телей к королю.
   С прискорбием услышал  он,  почему  один  влиятельный  патер  одобрял
убийство; все равно, пойдет ли король к мессе или нет, он ни в коем слу-
чае не станет католиком, этому патер не поверит никогда. "Что же дальше?
- думал шут. - Вот мы отреклись и, оказывается, напрасно. Они все  равно
убьют его".
   - А почему ты не убил короля прежде, чем я тебя схватил? - спросил он
еще. Потому что убийца испытал какой-то тайный страх, гласил ответ,  ему
казалось, будто его тянут назад и веревка, за  которую  тянут,  проходит
как раз поперек живота.
   Услышав это, Шико впал в глубокую задумчивость, даже позабыл, где на-
ходится. В комнате становилось все тише и  тише,  потом  послышался  ка-
кой-то шепот. Шико не обратил на него внимания; постепенно шепот  усили-
вался, казалось, будто кто-то говорит на улице за занавешенным окном.
   - Ла Барр, ты его держишь?
   - Нет, не держу, - сказал Ла Барр, обернувшись к окну.
   - Тогда мы с ним справимся.
   - А сколько вас?
   - Пятеро.
   - Вы-то как сюда попали, приятели? - опять спросил Ла Барр.
   - Хозяин привел нас вместо солдат.
   Ла Барр сказал:
   - Погодите, я поговорю с офицером, согласен ли он  сдаться  и  добро-
вольно вернуть нож. Что вы думаете на этот счет? - спросил он  огорошен-
ного Шико и грозно двинулся к нему. "Только удержать бы нож",  -  думает
Шико и отскакивает назад к чулану; еще один шаг, однако  после  третьего
нога его повисает в пустоте и он проваливается в дыру.
   Он ожидал, что потеряет сознание, но яма была не бог весть как глубо-
ка. Шико сейчас же вскочил, правда, он оказался  на  куче  мусора,  зато
нож: держал крепко. Затем прислушался.  Один  Баррьер,  по  прозвищу  Ла
Барр, подал голос, спросив, все ли с ним благополучно.
   - Прыгайте сюда, - отвечал Шико, - все пятеро,  друг  за  дружкой,  я
каждому по очереди отрежу голову.
   - Здесь одна только моя голова, - сказал убийца короля,  -  и  я,  не
мешкая, подыщу ей безопасное местечко. И голове и чреву, которым я  умею
говорить, пятеро приятелей тоже подавали голос из моего чрева. Мои кишки
расскажут тебе правду - так ты, прохвост, стращал меня; я и в самом деле
испугался. А вышло, что мое говорящее чрево отправило  тебя  в  помойную
яму. Сиди там, прощай, я убегаю. Хозяин в бегах уже несколько  часов,  я
догоню его и скажу ему веское словечко насчет солонины.
   И Ла Барр был таков, сперва затих его голос,  потом  шаги.  В  полной
темноте Шико нагромоздил все, что нашел, и  выбрался  наверх  по  шатким
подпоркам, в комнате он упал на скамью и свесил голову,  торопиться  ему
было некуда. Настала ночь.


   ВАННА

   Король Генрих погрузился в воду, которую, суетливо бегая взад и  впе-
ред, натаскали для него слуги и служанки. Воду поставили на огонь, а за-
тем вылили из котлов в углубление посреди ванной  комнаты.  Ванная  была
тесная и низкая, ванна выложена кирпичом, в нее надо было спускаться  по
ступенькам, на предпоследней покоился  голый  король,  и  его  окатывало
взбаламученной водой. Первый камердинер,  господин  д'Арманьяк,  колебал
воду зелеными ветвями и устраивал дождь, отряхивая ветки над своим  гос-
подином. Для этой влажной деятельности д'Арманьяк разделся почти донага,
на нем был только передник. Генрих, по своему обыкновению,  процитировал
ему в переводе стихи римлянина Марциала.
   "Раб, опоясанный передником из черной шкуры, стоит и прислуживает те-
бе, когда ты купаешься в теплой воде".
