вер-
нулся к ним спиной, из чего все опрометчиво решили, что каждому воздает-
ся по заслугам. Однако король позволил себе этот гневный  порыв,  потому
что еще не обуздал свою радость. Несколько часов  спустя  Генрих  принял
такие изъявления покорности, которые никак не могли быть искренни;  ста-
рейшины города принесли ему меду и свечей и посетовали на свою бедность,
после чего он похвалил их, хотя бы за доброту сердечную.  А  сам  прежде
всего послал гонцов за папским легатом, чтобы воротить его. Чего ни пот-
ребует легат, пусть коленопреклонения, пусть земных поклонов, верный сын
церкви готов на любое, самое невероятное, самоуничижение.
   Однако священнослужитель в наглухо  закрытой  карете  продолжал  свой
путь. О том, настигли ли его гонцы короля, в этот вечер в Луврском двор-
це ничего не узнали. Дворец стоит посреди столицы, сегодня король захва-
тил в свои руки власть. Завтра весть прогремит на  весь  мир;  сейчас  в
ночные часы она летит по дорогам, завтра сознание  смертных  проникнется
величием короля, ибо полученная им награда за труды живительна для всех.
Казалось бы, ничто не может устоять перед  его  именем,  он  всех  более
прославлен на земле; но под проливным дождем, по топким дорогам - а  все
они ведут в Рим - движется, удаляясь, наглухо закрытая карета.
   Король Генрих у себя в Лувре видел ее перед глазами, крохотную, точно
насекомое, но явственно различимую. И этот ползучий зверек окажется про-
ворнее Фамы, хотя она крылата. Он поспеет повсюду, раньше имени  короля.
Всякий раз, как при дворах и  среди  народов  станут  говорить:  "Король
Франции вошел в свою столицу и взял в руки власть", те же голоса  возра-
зят: "Рим отринул его". - Тогда все пойдет насмарку, и я в самом деле не
буду находиться там, где нахожусь". По привычке он  говорил  прибывающим
посетителям:
   - Я безмерно рад, что нахожусь там, где нахожусь, - но теперь это бы-
ли только слова.
   Невольное подергивание плечом показывало теперь уже почти всем прихо-
дящим, что они докучают, и они исчезали один за другим. Король не мог бы
припомнить, по каким залам или покоям своего Луврского дворца он бродил.
Порой он останавливался, хватался  за  голову,  словно  осененный  новой
мыслью; но мысль была все та же. "Я выпустил карету и даже  хотел  пома-
хать ей вслед. Рука у меня не поднялась; теперь только я знаю - почему".
   - С какими вы вестями? - крикнул он  испуганно,  увидев  перед  собой
нескольких нежданных посетителей, и оказался прав в своих предчувствиях:
это были вестники бед. Они рассказали, что один неосторожный капуцин был
убит в своем монастыре за то, что посоветовал монахам  признать  короля.
Генрих пожал плечами, словно это была безделица.
   Но тут же у него на глаза навернулись слезы. Правда, он ответил  бол-
тунам:
   - Очень любезно со стороны моих врагов, что они сами себя казнят. Они
избавляют меня от лишнего труда. - После чего и эти  гости  по  движению
его плеча заметили, что им пора удалиться. Он остановил одного из дворян
и поручил ему немедленно отправиться к госпожам Гиз и Монпансье. Они бы-
ли его противницами и теперь, наверно, трепетали перед его  местью.  Они
могут успокоиться и положиться на его дружбу, велел он передать им.  Под
конец он остался один.
   - Д'Арманьяк, куда все девались? - Первый камердинер появился из  ка-
кого-то укромного угла, сперва обошел все покои и подтвердил, что никого
нет. Затем он высказал свое мнение в пространственной речи, ибо он давно
наблюдал за своим господином; так поступал он  всегда,  а  потому  точно
знал весь ход событий и нынешнего дня, того дня, когда господин его взял
в свои руки власть.


   ВОЗВРАТ

   - Сир! Все посторонние лица удалились, и даже ваши приближенные поки-
нули дворец по многим причинам, из которых я вижу три. Во-первых, вы ни-
кого не задерживали и не просили остаться, даже наоборот. Во-вторых,  вы
сегодня были на редкость радостны, а  большинству  недоступна  ваша  ра-
дость. Этого нельзя сказать про испанцев. Они  одни  вполне  отдают  вам
должное, потому-то они и удалились прочь, как истинные, достойные вашего
величества враги. Но те, что остались здесь, не  смеют  выставлять  себя
вашими врагами, это теперь не ко времени. От них ждут мгновенного  прев-
ращения в ваших друзей и верноподданных; и не просто из страха перед на-
казанием, что было бы вполне понятно и согласно с человеческой природой.
