имо. Король никогда не расстанется  с  ним,  -
заверила она, во вред себе. Мадам де Рони испугалась последних слов, она
истолковала их в том смысле, что возлюбленная короля при первой  возмож-
ности намерена отстранить его министра. Она решила сообщить об этом  му-
жу; несколько торопливых любезностей, и она поспешила улизнуть. Свою не-
нависть к Габриели, которая, собственно, была его ненавистью, она  нара-
щивала, как могла, и теперь возвращала ему проценты.
   Но как была ошеломлена почтенная дама, когда Рони,  устремив  на  нее
суровый взгляд, произнес:
   - У нас великий король. У нас король, чье счастье не закатится никог-
да.
   Господин де Рони хорошо знал,  что  подразумевал  под  этим.  Немного
спустя отряд всадников подскакал к реке,  на  берегу  они  остановились,
размахивая шляпами. Король приказал причалить.
   - Маршал де Матиньон! - крикнул он на берег.  -  Вы  привезли  добрые
вести?
   Голос его был тверд, но затаенное нетерпение столь велико, что  каза-
лось, он упадет мертвым, не дождавшись вести.
   Матиньон описал шляпой полукруг и звонко возвестил:
   - Сир! В Вервене заключен мир. Испанские послы  на  все  согласились.
Они едут в Париж воздать почести вашему величеству. Королевству  обеспе-
чен вечный мир, ибо великий король оказался победителем.
   Последние слова Матиньон выкрикнул, обернувшись к селениям,  там  они
были услышаны. Люди, еще не понимая, что происходит, тем не менее  оста-
вили свои пашни и хижины. Да, в самом деле все сбегались сюда.  Сутолока
у причала была очень велика, а позади люди становились на повозки,  дети
взбирались на плодовые деревья, маленьких отцы сажали на плечи. Все при-
тихли в ожидании, смотрели, как шевелятся губы короля, но  самого  слова
не слышали. Наконец он громко, по-солдатски выкрикнул:
   - Мир! Мир!
   А тише добавил:
   - Дети, вам дарован мир.
   Одни после первого возгласа короля любовались его осанкой,  а  другие
после второго - тихого - заглядывали ему в глаза. Они помедлили,  внима-
тельно присмотрелись к нему и лишь затем преклонили колени - сперва нем-
ногие. Когда все опустились на колени, посредине во весь рост встал  мо-
лодой, дюжий крестьянин; он произнес:
   - Государь! Вы наш король. Когда вам  будет  грозить  беда,  позовите
нас!
   Король и беда: те, что на корабле, снисходительно улыбнулись.  Габри-
ель д'Эстре испуганно схватила его за руку. Она чуть не упала, его  рука
поддержала ее. Дюжий крестьянин крикнул с берега,  и  многим  слова  его
прозвучали угрозой:
   - Государь! Вашу королеву мы будем оберегать, как вас.
   Тут все на корабле стали сразу очень серьезны,  смутились  и  застыли
без движения. Хорошо, что тем временем подоспел белый хлеб и красное ви-
но. Дети протянули дары королю, он же разделил их с крестьянином,  кото-
рый держал речь. Они разломили хлеб пополам, а вино пили из одного  куб-
ка.
   Корабль поплыл дальше, но добрая весть о мире опережала его. К  каким
бы селеньям он теперь ни приближался, всюду наготове были руки,  которые
бросали ему канат, чтобы он причалил. Многие руки  богомольно  складыва-
лись и сложенными поднимались вверх. Когда  же  корабль  скользил  мимо,
многие руки целыми охапками бросали цветы. Кавалеры ловили их на лету  и
клали на колени дамам. Собирая приветы и цветы, корабль плыл,  приближа-
ясь то к одному, то к другому берегу; часто деревья склонялись над ним и
осыпали палубу снегом лепестков.
   Под городом Туром ждали чужеземные послы;  они  скорее  добрались  от
Нанта в своих каретах, нежели корабль, который, казалось, легко скользит
по реке Луаре, на деле же принужден пролагать себе путь  сквозь  избыток
чувств. Послы дружественных держав докладывали, что при их дворах, в  их
странах гремит слава короля. Он осмелился  даровать  своим  протестантам
эдикт, и, несмотря на это, его католическое величество, король  Испании,
принял такой мир, какого пожелал он. И принял именно потому, что  король
Генрих сперва проявил свою волю и утвердил свободу совести. Раз он  ока-
зался достаточно силен для этого, значит, он для врага и для друга будет
сильнейшим королем на земле.