   Первый камердинер отвечал теми же стихами на латинском языке,  причем
его, как и короля, всякий раз забавляло, что поэт подразумевал не мужчи-
ну, а римскую даму, которую растирал в ванне раб. Прислуживающий  дворя-
нин и сейчас ожидал от государя какой-нибудь легкомысленной шутки, но не
слишком удивился, когда ее не последовало: сегодня вечером государь  был
очень задумчив. Еще вопрос, только ли задумчив, не предан ли он  мрачным
мыслям, навеянным кое-какими предзнаменованиями. Д'Арманьяк  молчал,  он
окроплял легким дождем с веток голову и грудь своего государя; но  нако-
нец, когда Генрих вытянулся и стал смотреть вверх  на  выбеленные  балки
потолка, первый камердинер положил ветки на край ванны и отступил,  нас-
колько оказалось возможно. Вокруг ванны было очень мало места,  в  одном
углу стоял железный треножник с зажженными свечами, в другом, позади ко-
роля, лежала на стуле снятая им одежда. Вернее,  она  держалась  стоймя,
благодаря густому золотому шитью; штаны и колет сидели, как человек  без
шеи и головы.
   "И праздничные огни причиняют ожоги, - вот о чем Генрих думал в  ван-
не. - Они готовы сжечь на этих печальных и злых огнях кого попало,  меня
прежде всего. Они сомневаются, наше слияние по-прежнему ненадежно.  Одна
месса ничего не доказывает. Я вынужден без конца завоевывать людей,  так
мне было суждено спокон веку. В церкви у пилястра я услышал слово и  ис-
пугался, потому что звучало оно страшно и грозно. Что делает Шико? Слово
оправдалось еще раньше, чем было произнесено. Прищурившийся великан  рад
был оправдать это слово. Нож! Законовед сказал: "Теперь он  готов".  Где
же Шико? И он ничему не поможет. Ведь я наконец отважился на смертельный
прыжок".
   При этом Генрих вытянулся на ступеньках, вода колыхалась,  сон  начал
овладевать им. Господин д'Арманьяк, стоя прямо и неподвижно, ждал, чтобы
на его старого боевого товарища сошел полный покой. Он думал:  "Мы  ста-
римся. Бесполезно держаться молодцом, хотя  это  единственно  допустимое
поведение". Первый камердинер, в переднике, опоясывающем бедра, осторож-
но ступая босыми ногами, вышел из ванной, прикрыл  дверь  и  остался  на
страже, подле нее. Время от времени он заглядывал в щель,  не  произошло
ли там чего-нибудь нового. Один раз он приложил ухо к щели; спящий гром-
ко произнес:
   - Где же Шико?
   Однако, когда тот действительно показался в конце коридора,  господин
д'Арманьяк загородил дверь, широко расставив ноги. Он уже издали  учуял,
что этот посетитель только встревожит короля, отдыхающего в ванне. Когда
дворянин приблизился, оснований не допускать его стало еще больше.  Гос-
подин д'Арманьяк скрестил на груди руки и выпрямился, как в молодые  го-
ды. Шико сказал:
   - Не бойтесь, сударь, я не собираюсь врываться.
   - Я вас не впущу, сударь. От вас воняет, как от козла, и вы пьяны.
   - Сами вы козел, сударь, в этом кожаном переднике и с волосатыми ляж-
ками. Что касается запаха, то им я обязан отвратительной  мусорной  яме;
некий чревовещатель вынудил меня прыгнуть туда. А что я злоупотребил ви-
ном, после того как вынырнул на поверхность, так это вполне  понятно.  Я
был подавлен неудачно закончившимся приключением и не решался в  трезвом
состоянии доложить его величеству обо всем, что случилось.
   - Вы не войдете, - твердил господин д'Арманьяк неуклонно,  но  только
для видимости. В ванной послышался плеск воды, король  пробудился.  Шико
говорил звучным голосом, ничуть не  приглушая  его,  он  был  совершенно
трезв и точно рассчитал, что нужно открыть королю, а что, наоборот, сле-
дует утаить, смягчить, на что лишь намекнуть.
   - Сир! - сказал бы я, если бы король мог меня слышать,  -  воскликнул
он весьма громогласно. - Сир, ваш убийца,  или  человек,  который  хотел
стать им, был солдат, никогда ранее не замышлявший зла. Одна только  лю-
бовь совратила его с пути истинного. Как снести,  если  предмет  страсти
постоянно издевается над  влюбленным,  ради  увеселения  легкомысленного
двора? Какой же это мог быть легкомысленный двор? -  спросил  сам  Шико,
потому что никто другой его не спрашивал. - Действие происходит в  замке
достославной дамы, именуемой королевой Наваррской. Какие же  чудеса  там
творятся!
   Он перевел дух. В ванной послышался  всплеск,  как  будто  купающийся
резко повернулся. Однако Шико тщетно ждал возражения или приказа.
