поспешил подхватить
его. Он повинуется, он прямым путем направится на  предстоящее  собрание
протестантских депутатов.
   - Внимание! Я возвещаю вам прибытие нашего государя,  как  министр  я
лишь один из вас, но, будучи почтен близостью к  королю,  я  лучше  знаю
его. Король ни от чего не отрекается, он ни в чем не отчаивается,  ни  в
общем деле, ни в борьбе за него, которой нет конца, - властно изрек  Ро-
ни, словно был не в своем арсенале  с  однимединственным  слушателем,  а
стоял в городе Шательро перед всем собором.
   Генрих повторил:
   - Которой нет конца. - Он приложил палец к губам. Его война -  благо-
детельная война, и ей надлежит опередить войну  пагубную.  Мы  выжидаем,
готовимся и молчим.
   Министр все продумал и склонил короля назначить его самого губернато-
ром Пуату: в этой провинции находится город, где состоится собор, -  Ша-
тельро, а также Ла-Рошель, крепость у океана. Пятого июля 1605  года  он
пустился в дорогу, но не один. Губернатор взял с  собой  полторы  тысячи
конных, ибо намеревался высказать своим единоверцам немало жестоких  ис-
тин. Собор встретил его с почетом, какой подобает представителю  короля.
Рони никогда не предполагал, что они могут быть изменниками. Если бы не-
совершенство их природы даже допустило это,  их  крепости  были  слишком
слабы и, по Нантскому эдикту, оставлены за ними лишь на время.
   - Можете спокойно владеть ими и дальше, - сказал им  министр.  -  Вам
это важно, королю - ничуть. Однако он более не намерен выслушивать  ваши
жалобы, ибо они ему известны, вам же его намерения не известны.  В  осо-
бенности должно вам, согласно его воле, избегать  всяческих  переговоров
не только с чужеземными его врагами, но и  с  городами  и  владетельными
князьями в самом королевстве, поведения которых он не одобряет.  -  Рони
назвал их по именам, и тот, кто у всех был на уме,  прошел  незаметно  с
остальными; они же поняли, что пробил час решительно  стать  на  сторону
своего государя и товарища с давних пор. Тогда они дали согласие на все,
чего потребовал от них его посол, а их брат по вере.
   После заседания они, правда, послали к нему наивлиятельнейших из сво-
ей среды - между прочим, господина Филиппа де Морнея, но как раз ему Ро-
ни намылил голову, вместо того чтобы внять его просьбам о смягчении  ко-
ролевской воли. Что это? Морней до такой степени укрепил свой город  Со-
мюр, что он один требует восьми тысяч солдат гарнизона. Нелепость -  ук-
репления без пушек. Пусть господа протестанты объединят свои  войска!  И
держат их наготове!
   - Самые грозные враги вашего короля пока еще притаились, - заявил Ро-
ни. Знал ли он больше, чем высказывал, и, может быть, не один  лишь  уже
раскрытый заговор герцога Бульонского привел его сюда?
   Он предоставил им догадываться. Понять они должны одно - что  на  них
рассчитывают, в случае  безыменной  опасности,  когда  отравленная  чаша
обессилит страну и народ. Если же раздастся  незабытый  шаг  гугенотских
полков, чаша минует их. Странно, именно непреклонный министр, их брат по
вере, который требовал, чтобы они пожертвовали всеми привилегиями и  об-
щественными свободами, даже безопасностью - именно он укрепил их  упова-
ние на короля. Казалось бы, житейские труды, а также его проступки успе-
ли не на шутку разобщить их, однако же они вновь увидят его в своей сре-
де неизменным. Явись, наш Генрих! Крепость Ла-Рошель впустит тебя;  хотя
бы даже ты привел с собой многотысячное войско, мы настежь откроем воро-
та, снесем стену на триста локтей!


   В ЛА-РОШЕЛИ

   Настал сентябрь, явился он сам, и тут пошло по его гугенотским землям
великое ликование, втихомолку смешанное со слезами.  Чтобы  видеть  его,
обитатели Ла-Рошели взбирались на крыши, арки, на мачты в гавани.  Коло-
кола звонили для него, и звук их был давно знаком. Так  же  гудели  они,
когда он въезжал сюда белокурым юношей, только что убежав из плена  ста-
рой Екатерины.
