не был искалечен работой, он был статен, как дворянин, хоть и лишен  той
гибкости, какая дается игрой в мяч и фехтованием, несколько  тяжеловесен
и медлителен. Его недостатки сказались сразу:  когда  он  набросился  на
господина де Лионна, тот без труда удержал его, неожиданно обнаружив же-
лезную силу. Но при этом не утратил ни грации, ни вкрадчивости манер. Он
снял шляпу  перед  молодым  крестьянином,  который  снова  плюхнулся  на
скамью. Он сказал, что имеет честь доставить ему его невесту, ибо всегда
печется о том, чтобы ни у одной женщины не  было  на  дороге  неприятных
встреч.
   Старики, сидевшие вокруг, одобрительно кивали. Парня, который продол-
жал злобствовать, господин де Лионн в шутку вызвал на кулачный бой и за-
ранее начал наносить удары в пространство, что представляло  неотразимое
зрелище, веселое, юное, вполне благонравное. Теперь смеялись все; госпо-
дин де Лионн воспользовался  успехом,  чтобы  попросту  обнять  молодого
крестьянина, тот не противился. Общественное мнение требовало, чтобы  он
также ответил объятием, которое заставило себя ждать  только  вследствие
его медлительности.
   Генрих сказал своему обер-шталмейстеру:
   - Блеклый Лист, и все-таки ты мне милей. Это первый вполне  безупреч-
ный человек, которого я вижу. И когда я его вижу, мне делается страшно.
   Один крестьянин, уже в летах, вытащил из-под скамьи одеревеневшие но-
ги. Он встал, чтобы рассмотреть короля. У него  у  самого  были  сутулые
плечи, узловатые руки, висевшие, как плети, и скорбное лицо шестидесяти-
летнего человека, который никогда по-настоящему не радовался жизни.  Ко-
роль спросил крестьянина:
   - Сколько тебе лет?
   - Государь, - ответил крестьянин. - Я тоже спросил у одного из  ваших
людей, сколько вам лет, годами мы равны.
   - И еще в другом мы равны, - сказал король. - Жизнь одинаково не  по-
щадила нас. На наших лицах, на твоем и моем, много написано забот и тру-
дов.
   Крестьянин помолчал, прищурившись, потом сказал:
   - Это верно.
   Он подумал, хотел заговорить, но медлил. Король не торопил его. Глаза
у него были широко раскрыты, брови подняты, он ждал.
   - Сир! Пойдемте, - предложил крестьянин. - Идти недалеко,  только  до
ручья.
   Господину де Бельгарду, который хотел следовать за ними, король  жес-
том приказал остаться; сам он двинулся вперед. Крестьянин подвел  его  к
берегу, здесь вода была гладкая, как зеркало. Король  наклонил  над  ней
лицо, оно так и пылало, он охотно погрузил бы его в воду. Между тем  оно
начало пухнуть, в отражении казалось, что оно распухает на глазах,  хотя
он понимал, что это обман, что на самом  деле  болезнь  давно  исподволь
под