тит,  но  убийства?  Он
предвидит в будущем много хлопот из-за своей чужестранной королевы и  ее
свиты. Он вспоминал свой двор во времена другой, когда женщины пользова-
лись уважением, а среди мужчин вывелись прихлебатели и задиры.
   Таковы обстоятельства. "У нас нынче 1600 год. Не злополучный  Блеклый
Лист ускорил перемену обстоятельств, а я сам и моя женитьба, которая бы-
ла неотвратима, вместе со всеми ее последствиями". Тут он поднял голову,
поникшую в раздумье. Произнес про  себя  свое  проклятие.  "Последствия?
Лишь одно - дофин. За тем я и здесь. Хороши мысли для брачной ночи!"
   Королева все еще лежала в оцепенении: но на  ощупь  она  теперь  была
тепла. И мигала она сейчас тоже явственно и с  определенным  намерением,
то ли завлекая, то ли предостерегая его. Оказалось, что  правильно  вто-
рое, ибо она едва заметно шевельнула головой  в  сторону  прохода  между
кроватью и стеной: пусть он поищет там. Генрих осторожно заглянул  туда.
Молочная сестра, - она спряталась, лицом зарылась в полог кровати  и  не
знает, что ее обнаружили. Однако в узком проходе может поместиться  лишь
она одна. Невозможно извлечь ее оттуда иначе, как применив  силу.  Но  в
этой комнате и так достаточно совершено опрометчивых  поступков.  Генрих
не хочет их повторять. Никто больше молочной сестры не  может  повредить
его браку.
   Ее надо деликатно удалить из комнаты. За дверью ей  грозит  приключе-
ние: в самом деле, об этом мы позабыли. Как подступиться к ней? Генрих и
Мария переглядываются, впервые они единодушны.
   - Леонора! - просит Мария. - Моя Леонора! - воркует она. На ее нежный
возглас ответа нет.
   Тогда она говорит, и смысл ее слов понятен всякому:
   - Мы одни. Король ушел. - А на него она смотрит настойчиво и  жестом,
который обнаруживает опытность, она переплетает все десять растопыренных
пальцев; разжимает, снова переплетает - притом с большой сноровкой. Ген-
рих глазам своим не верит, тем более что ее  глаза  говорят  ему,  каков
смысл этого жеста, в случае если бы он не знал. Вдобавок она приподымает
краешек одеяла. Он следует приглашению, заползает под одеяло и скрывает-
ся с головой, а на грудь ему наваливают подушку.
   О том, что произошло дальше, он мог  более  или  менее  догадываться,
очевидцем он не был. Вероятно, молочная сестра выбралась из своего  убе-
жища и принялась искать короля, а для того, чтобы она не  заглядывала  в
постель, королева оперлась локтем на своего супруга, которому и без того
мешала подушка, теперь же от нажима увесистой дамы он едва не  задохнул-
ся.
   Молочная сестра что-то отрывисто говорила, в злобе глотая слова,  ра-
зобрать их не было возможности. Но что иное мог означать поток ее  крас-
норечия, как не гнев на Марию. Ты донельзя плохо сыграла  роль  холодной
женщины, должно быть, говорила она. Дофин, - что мне за дело  до  твоего
дофина. Пока его у тебя нет, король в нашей власти. Она сказала,  должно
быть: нашей, а подразумевала: моей. Весьма вероятно,  что  королева  по-
чувствовала на лице карающую руку молочной сестры; нечто похожее на звук
пощечины долетело под одеяла и подушки. В ответ Мария внятно  произнесла
три слова, то были: жар, жажда, лимонад, они постепенно превращались  из
беззвучной просьбы в  страдальческий  вопль.  При  этом  Мария  зарылась
частью своих телесных прелестей в подушку, на которой уже тяготел доста-
точный груз. Этим она давала понять, что устраняет Леонору, отсылает до-
кучную свидетельницу за лимонадом.
   Высокородная Галигай не желала одна бродить по  темному  дому.  Новый
поток упреков скорее всего означал, что Мария сама виновата, если  лежит
теперь покинутая, одна как перст. Как она позволила разогнать свою  сви-
ту! А чтобы высокородная Галигай жертвовала собой ради  глупой  кувалды,
которая изображает королеву перед еретиками и варварами этой  страны?  И
речи быть не может о лимонаде, сопряженном с неведомыми опасностями.  Не
будет по-твоему, Мария, можешь делать что угодно.