   Тогда, из предосторожности, он сперва отрекся от навязанной ему рели-
гии и вернулся к исконной, и лишь после этого показался своим  единовер-
цам. Нынче они принимают его таким, каков он есть, со всем, что  сделала
из него суровая жизнь: волосы и борода его побелели прежде времени.
   - Вихрь невзгод пронесся по ним, - пояснил он старейшим из своих  то-
варищей, когда они все вместе сидели в зале за  семнадцатью  столами  по
шестнадцать приборов каждый.
   Молодое поколение дивилось сверх меры, видя перед собой во плоти  об-
раз легенд. Он поднимает стакан, вытирает рот, широко раскрывает  глаза.
Те же глаза при Иври приковали к месту врага, так что он остановился  со
всеми своими копьями, пока наши не налетели на него. Те же глаза  хранят
облик всех людей в королевстве, отныне также и мой. Я пребываю в них,  и
прекраснейшая из когда-либо живших женщин запечатлена в  них.  Она  была
нашей веры, и он втайне тоже наш единоверец, но враги отравили его  пре-
лестную Габриель. В его глазах залечат - лен облик мертвецов: как велики
и печальны должны быть эти глаза, дабы  вместить  всех,  кто  живет  еще
только в них. Сами мы живы потому лишь, что он так  много  боролся.  Вот
что думало молодое поколение, которое, однако, дивилось не так уж долго,
напротив, оно вскоре освоилось с невиданным  явлением,  побороло  нелов-
кость и принялось обсуждать повседневные  дела,  спорить,  смеяться.  То
один, то другой вскакивал, чтобы получше рассмотреть короля. Кто осмели-
вался, тот целовал ему руку, а у кого хватало храбрости, тот просил  пе-
ремолвиться с ним хоть словом.
   Генрих и его старые соратники пересчитывали друг друга. Они были  ве-
селы, оттого что сидели вместе за столом и ход истории  пощадил  их,  но
часто поминали своих мертвецов. Они становятся многочисленней нас по ме-
ре того, как седеют волосы от вихря невзгод. Последним мертвецом из чис-
ла приверженцев истинной веры был господин де ла Тремойль, смешной чело-
век, даже память о нем способна была бы развеселить. Но как друг герцога
Бульонского он стал ненавистен королю и вовремя убрался из жизни, прежде
чем был пойман. На его имени не стали задерживаться. Что поделать, после
долгой разлуки королю и его протестантам не следует тревожить иных мерт-
вецов.
   Отвлечь от этого покойника более всех имел причины Агриппа  д'Обинье.
Он заявил: мертвых нет, есть только  отсутствующие.  Агриппа  утверждал,
что они могут подавать о себе весть оттуда, где находятся, и даже  бесс-
порно, что некоторые из них возвращаются. В тот день, как пал его  млад-
ший брат, Агриппа лежал на соломе между двумя товарищами и  вслух  читал
молитву. При словах: "И не введи нас во искушение" - кто-то трижды  уда-
рил его ладонью так явственно, что оба товарища вскочили и поглядели  на
него.
   - Помолись еще раз, - сказал один; и когда он послушался - при тех же
словах снова три удара, нанесенные рукой брата, как понял Агриппа после,
когда нашел его мертвым на поле битвы.
   Генрих сказал:
   - Агриппа, ты поэт. Не всякий, у кого умирает любимое существо,  чует
это за милю, а тем более за двадцать. - При этом он подумал о  Габриели,
о ее последнем дне, когда она еще была жива, он же оплакивал ее, и ника-
кие три удара не побудили его поспешить к ней.
   Агриппа, ярый защитник сверхъестественного как проявления воли небес:
   - Капитана Атиса мы сами похоронили с воинскими почестями, и  все  же
он ночью прокрался к себе в постель; он  был  весь  холодный  и  убрался
прочь через окно. Но пусть судят богословы, - заключил он, смущенный об-
щим молчанием.
   Генрих молчал не потому, что ему стало жутко, напротив,  он  заметил,
что теперь ничего не чувствует при рассказах о предзнаменованиях  и  чу-
десных происшествиях, которые прежде имели для него  значение  символов,
если не большего. Он смотрел на простодушного вояку, который крепко  на-
деялся на загробную жизнь и принимал на веру самые неправдоподобные слу-
чаи из страха перед смертью. Однако совесть Агриппы явно  предостерегала
его, и потому пресловутые три удара всякий раз следовали за теми же сло-
вами: "И не введи нас во искушение".