   Послы Голландии, Швейцарии, немецких княжеств, королевы Английской  и
послы более отдаленных стран с радостью и гордостью проводили короля  до
его города Тура, словно он был их королем. Колокольный перезвон, встреча
у городских ворот, шествие по разукрашенным улицам, клики: да здравству-
ет, ура, - а затем пиршество в замке. Некогда тот же замок был для коро-
ля, его предшественника, последним прибежищем от врагов. Из беды его вы-
ручил тогда Генрих Наваррский, он и тогда уже  одерживал  победы  -  для
своего предшественника, который в конце концов пал от ножа.
   За столом, в гуле голосов, некий господин д'Этранг сказал:
   - Тому я поддерживал подбородок на смертном одре. Кому  еще  придется
мне прижимать подбородок, чтобы он не отваливался?
   Кардинал де Жуайез:
   - Вместе с победами множатся и соблазны. Наш король об этом знает. Он
ограждает себя именем божиим, и нет христианина лучше его. Только  смеху
его верь не больше, чем его слезам.
   На другом конце стола мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля,  го-
ворила:
   - Король, мой высочайший брат, всегда шел прямым путем. Отсюда и  его
величие. Страх человеческий не угоден господу, милость господня  осеняет
того, кто тверд сердцем.
   Маршал де Матиньон:
   - Что это был за путь! От бедствий до всемирной славы, и как он  про-
делал его? Безо всяких усилий, готов я сказать сегодня, хотя я часто ви-
дел его в поту. На крыльях песнопений, скажу я, ибо я сам слагаю  стихи,
как латинские, так и на родном языке.
   - Только прочно ли это, - буркнул  сидевший  немного  дальше  Тюренн,
герцог Бульонский.
   - Раз это величие - значит, оно прочно, - просюсюкала мадам  де  Рони
достаточно громко, чтобы слышала Габриель. Та тотчас склонилась к своему
возлюбленному повелителю.
   - Сир! Говорят, что величие - непреходящее, благо.
   - И никто не знает тех кратких мгновений жизни, когда он по-настояще-
му был велик, - сказал Генрих на ухо прелестной Габриели. - Мы все можем
утратить, - шептал он ей. - Но любовь нашу не утратим никогда.
   Близится вечер, все спускаются к реке, чтобы продолжать  плавание  на
счастливом корабле. Стой, кто это спешит навстречу?  Вооруженный  отряд,
посредине арестованный: господин де Сен-Фаль. Вот он, наконец-то  попал-
ся. Морней! Где же Морней?
   Его принялись искать и нашли в одном из тайников городской стены.  Он
и слышать не хотел о подобной встрече, а между тем жаждал ее, томился по
ней, искал ее, бредил ею долгие месяцы. И вот теперь, когда  они  стояли
друг против друга - побитый и его обидчик, - спишь один из них был  бле-
ден и дрожал. Второй опустился на колени, будто так и надо,  и  слово  в
слово по приказу повторил просьбу о прощении. Он вложил  в  нее  столько
поддельного жара, он до такой степени преувеличивал свое сокрушение, что
всякий заметил притворство. Мало того, господин де  Сен-Фаль  явно  зло-
радствовал, и если кто-нибудь получал тут удовлетворение,  то  никак  не
Филипп Морней.
   Последний оглянулся на короля и просил разрешения  сказать  ему  нес-
колько слов наедине. Они отошли в сторону, меж тем как Сен-Фаль на коле-
нях ждал, пока участь его будет решена.
   - Сир! - сказал Филипп. - Рассудок вернулся ко мне.
   Я был лишен его, как вам известно.  Окажите  мне  милость,  отпустите
господина де Сен-Фаля и не заключайте его в темницу.
   - Господин де Морней, по справедливости он должен отсидеть. Обида бы-
ла нанесена и дворянину, и его королю.
   - Мне отмщение, глаголет господь.
   - Филипп, тебе следовало раньше слушать господа.
   Но так как побитый вновь покаянно повторил свою просьбу,  Генрих  ре-
шил, чтобы Филипп сам поднял с земли своего  оскорбителя;  тогда  король
сменит гнев на милость. Морней направился к своему обидчику.
   - Сударь, встаньте, король прощает вас.
   - Но сами вы, - возразил Сен-Фаль, злорадно глядя  на  лицо  врага  с
покрасневшим кончиком носа. - Вы сами, сударь, не можете простить  меня.