   Так Мария и поступила. Тяжкий вздох, и на короля обрушилась вся  гро-
мада ее тела; она ничем не обделила его и, застыв на месте, снова лежала
замертво. Молочная сестра встретила эту выходку резким хохотом.  Положи-
тельно у нее нет потребности перевести дух; поневоле начинаешь опасаться
этого, когда самому, в силу обстоятельств, совершенно нечем дышать.  Под
конец Генрих все-таки услышал, что смех слабеет и как  будто  удаляется.
Груз перестал тяготеть на нем. Мария отвернула одеяло и кратко  пояснила
ему происшедшее. Ребром правой руки она ударила себя по левой, что озна-
чает: убралась прочь.
   Генрих сам убедился, что карлица в  слепом  бешенстве  очистила  поле
битвы. Он ринулся к двери, дважды повернул ключ в замке, задвинул  засов
и оглянулся. Мария лежала в полной готовности, как ее  создал  бог.  Она
встретила его словами:
   - По завету отцов, следуя долгу перед религией и приказанию моего дя-
ди великого герцога, я согласна иметь от вас дофина.
   Лишь позднее он вникнет в ее слова и вряд ли будет доволен  их  смыс-
лом. В данную минуту ее речи мало занимают его. Ему предстоит иметь дело
с весьма объемистыми формами - в те времена, когда он был жаден до  вся-
кой новизны, такое изобилие плоти не отвратило бы его. Теперь в нем этой
жадности нет, что стало ему ясно при виде чужестранки и ее  выставленных
напоказ прелестей. Он мог бы уклониться; это было бы впервые в его жизни
и как раз с той женщиной, которая хотела родить ему дофина.
   Перед ним, между темными занавесами постели, лежала женщина, в  опыт-
ности которой сомнений быть не могло. Обмороки пугливой девочки  -  одно
дело, допустим, без них обойтись нельзя. Другое дело - без  околичностей
завладеть мужчиной, чтобы он исполнил свою  повинность.  Левая  ее  рука
обхватывала одну из увесистых грудей, мощная волна плоти  перекатывалась
через руку. Другая, раскрытая, свисала с  крайне  широкой  и  необычайно
плоской ляжки: новинка для наблюдателя. Дочерей чужих  стран  приходится
познавать во многих смыслах;  прежде  всего  они  удивляют  своеобразием
строения. Ни единой линии тела без складок и отеков. Раскрытая рука  вы-
ражает вожделение, неуклюжее, голое вожделение. Живот  содрогается,  вся
его громада отклоняется вбок. Содрогаются и  выпуклые  бедра.  Но  всего
наглядней раскрытая рука.
   Так как вожделение красит, то  и  тут  налицо  своеобразные  красоты,
только надо уметь понимать их. Голова  закинута  назад,  за  валик,  что
прежде всего изображает жертвенную покорность: целомудренная дама  пред-
почитает не знать, что произойдет дальше. Кроме  того,  такое  положение
показывало лицо в ракурсе, что было ему на пользу. Оно стало как-то уже,
щеки, обычно отвислые, подтянулись, каждую  прорезала  борозда.  То  мог
быть след усталости от тягот тела и жизни, надо постараться понять,  что
же именно. Тень заслонила волосы, иначе  обнаружился  бы  их  прискорбно
тусклый цвет, и прикрыла глаза - зачем глупым гляделкам быть причастными
к возвышенному акту. Резкая граница тени придавала остальной части  лица
неясную белизну. Губы приоткрылись, казалось, непроизвольно. Они  дышали
еле заметно, но если бы они заговорили, их язык был бы понятен.
   "Вот лежу я, чужестранка, приехавшая к вам, к чужому, издалека. У нас
общий интерес, только не любовный. Вы любили других, чему  же  вы  диви-
тесь, если и я люблю других? От этого я не счастливей вас.  Если  бы  вы
одним ударом избавили меня от всех моих приближенных, мне никого не при-
ходилось бы бояться, кроме вас. Вы стали бы мне ненавистны сверх меры  -
я уже и теперь достаточно ненавижу вас, ибо мне и моему сыну суждено на-
следовать вам. Тем сильнее вожделею я вас, дабы вы исполнили  надо  мною
свою повинность. Моя грудь, живот и руки не лгут. Возьмите же между тем-
ными занавесами, возьмите изобильную белую плоть.  В  нынешнем  столетии
мода на пышную плоть. Приди!"