   Старый боевой товарищ отбросил смущение, он  предпочел  засмеяться  и
сказал, что богослов у них под рукой, лучше Филиппа Морнея  не  найдешь.
Генрих в самом деле спросил его мнение; но так как Морней,  отмахнувшись
от призраков, вдался в рассуждения о вечном блаженстве с усердием и  пе-
дантизмом мирянина, овладевшего наукой о боге, Генрих перестал его  слу-
шать. Он задумался, опершись головой на руку, а кругом шумел пир.
   Немного погодя он огляделся - где же он? Среди участников своей неза-
вершенной юности, на прежнем святом месте, кругом привычные соратники, а
над ним нет балдахина. "Мнимый возврат нашего первоначального  душевного
строя, но с того расстояния, на котором мы находимся теперь, нам уже  не
измерить ни его безрассудной отваги, ни его слабости. Нам пришлось  сос-
тариться для того, чтобы нож перестал быть пугалом. Лишь сейчас и  здесь
обнаружилось, что страх за жизнь отпустил нас. Что же  касается  вечного
блаженства, смысл его для нас утрачен. То и другое -  потеря  страха  за
жизнь и упований на вечность - одинаково  печально,  человек  становится
все печальнее и трезвее, чем  больше  сделано,  и  притом  несовершенных
дел".
   Сидя вполоборота, он увидел из окна больверк в гавани, туда он  всхо-
дил еще во времена своей  возлюбленной  матери  Жанны,  пятнадцатилетним
юношей. Была ночь, волны с такой же силой  набегали,  перекатывались,  и
рев их был голосом дали, не знавшей его, но в ветре он ощущал вкус иного
мира - свободного от ненависти и насилия, свободного от зла. С  тех  пор
королевские мореходы и колонисты в самом деле переплывали океан, терпели
кораблекрушения, обитали на пустынных островах. Воротившиеся не пали  от
этого духом, они добиваются нового флота,  лишь  теперь  они  прониклись
сознанием своей правоты, своего назначения, и гибель не страшит их.
   "Ничего не страшиться - это в сущности и есть поворот, как  мы  видим
на собственном опыте. Поворот начался незаметно.  Когда?  Не  вспомнишь.
Знаешь лишь одно: борьба, в которой нам суждено пасть, - далеко не  пос-
ледняя, и, когда не станет нас, она будет продолжаться, словно  мы  тоже
участвуем в ней.
   Мне кажется, война, которую я готовлю, необходима.  Если  же  я  паду
раньше, не беда, всего так или иначе не завершишь. Это  и  есть  поворот
посреди служения".
   Пока он так думал и рассуждал, остальные глядели на него, и у них за-
щемило сердце, они и сами не понимали почему. Наш король  Наваррский,  -
молча сказали они друг другу вместо словесных пояснений. Поседевшим  об-
рели мы его вновь. У Агриппы д'Обинье первого навернулись слезы.  Морней
прервал свою речь о вечности, и Агриппа перегнулся через стол:
   - Сир, когда я вижу ваше лицо, я становлюсь дерзок, как прежде. Расс-
тегните три пуговицы на камзоле и окажите мне милость пояснить, что  по-
будило вас возненавидеть меня.
   Генрих побледнел, из чего они безошибочно заключили, что он даст волю
чувству.
   - Разве вы не предали меня? - спросил он. - Вам мало было Бирона,  вы
столковались с герцогом Бульонским. Мне известны твои письма к его другу
де ла Тремойлю, который смешно квакал, когда говорил. Он умер, впредь он
будет квакать и предавать на том свете.
   И ответил Агриппа:
   - Покойный был настолько слабее вас. Я же от вас, сир,  смолоду  нау-
чился держать сторону гонимых и обремененных.
   Тогда обнял Генрих простодушного вояку и сказал:
   - Приверженцы протестантской веры добродетельны и за  своих  изменни-
ков.
   После этого все стало ясно между королем и его протестантами; на про-
щание они пожали друг другу руки.
   Между тем Морней был молчалив за столом, если не считать  рассуждении
о вечном блаженстве, они же нагнали на Генриха  печаль.  Теперь  он  был
один с господином дю Плесси-Морнеем в зале, которая опустела,  и  настал
вечер. Замешкавшиеся гости оглядывались напоследок с порога. Король, ви-
димо, хотел поговорить о самом главном, ибо он направился к оконной нише
со своим старым советником, с первым среди протестантов, его называли их
папой. Тогда последние из двухсот гостей удалились, ступая  бесшумно,  и
тихо притворили дверь.