   - Праздность мать всех пороков, - заявил он наконец. - Любовь,  ниче-
го, кроме любви, во всем замке: вдруг является бедный солдат и напускает
на себя важность. Он, видите ли, желает убить короля. Конечно,  прослав-
ленная наваррская дама запрятала его в самое глубокое подземелье.
   - Эй! Перестань врать! - послышалось из ванной.
   - Нет, она очень плакала, - в смущении, сокрушенно  говорил  Шико.  -
Долго плакала, а потом прогнала солдата из замка...
   - И меня об этом не известила, - вздохнул Генрих в кирпичной ванне.
   - Как же она могла, - сетовал Шико; хотя он и  сочинил  все  сам,  но
считал вероятным то, о чем скорбел. - Монахи, священники и прелаты прис-
тавали к ней неотступно, ей самой грозили смертью, стерегли ее, перехва-
тывали ее письма, так что она поневоле должна была молчать и  втихомолку
лить слезы.
   Здесь из груди господина д'Арманьяка вырвалось  неожиданное  рыдание.
Королева Наваррская, о которой рассказывал Шико  как  о  создании  своей
фантазии, для первого камердинера была живой  спутницей  эпохи  кровавых
ночей, пройденной школы несчастья, всех житейских тягот, которые сам  он
сносил вместе со своим господином на протяжении долгих лет.  Тогда  лицо
ее изображало то жар страстей, то неземную высоту, прямо из постели  она
вела к престолу и звалась тогда Марго. Ее боготворило  целое  поколение,
приверженное к человеческой красоте и к познанию человека  -  среди  них
был и первый камердинер, которому она протягивала свою несравненную  ру-
ку. При этом воспоминании он всхлипнул еще раз  и  не  мог  уже  остано-
виться. "Наша Марго смертельно ненавидит нас теперь", - думал  стареющий
д'Арманьяк. Не в силах подавить волнение, он покинул свой пост. Удаляясь
все в том же кожаном переднике, он ловил ртом воздух, издавал душеразди-
рающие стоны и захлебывался от невыплаканных слез.
   Между тем в ванной было тихо. Там сидит тот, кто легко плачет, и  по-
тому большинство ему не доверяет. Почему же он не плачет  на  этот  раз?
Шико задумчиво покачивал головой, а смешной хохолок покачивался над  его
голым черепом. Он мог бы подсмотреть в замочную скважину, но не захотел.
Там внутри, один, скрытый от посторонних взглядов, сидит  голый  человек
под угрозой ножа; несравненная рука, некогда любимая свыше меры, не  по-
желала отвратить нож. А направлен он был одним из тех, что прыгают  вок-
руг праздничных огней, самые резвые - на одной ноге, и он, король, слил-
ся со всеми ними. Ради них прослушал пышную мессу,  отважился  на  смер-
тельный прыжок. "Пусть будет так! Пусть свершится что суждено! - думает,
наверно, тот, кто сидит в ванне.
   - Шико!
   Времени прошло довольно много. Человек, стоявший у двери, больше ни к
чему не прислушивался, он погрузился в думы. Когда прозвучало  его  имя,
он встрепенулся и бросился в ванную.
   - Запри дверь! - приказал голый король. - Сколько человек замешано  в
покушении? - спросил он тихо.
   Шико точно всех перечислил, о прикрасах он уже не думал. Перед острым
умом шута путь убийцы лежал как на ладони, так он и описал его:  нет  ни
единого местечка в королевстве, которое при случае не  могло  бы  уподо-
биться тому разбойничьему вертепу, откуда он сейчас явился. Но ведь раз-
бойничьи вертепы забавны, во всяком случае не мешает от души  посмеяться
и над хозяином и над солдатом, который говорит чревом, а после  убийства
надеется стать невидимым. Однако же в ванной чувствовалось такое  напря-
жение, что даже лица каменели. С большим комизмом, не намеренно, а в си-
лу привычки, пересказал шут свой спор с хозяином насчет засола и колесо-
вания. Но лица у обоих точно каменные. Болван с искромсанным боком из-за
собственной неосмотрительной кровожадности; чревовещание, пять приятелей
и мусорная яма; в высшей степени комично, а лица по-прежнему  точно  ка-
менные. Болван сбежал, это не важно, с ним вопрос  окончен.  Он  отточит
новый обоюдоострый нож, еще раз попытается выследить короля, будет  пой-
ман, ведь его теперь знают. Довольно о нем.