Нет, без всякого наказания, только под  действием  вашего  непостижимого
милосердия, сир, всяческим изменникам, убийцам, неистовым подстрекателям
и присяжным лгунам надлежит сразу покориться и обратиться к истине. Сир!
Вы лучше других понимаете, что никто из них этого не хочет, даже если бы
и мог. Вот вам вторая причина, почему эти залы опустели.
   - А третья? - спросил Генрих, так как Д'Арманьяк умолк и занялся  ка-
ким-то делом. - Причин ведь было три?
   - Есть и третья, - медленно повторил дворянин, после того  как  высек
огонь и зажег несколько восковых свечей. - Хорошо, что ваши достопочтен-
ные старейшины принесли свечи. Сир! А теперь посмотрите по сторонам.  Вы
за целый день не успели оглядеться в своем Луврском дворце.
   Генрих послушался и тут только заметил, что  все  кругом  опустошено.
Недаром в самый разгар своей беспокойной и многоликой радости он  упорно
ощущал, будто находится вовсе не там, где находится. Это Лувр - но опус-
тошенный... Впечатление подтвердилось после  того,  как  он  и  господин
Д'Арманьяк со свечами прошли вверх и вниз по гулким лестницам и  галере-
ям. В комнате старой королевы Екатерины Медичи, именовавшейся мадам Ека-
терина, первый его взгляд упал на ларь, на  котором  Марго,  его  Марго,
имела обыкновение сидеть, зарывшись в большие кожаные  фолианты.  Он  не
замедлил убедиться, что ларь - только мираж, созданный неверным пламенем
свечей и его воспоминаниями, а действительность - пустое место.
   Мертвы, как и многие прежние обитатели дворца, были  его  покои.  Вот
сюда, в один из давних дней, вошли двое в черном,  развернули  на  столе
лист бумаги с изображением вскрытого черепа, а мать юноши Генриха только
что умерла от яда, и та, кого он считал отравительницей,  сидела  против
него. Стола уже нет, значит, нет и всего остального. Самое яркое прошлое
бледнеет, когда не видно стола и ларя. Однако заглянем в другую комнату:
там высокий камин все еще поддерживают мраморные фигуры Марса  и  Цереры
работы мастера по имени Гужон. При виде их в памяти  всплывает  то,  что
некогда произошло здесь. Из призрачных глубин поднимается карточный стол
и зловещая партия в карты.  Кровь  неиссякаемой  струей  сочилась  тогда
из-под карт, как знамение для игроков, и все они действительно умерли, и
нет уже их карт, и нет уже их крови.
   Вот тут, между гобеленами, которых теперь нет, с криком пробежал Карл
Девятый и, чтоб не слышать воплей убиваемых, захлопнул вот это окно,  на
котором сейчас отсутствуют занавеси. От своей Варфоломеевской ночи искал
прибежища в безумии. Он представлялся помешанным во  время  всего  путе-
шествия по дворцу, которое было путешествием по преисподней.  Бесчислен-
ные мертвецы... "Друзья и враги, где вы? Куда делась Марго? Раз нет  оп-
рокинутых кресел и нет вышивки, желтой с  фиолетовым,  -  она  покрывала
двух молодых мертвецов, которые лежали тут друг на друге,  -  значит,  и
ничего не было. Без декораций нет и действия; история теряет опору, ког-
да исчезает соответствующая обстановка. Я рад, и мне не верится,  что  я
нахожусь там, где нахожусь", - пробежала в мозгу одинокого человека зау-
ченная мысль, когда он, держа перед собой огарок свечи, бродил все  мед-
ленней, все тише, вернее, крался вдоль стен.
   Единственный живой его спутник отправился в старый  двор,  называемый
Луврским колодцем, разыскать на кухне челядь  и  добыть  чего-нибудь  на
ужин. Время от времени он кричал снизу ободряющие слова: д'Арманьяк  был
встревожен состоянием духа своего господина и во что бы то ни стало  хо-
тел принести ему вина. Генрих в самом деле был близок к галлюцинациям. В
большой галерее на него внезапно пахнуло ветром.  В  окнах,  только  что
закрытых, между тусклых рам, ему привиделись очертания людей, он узнавал
кавалеров и дам прежнего двора, они оттесняли друг друга, чтобы  посмот-
реть на воронье. Стая ворон спустилась в Луврский колодец,  приятный  им
запах приманил их, и, когда стемнело, они набросились на свою добычу.