   Он не заставил ждать себя. Отбросил всякие соображения, на  это  ушло
не больше полминуты - ровно столько требовалось тем, что за дверью,  для
своих дел. Как раз, когда королевская чета была занята собственными  пе-
реживаниями, снаружи раздался крик, стук, шум  борьбы,  убегающие  шаги,
множество неожиданностей для того, кто не был посвящен. Казалось, следо-
вало бы выглянуть. Однако жена по плоти после свершившегося  еще  крепче
сжимала супруга в объятиях. Она говорила или лепетала, все еще не откры-
вая глаз, - по большей части то было бессмысленное  сотрясение  воздуха.
Леонора, лепетал детский голосок. Леонора, молочная сестра, может отпра-
вляться в преисподнюю или быть на пути туда, для настроения Марии это не
составит разницы. Она хочет сохранить его, он не  смеет  идти  навстречу
опасностям за дверью, пока она не убедится окончательно, что  зачала  от
него дофина.
   Она знает, что зачала, небо помогло им обоим. Дофин и небо,  по  этим
двум словам он понял все остальное. К несчастью, дело  не  исчерпывалось
этой общей заботой, хотя и она не была по-настоящему общей, ибо  чужест-
ранка ждала дофина от короля, и тем не менее против него. Он мог бы  по-
чувствовать это в ее объятиях, если бы не был осведомлен заранее. Теперь
же она приподнялась на локте и не долго думая завела речь об авиньонских
отцах: он должен воротить их. Это его долг перед ней за  ее  покорность;
затем, этого требует новый век, а также нравственное  состояние  Европы,
тому и другому отвечает единственно орден Иисуса.
   Она повысила голос, потому что полагала: кто громко  говорит,  бывает
понят и добивается своего. Он и в самом деле уловил уверенность, с какой
чуждая власть обращалась к нему, требовала и присваивала себе права кре-
дитора-все это в брачной постели. Едва он исполнил свою  повинность  над
телом женщины,  как  оно  обернулось  агентом  врага.  Кончены  лепет  и
обольщение. Оставлены целомудрие вместе с вожделением.  Теперь  уже  нет
намека на двусмысленность, теперь ему откровенно показывают  властолюбие
и со всей самодовольной тупостью чужестранки толкуют о том, чего не  мо-
гут ни понять, ни охватить.
   Но ведь здесь на земле глупость-залог победы, и Генриху это известно.
Сам он, когда побеждал, лишь от разу до разу выигрывал время в борьбе  с
глупостью. Разве он когда-нибудь считал, что это навеки?  Или  на  очень
долгий срок? Пока что у него хотя бы одна надежда, - до конца его  дней.
Иезуиты, должно быть, со временем вернутся в королевство; он до сих  пор
не допускает, что сам может призвать их. Его народ не должен  преклонять
колени перед их непомерными триумфальными  арками  и  одурманиваться  их
цветистыми речами. Он не должен ощущать сладостный трепет от разыгрывае-
мых ими мистических представлений и терять остатки  разума  над  тайнами
цифры семь. Он не должен поддаваться нелепому насилию над духом и  тяго-
тению к смерти, которое противно природе. Мы здесь  еще.  Мы  настороже.
Недоставало только допустить в страну их многочисленные писания в защиту
убийства тиранов. Нет, король еще здесь.
   Это поняла Мария Медичи, не ожидала этого и до крайности  испугалась.
Она вдруг увидела короля, стоявшего возле ее ложа  в  накинутом  халате:
лицо его сулило наихудшее. Только бы ей отделаться заточением  в  монас-
тырь! В страхе она заколебалась между двумя уловками. Первая была  снова
упасть замертво, на этот раз похолодев как лед. Она остановилась на вто-
рой, она заговорила по-французски. Языка она в самом деле не  знала,  но
на корабле, по пути сюда, ей дали прочитать любовный  роман,  чтобы  она
извлекла оттуда подходящие выражения. Она снова пустила в ход слабый го-
лосок, который совсем не соответствовал ее пышным формам. Она  залепета-
ла:
   - О прекрасный юноша! Под твоими стопами вырастают розы. Даже суровая
скала вспоминает, что у нее есть сердце, когда ты приближаешься к ней  с
такой благородной грацией, с такой невинностью, перед которой  преклоня-
ется вся природа. Скала, как нам известно,  заколдованная  дева,  и  она
проливает чистые слезы. В честь твою отныне бьет родник, которого доселе
не видел ни один пастух.