   Шико кончил и молчал вместе с королем, который тоже мог  только  мол-
чать. Внезапно он поднял голову.
   - Одно хочу я знать. Ла Барр ни разу не приблизился ко мне настолько,
чтобы вонзить в меня нож. Как же он думал сделать это?
   Шико мигом вытащил из штанов нож, вытащил оттуда же,  где  его  носил
убийца, и швырнул его, куда - не было видно, так быстро  все  произошло.
Король повернул голову и оглядел комнату. Позади него на стуле сидел его
белый атласный наряд, точь-в-точь он сам, только без  шеи;  а  там,  где
надлежало быть шее, в стене торчал нож, длиной с локоть,  в  самой  шее,
которой не было.
   - Хороший прицел! - сказал Генрих. - Сто экю не пожалел бы, будь  они
у меня. - И рассмеялся лежа, как был, голый. Потом еще раз оглянулся  на
нож и громко захохотал. Шико из вежливости скривил рот. "Я  ваш  шут,  -
означало это. - Над своими собственными шутками я не смеюсь".
   Вдруг Генриху пришло на ум:
   - В церкви у пилястра стоял человек, он говорил с соседом шепотом, но
я услыхал. Это был мой законовед, он говорил: -  Ах,  теперь  он  погиб.
Только с нынешнего дня можно сказать о нем: готов на убой.
   По поводу этих слов - готов на убой - Шико заржал как конь, ибо  ост-
рота принадлежала не ему. Смеялся и Генрих, хотя умереннее.  Чтобы  под-
держать веселое настроение, он то и дело поглядывал на нож, который тор-
чал как раз там, где могла быть его шея, но где ее не было.


   IV
   РАДОСТНОЕ СЛУЖЕНИЕ


   ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

   Святое миро для помазания и посвящения королей  Франции  хранилось  в
Реймсе, но этот город по сию пору принадлежал Лиге. И столица  тоже  все
еще была в руках врага.  Генрих  настойчиво  стремился  войти  в  Париж,
только сперва он непременно должен быть миропомазан и коронован. Он  бы,
пожалуй, пренебрег этой повинностью, но ей придавалось  огромное  значе-
ние; а потому были предприняты розыски святого мира. Лучшее, какое  наш-
лось, было связано с памятью святого Мартина:  для  Генриха  это  решало
вопрос. Он знал каждую пядь своего королевства, за которое так долго бо-
ролся, и помнил, потому что сам отвоевывал их, какой у каждой  местности
патрон: чаще всего попадался Мартин. Отлично, остановимся на Мартине,  а
вместо Реймса изберем город Шартр и его собор, высоко чтимый народом. Ни
один истинный католик не отнесется с презрением к торжественной  церемо-
нии, местом действия которой будет Шартрский собор.
   Однако Генрих не забыл, что и в Сен-Дени, где он отрекся от  ереси  и
принял истинную веру, восторг был всеобщий, из Парижа явилось  множество
народу, с которым он торжественно слился, но при этом откуда-то вынырнул
убийца. Вернее, убийца с самого начала был тут; он мало чем отличался от
народа, среди которого скрывался и который, казалось, был предан  королю
душой и телом. Нет, это заблуждение, люди вонзают нож точно так же,  как
славословят и падают на колени. Обстоятельства меняются, и  дух  челове-
ческий многообразен. Наша вина, наша великая вина в том, что мы не могли
побудить добрый люд, как его называют, всегда быть добрым.  Жизнерадост-
ность, снисхождение и милосердие одни достойны разумных существ. Но есть
ли где-нибудь государство, в котором царят они? А потому необходимы тор-
жественные церемонии, способствующие очищению растленных  душ.  "Если  я
буду почаще прибегать к таким церемониям, - думал Генрих, - быть  может,
под конец даже у моих убийц на глаза навернутся  очищающие  слезы,  хотя
полагаться на это нечего. Надо самому подавать пример. Не убивать, а по-
могать жить. Вот в чем суть королевской власти, подлинной власти", - по-
нял он, и отнюдь не впервые, ибо таков был предначертанный ему с  самого
начала путь. Но даже по случаю столь возвышенного события он не  мог  до
конца продумать сущность власти: слишком много предстояло сделать.