Мне остается лишь искупить мое деяние.
   Морней сказал:
   - Вы недостойны того, чтобы я помог вам подняться.
   Однако поделом мне. - И он подхватил притворщика под мышки. Тот  про-
тивился и оседал всей тяжестью. Под конец оба запыхались, в толпе зрите-
лей кто смеялся, а кто, наоборот, цепенел от ужаса.
   - Я пойду в тюрьму, тебе назло, - пыхтел Сен-Фаль.
   - Я изо дня в день буду молиться за тебя, против твоей воли, - пыхтел
Морней.
   Тут король велел стражникам поднять стоявшего на коленях. Те выполни-
ли приказ с помощью пинков и толчков, на которые не поскупились и после.
Лишь когда Сен-Фаля уводили, он сообразил, что и в Бастилии  с  ним  тут
обращаться не как с дворянином.
   Филипп Морней попросил короля отпустить его,  ибо  он  намерен  воро-
титься в Сомюр.
   - Господин дю Плесси, - спросил Генрих, - ваш трактат о мессе  так  и
останется под замком у вас в библиотеке?
   - Сир! Я совершил бы величайший грех, если бы знал истину и не выска-
зал ее.
   После этих слов протестанта король повернулся к нему спиной. Все уви-
дели: протестант впал в немилость. И некоторые удалились  с  облегченным
сердцем.


   ПЕСНЯ

   Счастливый корабль уже не был столь оживлен, когда  плыл  под  ночным
ветром к Блуа и Орлеану. Большинство придворных отправились спать.  Лишь
немногие бодрствовали на палубе подле короля и герцогини де Бофор.  Гос-
подин де Рони отослал свою жену вниз, непокладистая вдова только помеша-
ла бы ему в одном намерении, ради которого он  удостаивал  высоких  особ
своего общества. Кроме него, наверху остались маршал де Матиньон,  люби-
тель поэтических ночей, а затем всего лишь некий паж по имени  Гийом  де
Сабле. Двадцатилетний Гийом ничем не был  примечателен,  кроме  большого
родимого пятна на левой щеке, которое досталось ему от его матушки и до-
пускало различные толкования. В нем видели то розу, то  крепость,  а  то
еще женское лоно. Габриель собралась уже удалить  Гийома  от  двора,  но
Генрих упросил ее пока что просто не смотреть на него.
   - Красоты и миловидности в нем нет, - сказал ей по этому поводу  Ген-
рих. - Что в нем кроется, я и сам не знаю. Однако я уверен,  что  он  не
похож на других молодых людей. Он напоминает мне тех юношей, которым бы-
ло двадцать лет в одно время со мной. У них об этом по большей  части  и
воспоминания не осталось, но не беда. Наше поколение дает временами  та-
кие же ростки.
   Оба дворянина и юноша отошли в сторону. Габриель  покоится  теперь  в
низком, точно детском, кресле, Генрих полулежит у ее ног. Он  то  кладет
голову ей на колени и смотрит вверх на звезды, то опирается  подбородком
на ее руку, и тогда сияющие миры показывают ему ее прекрасный  лик.  Она
проводит кончиками пальцев по его лбу, находит, что лоб горяч, и  просит
его безраздельно отдаться счастью минуты. День был богат радостными  со-
бытиями, и отзвук их остался в сердцах у обоих. Отзвук выливается в сло-
ва, которых оба не знают и не ищут:
   О звонкий смех, венки, раздолье волн,
   Лишь вести радости летят на этот челн.
   Генрих отвечает звезде, что сверкает над ним. Вот какие слова  сказал
бы он, если бы хотел подбирать слова:
   - Из трудов рождаются новые труды, и так тянется до самой смерти,  за
ее пределы мои надежды не идут. Долгое время - тяжкое бремя. Ничего  нет
лучше покоя, но длится это лучшее не дольше  вздоха.  Покой,  блаженство
светлых снов - то дерево, что осыпает нас  снегом  лепестков.  И  речная
прогулка с тобой.
   - С тобой, - произносит Габриель, которая мыслит и  чувствует  с  ним
заодно. - С тобой дойду я до нашей цели. Мой  бесценный  повелитель,  на
это я уповаю.
   Она целует его, и он ее - долго, крепко, на всю жизнь. Вдвоем  плывут
они вверх по реке Луаре, а в сердцах звучит:
   О звонкий смех, венки, раздолье волн,
   Лишь вести радости летят на этот челн.