   Генрих за руку повел Филиппа к окну, остановился перед ним, всмотрел-
ся в состарившееся лицо: каким маленьким стало оно под непомерно  вырос-
шим лбом. "Глаза глядят разумно; мы держимся стойко, невзирая на случай-
ные провалы, как тогда с Сен-Фалем. Глаза глядят мудро, но по-вечернему:
дерзаний нечего ждать от этого человека. Когда мы были молоды, мое коро-
левство Наварра, спорное по самой своей сути, имело в его  лице  ловкого
дипломата, который одной силой своей любви  к  истине  умел  перехитрить
всех лжецов. Далекие времена, где вы? Но именно тогда мы  превыше  всего
боялись ножа, как способны бояться лишь люди, еще не  оправдавшие  себя,
алчные до своих будущих деяний, которые им страшно упустить".
   - Многого мы достигли, Филипп?
   - Сир, всего, что было вам назначено или на вас возложено. Почему  не
хотите вы признать, что сверх того господь наш не спрашивает и не попус-
кает.
   - Известно вам, господин дю Плесси, что великая  война  готовится  на
свете?
   - От ваших решений я устранен. То же, что решает воля  всевышнего,  я
постигаю через испытания. Новые открытые раны жгут меня, и последняя еще
впереди.
   Что он шепчет во мраке? Чело склоняется,  выражения  лица  не  видно.
Морней поднимает голову, говорит отчетливо:
   - Сохраните на земле мир до конца ваших дней. Сир, едва вы  испустите
дух, ваша высокая ответственность снимется с вас и возвратится к  госпо-
ду.
   - И это все? - спросил Генрих. - Таково, по-твоему,  бессмертие,  Фи-
липп? Таково вечное блаженство?
   Когда вместо ответа последовал лишь  вздох,  Генрих  собрался  отвер-
нуться. Однако сказал:
   - Ваше познание бога необычайно расширилось. Вы говорите о нем  слиш-
ком по-ученому для того, чтобы он, как прежде, мог жить в вашем  сердце.
Ныне мы снова встретились с вами здесь на земле, у вас же в мыслях  одна
лишь диалектика вечности.
   - Мой сын пал при осаде Гельдерна, - сказал Морней ясно и просто.
   Генрих привлек его к себе:
   - Бедняга!
   Руки их долго оставались сплетенными. Глаза их не увлажнились. Морней
впоследствии напишет трактат "О слезах". В действительности он  не  пла-
чет, а Генрих проливает теперь слезы лишь по ничтожным поводам. Для зна-
чительных он вооружен.
   - Ваш единственный сын, - сказал Генрих с ударением. Быть  может,  он
подразумевал: к чему же ваша вера.
   Морней, по-прежнему просто:
   - У меня теперь нет сына, а потому нет и жены.
   Что он хочет сказать, спросил Генрих. Получила ли  уже  мадам  Морней
злую весть?
   - Она ничего не знает, - сказал человек, побежденный жизнью. -  Гонец
явился сегодня ко мне. Я сам должен принести ей это известие: она не пе-
реживет его. Тогда я буду разлучен с ними обоими, а лишь  ради  них  мне
еще стоило жить - неужто же не бывать свиданию?
   - У вас есть внутренняя уверенность.
   - У меня ее нет, - выкрикнул Морней. И продолжал уже спокойно: - Мало
того что Шарлотта уйдет от меня, она уйдет по своей воле. Меня обуревает
страх, что любовь кончается и с ней кончается все, особенно  же  надежда
на бессмертие.
   - Друг, нам нечего бояться, - сказал Генрих. - Я познал это  сегодня,
а потому благословляю свою поездку в Ла-Рошель. Перед концом некий голос
промолвит: мы не умрем - но будет это только значить,  что  мы  свершили
свое.
   По вещему испугу в своем сердце Морней понял это как последнее  слово
короля. Он поклонился и отступил. Король приказал напоследок:
   - Если пророчество ваше сбудется, я хочу узнать и услышать от  вас  о
том, как скончалась мадам де Морней.