   Что тут поделаешь? Пастух не видит, где бы ему напиться, королева  не
видит, что она смешна.
   - Мадам, - заметил Генрих, - прежде всего  рекомендую  вам  исправить
произношение. На это потребуется некоторое время,  а  пока  помолчите  о
том, что не касается заколдованных дев.
   Он был уже у дверей, он отодвинул засов.
   - Разрешите мне взглянуть наконец, что произошло за дверью.
   Там была кромешная Тьма. Генрих ощупью пробрался через короткий  про-
ход в залу, где королева впервые принимала его. Здесь что-то  шевелилось
и как будто слышалось хрипение.
   - Кто там? - Никакого ответа, кроме более внятного стона. Генрих  по-
шел в том направлении, откуда доносился стон, и наконец различил в крес-
ле у последнего окна фигуру, которая ежилась и прятала лицо.
   - Бассомпьер! Так-то вы проводите ночь? Почему вы не откликаетесь?
   - Сир! От стыда. Я получил удар кинжалом. Я - и от карлицы.
   - Зато она молочная сестра, - напомнил Генрих.
   Господин де Басомпьер признал, что вследствие  этого  похождение  его
может считаться почетным. Тем не менее завершилось оно неудачно. Как это
вышло? Трудно понять из-за стремительности событий, беспорядочных, неле-
пых, вразрез со всеми хитроумными планами. Решено было,  что  честолюбец
выставит ногу из-за занавеса и повалит карлицу. А вышло так, что она по-
валила его. Знала ли она, что в складках ткани спрятан кто-то? Она разд-
вигает занавес, он теряет равновесие; он едва успел, падая, схватить  ее
за ноги, когда она пыталась перескочить через него.
   - Но вам ведь удалось повалить молочную сестру.
   - Не так, как я предполагал. На полу я принялся  доказывать  ей  свою
любовь, я в самом деле готов был на всякую жертву. Однако  она  защищала
свою честь когтями и зубами.
   - Отважная карлица! - заметил Генрих и про себя пожалел,  что  вторая
молочная сестра отнюдь не так рьяно оберегала  свое  целомудрие,  отчего
была теперь обладательницей дофина.
   - Что же было дальше? Тяжелое у вас ранение?  -  спрашивал  он  менее
преуспевшего товарища этой ночи. Товарищ вздохнул.
   Он рассказал, как взял на руки свою любезную, чтобы, невзирая на соп-
ротивление, отнести ее на ложе утех. Так как он старался держать ее  по-
дальше от себя, чтобы оградить нос от ее зубов, она высвободила  руку  и
взмахнула острым предметом прямо над его сердцем. Счастье, что он перех-
ватил оружие, оно скользнуло по плечу, не проникнув глубоко. После этого
он, надо сознаться, отшвырнул от себя высокородную даму. Он сам жалел  о
таком неделикатном обхождении. Ему все еще слышится,  как  она  скулила,
когда после жестокого падения улепетывала прочь на четвереньках и больше
не появлялась.
   "Может быть, она спряталась здесь в зале и слышит нас?" - предположил
Генрих, но оставил свою догадку при себе, ибо  в  темном  проходе  могла
стоять и подслушивать Мария Медичи.
   - Болит ваша рана? - спросил он. - Надо бы позвать хирурга.
   - Сир! Избавьте меня от такого позора, - взмолился Бассомпьер. - Сбе-
гутся люди. Есть поражения, о которых принято умалчивать.
   - Принято умалчивать, - повторил Генрих. - Скоро  забрезжит  день,  и
каждый пойдет своей дорогой.
   Сказав это, он тоже подвинул себе кресло, и оба стали ждать конца но-
чи.


   ОБ ИЗМЕНЕ

   Далее последовали празднества. Последовало также новое  покушение  на
жизнь короля, однако его сохранили в тайне.  Настал  день,  когда  легат
торжественно благословил новобрачных. После чего Генрих уехал бы  немед-
ля, ночи с чужестранкой угнетали его сверх меры. Однако  еще  предстояло
заключение мира с Савойей, сложные счеты, хотя герцог и был  разбит.  Он
соглашался уступить спорную часть своих родовых владений, но французскую
провинцию Бресс он желал сохранить за собой. В этом  Генрих  и  его  на-
чальник артиллерии усмотрели подлую ловушку.
   В Савойе еретики были многочисленны  и  подвергались  преследованиям.