   Опершись подбородком на ее колено, он смотрит ей в лицо, а она ему.
   - Твое величие, повелитель, - говорит Габриель, - стало отныне  веро-
ванием мира, и конца ему быть не может.
   Генрих смеется тихо, смеется над ней, - а она над ним. "Мы  оба  ведь
все знаем. Волны нашей реки меняются каждый миг бытия. Да и где она  са-
ма? Не влилась еще, пока мы созерцали ее, в забывчивое море?" Он подумал
это - и сейчас же то же самое почувствовала она. В обоих прозвучало  то,
что можно было бы выразить словами: все преходяще, а  потому  прекрасно.
Покой, блаженство светлых снов - то дерево, что осыпает нас  снегом  ле-
пестков. Ведь бренно наших жалких тел обличье, неужто вечным может  быть
величье?
   Тут они услышали, как поодаль мечтает вслух маршал  де  Матиньон.  Он
говорил вдохновенно о замках над рекой, об их  безмолвных  отражениях  в
сверкающей воде, и сами эти замки лишь  неверные  видения,  никто  нынче
ночью не пройдет под их зачарованные своды, и никто  не  желает  владеть
ими.
   Собеседников не было видно, но тут раздался очень ясный, трезвый  го-
лос:
   - Как бы не так - никто не желает владеть ими! Сейчас мы подплываем к
замку Сюлли, принадлежащему господину де ла Тремойлю. Спросите-ка у  не-
го, отдаст ли он его даром, или потребует сто двадцать шесть тысяч  лив-
ров за замок и владение Сюлли.
   - Речь идет совсем не о том, - перебил настроенный на  иной  лад  Ма-
тиньон.
   - Очень даже о том, - возразил господин де  Рони  и  снова  выговорил
длинную цифру, тщательно отделяя каждую ее составную часть.  -  Не  будь
сумма так велика, клянусь честью, я приобрел бы Сюлли. Правда, я мог  бы
получить его дешевле и даже даром,  но  для  этого  я  должен  наперекор
собственной чести оказать содействие герцогу Бульонскому, а  значит,  не
быть верным слугой королю. Об этом я и помыслить не могу. Ни ради самого
величавого замка, ни ради самого доходного поместья.
   Он умолк, предоставив очертаниям замка говорить за себя. Его башни  и
кровли выплывали одна за другой, подымаясь  над  чернеющими  купами  де-
ревьев, и слали сияющий привет. Маршал и министр, которых не было видно,
вероятно, отвечали приветом, восторгаясь каждый по-своему. Светлые стены
купались в воде; река и ее приток окружали замок, задний фасад был выше,
две самые высокие башни, самая обширная из островерхих кровель,  находи-
лись на островке, и все было осенено отблеском ночного неба, все озарено
сверкающей рекой.
   - Как красиво! - сказала Габриель.
   - Владение, достойное вас, мадам, - сказал Рони, выступая вперед.
   - Не меня, - сказала Габриель. - А лучшего слуги. Таково, конечно,  и
мнение короля.
   Генрих повторил, как будто думая о другом:
   - Таково и мое мнение. - Он вернулся к действительности и  заявил:  -
Господин де Рони, ваше счастье обеспечено, если в этом ваше  счастье.  О
деньгах на покупку мы поговорим потом.
   Рони испугался от радости - он не надеялся так просто приобрести  же-
ланное достояние. Он не из тех, кто  безусловно  верит  в  успех  своего
предприятия, хотя бы для него пожертвовал сном  и  остался  бодрствовать
подле высоких особ. От испуга он хотел поцеловать руку короля, но Генрих
куда-то вдруг исчез. Рони пришлось обратить свою  благодарность  и  свое
малочувствительное сердце, которое на сей раз было тронуто, к  бесценной
повелительнице.
   Генрих скрылся в тени одного из шатров, стоял у самого борта  корабля
и смотрел на реку. Позади него замок Сюлли постепенно скрывался за  сте-
ной деревьев, блеснул в последний раз и исчез. Генрих о нем не думал, он
размышлял о другом: "Власть, владение - прочно ли оно?  Замок  со  всеми
угодьями может сгореть, королевство можно утратить. Смерть всегда насто-
роже и в положенный срок отнимет у нас то и другое. Это была  счастливая
поездка, я подчинил своей власти последние мои провинции и вынудил врага
подписать мир. И более высокой цели, стоившей больших трудов, -  свободы
совести достиг я, а ведь к ней я превыше всего стремился с давних пор.