   БЛАГОДАРНОСТЬ

   Истинный успех посещения королем Ла-Рошели обнаружился лишь на обрат-
ном пути. Гарнизон Ла-Рошели сопровождал его до ближайшей протестантской
крепости; оттуда выступил новый отряд,  чтобы  пройти  с  ним  следующий
этап. Отовсюду спешили к нему дворяне, безразлично какой веры, все стре-
мились увидеть его; и не раз карета его ехала шагом вследствие  стечения
народа. Люди смешивались с его охраной, они намеревались  проводить  его
до самой столицы. Он про себя объяснял, что их к этому  побуждает.  Сами
они не могли ни осмыслить, ни истолковать свои побуждения.
   Не успел Генрих вернуться в Париж, как из Лондона пришла весть о  за-
говоре против короля Якова. Под Вестминстерский  дворец  были  подложены
груды пороха, что успели вовремя обнаружить. В противном случае все соб-
равшиеся были бы разорваны на куски - король, принцы и пэры, весь парла-
мент; от английской короны ничего бы не осталось. Такого громадного  ко-
личества пороха хватило бы, чтобы взорвать целые городские кварталы. Это
было бы самым жестоким злодеянием века. Доподлинно известно,  кто  своим
учением способствует смуте. Кто подкапывается под  нас,  кто  поставляет
средства взорвать нас всех на воздух, кто ввозит их в каждое  христианс-
кое государство, пока оно еще свободно. Долготерпение свободных  народов
облегчает работу их врагам, не говоря о том,  что  у  последних  повсюду
есть сообщники и что правительства очень шатки.
   Без лишних слов было признано, что здесь действовал орден  Иисуса,  а
за его спиной Испания. Держава, которая сломлена, но еще не вполне,  ни-
как не может угомониться. Разуму и смирению она не научилась, зато  нау-
чилась хитрости и злодейству. Из старой власти  рождается  новый  боевой
отряд, духовное воинство, если убийство свойственно духу и входит в чис-
ло воинских добродетелей. Иезуит Мариана проповедовал право убивать  ко-
ролей. Его английские адепты оказались старательными, впрочем, в их кни-
гах об этом мало говорилось. Все же покушениям предшествуют  книги;  ко-
роль Генрих послушался недоброго совета, когда  отстаивал  перед  своими
законоведами возвращение святых отцов, доказывая, что они чисты сердцем.
   Правда, здесь, в стране, друзья детей усердствуют в любви к  малолет-
ним, меж тем как где-то там после первого испуга убирают порох.  Птички,
цветочки, мы тут ни при чем, пуританский парламент сам по себе  заседает
на пороховых бочках. Однако допустим, что король Французский оставил  бы
вас без присмотра, как Яков. Допустим, он окончательно порвал бы со сво-
ими протестантами и не вернулся бы только что  из  путешествия,  которое
было, в сущности, смотром войск, они же стоят наготове. Тогда здесь, не-
сомненно, повторилось бы вестминстерское покушение. Но по улицам столицы
короля Генриха громыхают пушки его начальника артиллерии.
   Генрих ожидал его в тот самый час, когда "пороховой заговор" стал из-
вестен им обоим. Верный слуга, по своему обычаю, должен был бы тотчас же
появиться в дверях и напомнить своему государю, кто послал его в  Ла-Ро-
шель, кому он обязан тем, что союз цареубийц отступил  перед  ним.  День
прошел; Рони не явился. Генрих как бы невзначай велел справиться о нем в
арсенале. Министр работает, как всегда. Генрих думал: "Он ждет, чтобы  я
посетил его либо чтобы он был возведен в герцоги и пэры.  Точный  расчет
входит в число его добродетелей. Однако мне уже многие спасали жизнь,  и
не становились за это даже капитанами. Да и я многих выручал из  беды  и
делал это даром". Генрих, впрочем, сам знал, что в его рассуждениях было
неверно, что - недосказано. "Рони  обнаружил  поразительное  чутье,  или
назвать это дальновидностью? Что сталось бы с королевством без моих про-
тестантов? Сам Рони - закоренелый еретик, почему эта идея и  возникла  у
него и ее осуществление оказалось так просто. Все равно, он  никогда  не
был человеком окрыленного духа; он был человеком,  призванным  сидеть  и
считать".
   Здесь Генриху пришлось признать, что его Рони  переменился.  С  каких
пор? Мы позабыли об этом, как и о перемене,  постепенно  свершившейся  в
нас самих. Рони был неподкупен, но всегда усердно добивался награды