   Видение рассеялось, ибо д'Арманьяк крикнул снизу, что заметил в одном
из дальних окон полоску света. Если и это ошибка, то он пошлет за  вином
кого-нибудь из караульных солдат, разве можно, чтобы господин его остал-
ся трезвым в такой вечер, как сегодня.
   - Потерпите немножко, сир!
   Нет, терпение было в настоящую минуту самой последней из добродетелей
короля. Внезапно он встрепенулся: приближались крадущиеся шаги  -  почти
неслышно, даже для его тонкого слуха; однако его  предупредило  какое-то
чувство, то же чувство возврата к былому, которое показало ему кавалеров
и дам прежнего двора. Но с духами надо обходиться,  как  с  живыми.  Кто
признается им, что принимает их за нечто  иное,  тому  они  могут  стать
опасны. Он высоко поднял огарок и в решительной позе ждал, что будет.
   Появилась согбенная фигура человека, которого легко можно  было  при-
нять за нового маршала Бриссака; на протяжении шага Генрих  заблуждался.
Но именно этим шагом фигура вступила в полосу слабого света, и тут обна-
ружилось чуждое лицо, даже более, чем чуждое,  -  совсем  потустороннее.
Глаза потухшие, черты стертые. Под белыми волосами какое-то расплывчатое
белесое пятно, нельзя дотронуться до него рукой, не то все  исчезнет.  А
это было бы обидно.
   - Меня зовут Оливье, - сказал призрачный голос.
   Генрих заметил, что видение еще более сгорбилось и что оно явно испы-
тывает страх. Но страх - последнее из чувств, которое когда-либо  прояв-
ляли духи. Перед чем еще, в самом деле, им дрожать? А видение, назвавше-
еся Оливье, дрожало.
   - Убирайся прочь, - крикнул Генрих, не столько рассердившись, сколько
желая испытать видение. И оно ответило:
   - Не могу. Я прикован к этому дворцу.
   - Очень жаль, - сказал Генрих по-прежнему резко, хотя и порядком уди-
вившись, какие силы могли приковать кого бы то ни было  к  опустошенному
Лувру. - Давно ты здесь?
   - С незапамятных времен, - раздался ответный вздох. - Сперва  краткие
годы радости, а затем бесконечные - возмездия.
   - Выражайся яснее, - потребовал Генрих, ему стало жутко.  -  Если  ты
явился с какой-нибудь вестью, я хочу понять, о чем идет речь.
   Тут призрак, именуемый Оливье, упал на колени - правда,  очень  осто-
рожно и бесшумно; однако в движении явно  не  было  ничего  призрачного;
просто жалкий человек опустился телесной своей  оболочкой  еще  на  одну
ступень самоуничижения и к тому же заскулил.
   - Сир, - сказал он. - Пощадите мои преклонные лета. Какая вам корысть
вешать меня. Мебель все равно не вернется. Я и так уже давно расплачива-
юсь за то, что был бесчестным управителем вашего Лувра.
   Генрих понял, и этого было достаточно, чтобы он успокоился.
   - Ты опустошил весь дворец, - подтвердил он. - Отлично. Ты  крал,  ты
сплавлял все на сторону; это для меня вполне очевидно. Не мешает еще уз-
нать, как это происходило, а главное, как можно было, чтобы дворцом  ко-
ролей Франции управлял такой паяц.
   - Да я и сам теперь не понимаю, - ответило с пола жалкое  отребье.  -
Однако, когда я получил эту должность, все  дружно  одобряли  назначение
такого почтенного человека, который всегда толково управлял  собственным
имуществом. Никто не сомневался, что он убережет от убытков и  французс-
кую корону. Я сам мог присягнуть в этом. Сир! Я отнюдь  не  был  паяцем,
но, к сожалению, на себе испытал, как становятся им.
   - Как же?
   - Причин много.
   - Должно быть, три.
   - В самом деле, три. Сир! Откуда вы знаете?
   Он прервал себя, чтобы заскулить еще жалобнее. Затем умоляюще  протя-
нул руки, ладонями кверху.