   Торжественную церемонию в Шартре приходилось подготовлять всю наново;
ничего не было - ни действующих лиц, ни предметов, которые им полагалось
держать в руках. Корона, скипетр и прочие атрибуты были,  в  зависимости
от материала, расплавлены, разломаны, порваны или попросту украдены  мя-
тежниками. Сановники, которым по чину надлежало участвовать в церемонии,
либо были заодно с врагом, либо находились у него в неволе, в особеннос-
ти епископы. Некоторые из светских вельмож не пожелали явиться, не веря,
что власть короля крепка. Париж по-прежнему в руках испанцев, к чему  же
торжественные церемонии? По счастию, всегда  находятся  преданные  люди,
которые, не раздумывая, спешат добыть нужные  предметы,  например,  руку
правосудия с двумя персnами, сложенными для присяги, рыцарский меч и по-
лотнища парчи, достаточно широкие, чтобы завесить стены храма.  Все  это
было изготовлено или разыскано впопыхах; новые статисты заменили  выбыв-
ших, их заставили прорепетировать роли, чтобы каждый затвердил свою, а в
утро торжественной церемонии двое дворян встали в три  часа:  надо  было
привести в порядок собор.
   Весь предшествующий день король был занят покаянием, молитвой и  выс-
лушиванием проповедей, в которых ему разъяснялась сущность торжественной
церемонии. Утром двадцать седьмого февраля его повели в собор к торжест-
венной церемонии двое епископов и много высоких господ, среди которых он
почитался первым. На нем было одеяние, представлявшееся ему верхом неле-
пости: просторная хламида из посеребренного холста, под ней длинная  ру-
баха пунцового шелка. На вид совсем явление допотопных  времен,  но  так
пожелали его  дамы,  милая  сестра,  бесценная  повелительница,  она  же
действовала по указке госпожи де Сурди, ибо друг последней,  канцлер  де
Шеверни, стоял за соблюдение исконных обычаев. Канцлер и  другие  важные
сановники следовали за королем по пятам, среди них  и  обер-шталмейстер,
герцог де Бельгард. Генрих узнал поступь своего старого друга,  Блеклого
Листа, и не прочь был оглянуться и приветствовать его смехом, но  стран-
ный наряд, не говоря обо всем остальном, мешал ему. Ведь и в этом соборе
он снова был выставлен напоказ толпе, герольды и всяческие эмблемы влас-
ти, даже коннетабль с обнаженным мечом, предшествовали ему. Далее высту-
пал он сам, совершенно один и с такой торжественностью, которая всем бы-
ла непонятна, а ему больше всех, так что он даже сомневался:  "Величест-
венный у меня вид? Или, чего доброго, смешной?"
   Герольды принялись возглашать имена, передававшиеся из  рода  в  род,
двенадцать имен тех, что были некогда высокими  особами  в  королевстве.
Разумеется, на зов герольдов откликнулся вовсе  не  герцог  Аквитанский,
такого давно не существовало, и потому он не мог явиться,  иначе  он  бы
щегольнул стародавним маскарадным костюмом, не хуже самого Генриха. Зато
Генрих услышал, как откликнулся славный Суассон, возлюбленный его  сест-
ры; и далее, каждый из бывших здесь откликался взамен кого-то отсутству-
ющего; а тот либо умер сто лет назад, либо увильнул от торжественной це-
ремонии. И когда епископ Шартрский, вместо архиепископа Реймского, пома-
зал короля святым миром, тоже не настоящим, помазаннику  стало  щекотно,
и, чтобы не засмеяться, он закашлялся. А стоял при этом в самой  смирен-
ной позе, склонив чело, и только исподтишка ждал  отклика  у  прелестной
Габриели, сидевшей на хорах, ибо думал, что прелестная Габриель  смотрит
на всю помпу с такими же чувствами, как и он. "Виден тебе Блеклый  Лист,
прекрасная моя любовь, помнишь, как он лежал под кроватью и я бросал ему
сласти? А тут у него такой торжественный вид".
   Однако прелестная Габриель на высоких хорах среднего нефа  отнюдь  не
предавалась подобным воспоминаниям и даже не имела к тому поползновений.
Ее возлюбленный повелитель снова произнес все положенные клятвы и прежде
всего ту, что против еретиков; а теперь епископ надел на него корону - в
самом деле корону, и ее возлюбленный повелитель был коронован. В глубине
души она никогда в это не верила. Слушай, Габриель д'Эстре, как они кри-
чат: да здравствует король! "Те Deum" запевают они в его честь - а  ведь
это он в обличье крестьянина с закопченным лицом пробрался пешком в  за-
мок Кэвр, и ты