   Я владею Этим королевством, как ни один король до  меня,  владею  его
плотью и духом. Но чем я владею на самом деле?"
   В то время как он размышлял и полагал,  что  своей  волей  направляет
мысль, перед ним непрошеным явился образ молодого Генриха: восемнадцати-
летнего, ничем не владевшего. С друзьями, двадцатилетними  юношами,  тот
скакал на Париж, но по прибытии застал свою возлюбленную мать Жанну уби-
той и сам вскоре подпал под власть старой королевы, а она в своей  прес-
тупной душе уже замышляла Варфоломеевскую ночь. И вот свершилось, друзья
его убиты, а сам молодой Генрих надолго стал пленником злой феи. Предви-
дит он это, когда, окруженный друзьями, увлекая за собой  многих,  спло-
ченным отрядом скачет на Париж?
   Сплоченный отряд единомыслящих смельчаков благочестив  и  неустрашим.
Они соблазняют девушек по деревням, но между собой часто говорят об  ис-
тинной вере. Все они непокорны сильным мира, которые покинуты богом, ибо
господь бог с этими двадцатилетними юношами - да так, что в любую минуту
сам Иисус может появиться из-за гряды скал и стать во главе отряда.  Для
них всех его раны свежи и не перестали кровоточить. Его история для  них
действительность, они живут его жизнью, как своей собственной. "Иисус! -
восклицает один из них, Филипп Морней. Восклицает  с  такой  силой,  что
все, встрепенувшись, оглядываются, готовые окружить господа и воззвать к
нему: "Сир! В прошлый раз вы были побеждены врагами и вам  пришлось  от-
дать себя на распятие. На сей раз,  с  нами,  вы  победите.  Смерть  им!
Смерть врагам!"
   На сорок восьмом году жизни Генрих вновь узрел  это  давнее  видение;
его бросило в жар, он крепче ухватился за борт своего счастливого кораб-
ля и собрался тяжко вздохнуть. Однако вспомнил, что плывет на счастливом
корабле и владеет всем, к чему стремились юные смельчаки. "Но со мной ли
теперь господь? Что я знаю? Уж и тогда мне не верилось, что Иисус  удос-
тоит нас своим присутствием только потому, что мы протестанты. Остальные
же истово ожидали его, и за это я любил их".
   - Эге! Да вон стоит один из них.
   Генрих сказал это, увидев пажа Гийома де Сабле. Юноша  тоже  стоял  в
одиночестве у борта. Он как будто вырос; ночь  и  то  таинственное,  что
происходило в нем и в ней, в этой ночи, поднимало его над  самим  собой.
Видно было, что он близок к звездам, их свет струился по его щеке вокруг
загадочного родимого пятна. Зубы его были крепко стиснуты, оттого на ху-
дощавом лице проступали желваки. Глаза отражали светящиеся  миры  и  жар
его души.
   - О чем ты грезишь? - спросил чей-то голос. Паж оглянулся, никого  не
увидел, но незримый голос продолжал:
   - Тебе грезится, что ты - маршал Франции. Быть может,  ты  и  станешь
им. С нами вместе едет маршал, сочиняющий стихи. Ты, должно быть,  вооб-
ражаешь себя поэтом. Что ж, попытайся, подбери и сложи в строфы слова  о
короле, который завоевал самое драгоценное свое сокровище и владеет  им.
Когда бы ему ни приходилось разлучаться с ней, никакие битвы и победы не
могли сравниться с муками любви. Битвами и победами мы приобретаем коро-
левства, но только не прекрасную звезду, на  которую  мы  не  перестанем
глядеть, пока не угаснем сами.
   Голос из темноты замолк, юноша Гийом почувствовал, что он один.
   Генрих уже некоторое время сидел подле Габриели. Господа Рони  и  Ма-
тиньон занимали короля и его возлюбленную. Все были веселы  и  окрылены,
против своего обыкновения смеялся и  новый  владелец  замка  Сюлли.  Тут
скромно и чинно к четырем важным особам подошел юный Сабле.  Поклонился,
подождал приказа от короля. Король кивнул ему и сказал:
   - Спой свою песню!
   После чего нежданный гость герцогини де Бофор отвесил глубокий поклон
и в самом деле сел.
   - Сначала, - потребовал король. - Корабельщики тоже хотят послушать.
   Многие из людей, крепивших паруса на счастливом  корабле,  потихоньку
приблизились, услыхав, как поет свежий, ласкающий  голос.  Благоговейное
внимание, зата