   - Я не могу дольше держаться  на  колене  одной  ноги  и  на  кончике
пальцев другой, это неестественное положение для тела, я же вдобавок ис-
тощен голодом. Страх веревки долгие годы приковывал меня к этому  забро-
шенному дворцу и его глубочайшим подземельям. По большей части я не  ре-
шаюсь зажигать огонь, чтобы не видно было света, и за пищей  крадусь  по
ночам. - И тут же изобразил, как он крадется: на четвереньках вид у него
был совсем собачий. С этой самой последней ступени унижения он произнес:
- А когда я явился сюда много лет назад, я выступал прямо и  внушительно
впереди целого полка слуг, и несметные богатства были доверены мне. Этот
вот промежуток занимал стол чистого золота на лапах с рубиновыми  когтя-
ми. Ковры на этом вот простенке изображали вытканную пятью тысячами жем-
чужин свадьбу Самсона и Далилы, а также деяния Гелиогабала.  -  И  былой
повелитель замка с необычайным проворством обежал на  четвереньках  ука-
занные места; видно было, что он давно отвык передвигаться иначе.
   - Довольно! - приказал Генрих. - Встань! - Старый плут  потряс  длин-
ной, как у пуделя, гривой, но все же поднялся,  правда,  пошатываясь.  -
Старый плут, - сказал Генрих с ноткой ободрения в голосе, - поведай  мне
твои тайны!
   Он надеялся, что сумасшедший запрятал остатки  пропавших  сокровищ  в
чуланы и в труднодоступные тайники Лувра; Генрих припомнил, что ему  са-
мому поневоле пришлось обнаружить здесь много убежищ в  ту  пору,  когда
дело шло для него о жизни и смерти. Однако сумасшедший совершенно неожи-
данно завел речь о другом.
   - Сир! Я повстречал вас в темноте, после того как улизнул  от  вашего
дворянина, который заметил мою свечу. Наверно, вы в темноте увидели ста-
рых знакомых. Прежний двор воротился.  Воздух  наполнился  благоуханиями
дам и кавалеров, к ним примешались ароматы кухни. Большие факелы озарили
красным светом ослепительную роскошь зал и покоев.
   - До этого дело не дошло, - пробормотал Генрих, пораженный и, к доса-
де своей, снова охваченный трепетом.
   - У меня доходило и до этого, - сказал старый плут и даже  попробовал
рассмеяться. - Я всегда и неизменно ощущал на себе бдительный взгляд не-
видимых существ, а порой они даже становились  видимы.  Мне  приходилось
расплачиваться за то, что я  был  человек  гуманистически  образованный,
сведущий в истории. Мне бы следовало тогда еще удалиться и отказаться от
должности управителя. А что я сделал вместо этого? Устраивал  празднест-
ва, пышно пировал с другими богачами такого же толка, терпел всяких блю-
долизов, лишь бы они достаточно правдоподобно изображали  прежний  двор.
Особенно много было к моим услугам прекрасных и дорогостоящих дам - жем-
чужин, а не дам, они-то и поглотили в конце концов мое состояние.
   - Это легко было бы предугадать, старый плут, - вставил Генрих.
   - Но если бы я хоть на одну ночь остался во дворце без людей, -  про-
шептал сумасшедший, - невидимые существа, которые были повсюду  и  время
от времени показывали свой лик, непременно свернули бы мне шею.
   - Итак, тебе было невыносимо пребывание здесь, - заметил Генрих. -  А
второе?
   - Второй причиной был дух времени.  Весь  Париж  впал  в  распутство,
вследствие тяжких заблуждений, меж: тем как ваше величество  разыгрывали
победителя в ваших прославленных сражениях, а когда вам приходила охота,
осаждали город и морили нас голодом. Кто не мог швырять деньгами, проли-
вал кровь. Не стану говорить, что это случалось и здесь, во время беско-
нечных оргий.
   - Довольна - снова приказал Генрих. - Продолжай! Мало-помалу  у  тебя
явилась необходимость очистить помещение.
   Жалкая фигура пригнулась так низко, что белые космы закрыли все лицо.
   - Между тем я при всем высокомерии был полон отчаяния. Сир!  Поверьте
просвещенному гуманисту, что отчаяние делает высокомерным, а высокомерие
граничит с отчаянием. Я хотел дойти до конца начатого, в этом и было мое
искушение, я по сию пору горжусь им, ибо оно  достойно  завершило  жизнь
человека, в прошлом большого и  могущественного,  который  исчерпал  все
утехи и дочиста опустошил дворец французских королей.