Если король Франции назначит губернатора-протестанта, ему сейчас же при-
дется держать ответ перед папой, - в противном случае перед приверженца-
ми истинной веры. Начальник артиллерии доказывал ему еще  в  Лионе:  все
это условлено между Савойей и Бироном.
   - Сир! Вы сами убедитесь, что Бирон неисправим и что ему  нет  спасе-
ния. Вы возвели его в адмиралы, маршалы, герцоги, пэры. Вы доверили  ему
управление Бургундией, где губернаторами всегда бывали принцы  крови.  В
его руках была граница королевства, дабы он охранял ее. Вы  знаете,  что
он сделал вместо этого.
   - Не знаю, ибо не могу поверить, - возразил Генрих.  -  Предательство
противно природе.
   Сюлли:
   - Это не подлинное ваше мнение. Вам известна наша  человеческая  сущ-
ность, которая требует предательства, хотя бы в нем не  было  пользы,  а
один лишь задор и соблазн на собственную погибель.
   Генрих:
   - Весьма рассудительно, господин  начальник  артиллерии.  Однако  мне
приходит на ум человек, который ни разу...
   Он осекся. Лучший слуга тоже предал Габриель д'Эстре - останется  на-
веки непонятно, ради чего.
   Сюлли, после долгого молчания, очень глухо:
   - Допустим, что один существует, но двух таких нет.
   И при этом взгляд голубых эмалевых глаз, сказавший королю:  "Вы  тоже
изменили своей вере, что достаточно само по себе, а  скольким  людям  вы
изменяли и сколько раз изменили своему слову! Была ли в  этом  необходи-
мость?"
   Генрих спросил свою совесть, была ли в этом необходимость, но не  на-
шел ответа. Одного он добился от начальника артиллерии - что они  выждут
и испытают маршала Бирона. Сюлли покинул короля с предостережением:
   - Он потребует от вас город Бург-ан-Бресс, это будет для вас  знаком,
что он сговорился открыть вашим врагам границы королевства.
   Когда Бирон наконец явился, его сопровождало  множество  народа.  Вся
улица желала видеть знаменитого полководца; он и в самом деле был весьма
внушителен, лицо багровое, неимоверно мускулистые плечи и руки, ни  один
грузчик не осилил бы его, он сам раздавил бы всякого. Глаза  у  него  по
любому поводу наливались кровью, как у быка, тело носило следы  тридцати
ран, он побеждал всегда и неизменно, завоевание Савойи было всецело  де-
лом его рук. Таково мнение людей, которые по большей части смешивали его
с отцом и считали обоих за одно лицо. Словом, народным героем был маршал
Бирон, а вовсе не король.
   Славословия улицы поднимали изменника надо всем: над сомнениями, если
они могли у него быть, и над страхами - они у него были. Король  не  по-
пался в ловушку, он не брал ни пяди савойской  земли,  он  оставил  себе
Бресс, французскую провинцию. Что король знал об измене?  Ничего,  решил
Бирон, судя по приему, оказанному ему народом. Кроме того,  он  полагал,
что к народному герою не посмеет притронуться никто.
   С хмурым видом предстал он перед королем, который был весел и привет-
лив.
   - Хорошая награда за вашу верную службу, - сказал Генрих и кивнул  на
окно. Бирон кичливо выпятил живот. Он возразил:
   - Народ меня знает. Я был бы Роландом, будь  вы  Карлом  Великим.  Но
своим мирным договором, который продиктован трусостью,  вы  пускаете  на
ветер все, что завоевано моей отвагой. Мне жаль вас,  сир,  -  выкрикнул
Бирон в бешенстве за свой недавний страх.
   Генрих не обратил внимания на дерзости. Он показал маршалу  статуэтку
бога Марса с чертами короля и лавровым венком на челе.
   - Кузен, как вы думаете, что бы сказал на это мой  брат,  король  Ис-
панский?
   Намек и предостережение, Бирон пропустил мимо ушей то и другое.
   - Он-то! - буркнул маршал. - Надо думать, он вас не боится.
   Генрих хлопнул его по животу и рассмеялся.
   - Потешный малый, жаль только, что жиреешь, а вообще ты мне по душе.
   После этого лицо глупца побагровело еще сильнее. Взгляд его,  до  сих
пор тупой, стал растерянным и беспокойным. "Возможно ли? - думал Генрих.
- Безумие, безумие повсюду. Знал бы мой начальник артиллерии, как  неус-
тойчив слабый д