   Генрих сделал вывод.
   - Во-первых, тебе было не место здесь; во-вторых, ты творил все гнус-
ности, какие только были в ходу в твое гнусное время,  вплоть  до  людо-
едства. И наконец, ты в своей дерзости дошел до любопытства к смерти. Ты
не замедлишь встретиться с ней.
   Но тут раздался голос живого человека, господина д'Арманьяка. Он  го-
ворил снаружи, взобравшись до половины к одному из  окон  так,  что  мог
только заглядывать внутрь, - надо же было ему узнать, с кем его господин
беседует в темноте. Прилепленный к голому полу, последний  огарок  свечи
чуть мерцал. Д'Арманьяку многое удалось услышать.
   - Сир! - сказал он, - выкиньте паяца мне в окно, чтобы я  воздал  ему
по заслугам.
   Видение, назвавшееся сперва Оливье,  теперь  казалось  отрешенным  от
всего земного, кроме своих сугубо личных дел. Оно пропустило мимо ушей и
слова короля, и возглас его дворянина.
   - Сейчас я пробегусь по-собачьи, - прошелестело  оно,  в  самом  деле
опустилось на четвереньки и весьма ловко обежало комнату. Затем  видение
выпрямилось, насколько это было для него возможно, и с твердостью  почти
человеческой произнесло: - Песье обличье - это вечное возмездие, а  ког-
да-то были краткие годы радостной жизни. В промежутке не угодно ли полю-
боваться на кутилу и петуха в курятнике: он перед вами. Когда я вывез  и
обратил в деньги благородные сокровища королей, ох, как быстро мои  дра-
гоценные дамы отобрали их у меня, как они гордились  благородным  проис-
хождением моего богатства и как любили меня за то, от души любили.
   - Все? - спросил Генрих с брезгливым участием.
   - Все. А число их было внушительное, двузначное, и вторая цифра вчет-
веро больше первой.
   И тут впервые бледное, расплывчатое лицо сделало попытку прищуриться,
а из-под прищуренных век блеснула слабая искра; то же самое заметил Ген-
рих у своего последнего убийцы. Впрочем, число его не удивило, оно  было
равно тому числу любовниц, какое приписывалось ему самому. Именно оно, а
никакое другое, должно было прозвучать из уст сумасшедшего; нет,  он  не
настолько сумасшедший, чтобы упустить возможность вовлечь короля в  свои
делишки и тем самым напоследок облагородить и оправдать их.
   - Двадцать восемь, - шепнул пес и петух,  лжевельможа,  вампир,  бес-
честный кастелян и призрачный паяц.
   Тут Генрих без всяких церемоний схватил его за шиворот и  выбросил  в
окно. Господин д'Арманьяк подхватил комочек на лету и тотчас понес его к
месту назначения. Одинокие шаги удалились.
   Последняя свеча догорела, растаяла, погасла; но королю, сегодня  зах-
ватившему власть, еще больше недоставало сейчас стула, которого здесь не
нашлось. День был тяжкий, и тяжелее всех показался Генриху этот  послед-
ний час. Встреча с Оливье доконала его; она была самой смутной,  но  она
же была и самой осмысленной. Пусть в ней не хватало здравого смысла, это
не мешало ей быть оскорбительной, а еще оскорбительнее то, что сумасшед-
ший именует себя гуманистом; и недаром он вовлекает короля в свои  запу-
танные дела: "В конце концов одна женщина стоит мне больше, чем все при-
писываемые мне двадцать восемь любовниц. У меня всего три  рубахи.  Свою
столицу я на десять лет освободил от податей и поборов, из-за  чего  мне
только труднее будет скупить остальные части моего королевства. Я должен
способствовать расцвету ремесел, вместо войны, которая до сих  пор  была
главным промыслом. Я все еще не вижу, откуда у каждого моего подданного,
хоть время от времени, возьмется курица в горшке".
   Он подошел к окну, в которое наконец-то из разорвавшихся облаков про-
ник лунный свет. "Работы столько, - так думал он, - что одному  человеку
ее не одолеть. Я знаю второго, кто будет работать со мной, и больше  ни-
кого. Это королевство нуждается во всем сразу, а ко дню моей смерти  оно
должно быть