ие известия, в Нуайон  при-
был король. Он одновременно услышал не только о неожиданной потере  воз-
любленной Габриели, но и об ужасной кончине ее матери. Иссуар - это  го-
род в самой глубине Оверни; мадам д'Эстре, раз навсегда  забывшая  долг,
не могла расстаться с маркизом д'Алегром, она предпочла  не  присутство-
вать на свадьбе дочери. Лучше бы она поехала! Стареющая  женщина  хотела
напоследок исчерпать всю любовь без остатка, однако и в  денежных  делах
тоже была крайне требовательна к своему другу.  Иссуарскому  губернатору
приходилось беспощадно выжимать соки из населения,  чтобы  удовлетворять
прихоти своей возлюбленной. Оба стали до смерти ненавистны  народу  -  и
смертоубийство свершилось. Его учинили июньской ночью  двенадцать  чело-
век, среди, них  двое  мясников.  Они  опрокинули  стражу,  вломились  в
спальню и прикончили чету. Дворянин храбро защищался, тем  не  менее  их
обоих выбросили голыми из окна на съедение воронью.
   Король сказал нуайонскому губернатору:  иссуарский  губернатор  погиб
ужасной смертью.
   - Вместе со своей любовницей, - присовокупил господин д'Эстре,  кивая
головой с видом мудреца, чьи предсказания полностью оправдались.
   Королю следовало бы тут почувствовать, как овевают его  молитвы  дру-
зей: перед ним явно открывалась возможность спасения. Мать  его  возлюб-
ленной первая пошла по этому роковому пути и дошла до конца. По  челове-
ческому разумению, удержать дочь от того же никак нельзя, однако  король
именно на это направил свои старания. Габриель находится теперь под  за-
щитой супруга, Генрих радовался только, что это не Блеклый Лист,  с  ним
было бы больше хлопот. Не мешкая, посетил он прекрасную  свою  любовь  и
принялся заклинать ее чем угодно, чтобы она ушла отсюда и чтобы  жила  с
ним, иначе ему невмоготу. Ей тоже, - созналась наконец Габриель, с рыда-
нием прильнув к его груди; возможно,  она  плакала  настоящими  слезами,
Генрих их не видел. Во всяком случае, имя господина де  Лианкура  вырва-
лось у нее со вздохом и вместе с ним еще одно слово, от которого у  Ген-
риха замерло сердце.
   - Это правда? - спросил он.
   Габриель утвердительно кивнула. Однако добавила со вздохом, что будет
терпеть этого мужа, несмотря на его неспособность к супружеской жизни.
   - Пример моей бедной матери - страшный урок для меня. Я боюсь  госпо-
дина де Лианкура, потому что не понимаю его. То, что он говорит, - неле-
по, что делает загадочно. Он запирается у себя  в  комнате.  Я  пыталась
подсмотреть в замочную скважину, но он прикрыл ее.
   - Мы это все разузнаем, - решил Генрих и  в  воинственном  настроении
направился к владельцу замка, но противника себе не встретил. Дверь была
настежь, человек без определенной физиономии  склонился  перед  королем,
казалось, все житейское ему чуждо, кроме разве изящной одежды, затканной
серебром, и ослепительных брыжей - Панталоны, равно как и камзол, сидели
безупречно, принимая во внимание его жалкий рост. Надо  было  ухватиться
за что-нибудь осязаемое, и Генрих спросил щеголя о происхождении и стои-
мости надетых на него тканей. Не дослушав ответа, Генрих воскликнул:
   - Это правда, что вы не мужчина?
   - Я был им, - сказал господин де Лианкур с таким видом,  словно  весь
он в прошлом. Еще он сказал строго официально, с расстановкой и поклона-
ми: - Иногда я бываю мужчиной. Сир! Я сам решаю, когда мне быть им.
   Возможно, это было чистое высокомерие. Либо под этим скрывалась  пре-
данность царственному любовнику своей супруги; трудно было  понять  сущ-
ность этого человека и добиться от него точного ответа. Генрих промолвил
почти просительно:
   - А удар копытом?
   - Удар копытом имел место. Мнение докторов о нем и  его  последствиях
допускает различные толкования. - От этого заявления король  только  рот
раскрыл.
   Ему стало как-то не по себе. Отсутствие определенной физиономии,  не-
постижимая скромность и самоуверенность, как у лунатика или  привидения.
Это существо ни в чем не признается, ничего не желает; оно только  пока-
зывается, только заявляет о своем существовании, да и то слабо.  Генриху
стало невтерпеж. Он ударил кулаком по столу и закричал:
   - Правду!
   Его гнев относился к обоим, к этому призраку и еще больше к Габриели,
которая, вероятно, налгала ему и каждую ночь спала с мужем. Он  крупными
шагами пересек комнату, упал в кресло и прикусил себе палец.
   - Жизнью вашей заклинаю! Правду!
   - Сир! Ваш слуга ждет приказаний.
   Тут ревнивец понял, что все будет так, как он пожелает. Ему следовало
бы раньше додуматься до этого; мгновенно успокоившись, он приказал:
   - Вы передаете мне мадам де Лианкур. За это вы назначаетесь  камерге-
ром. Габриель получает от меня в качестве приданого Асси, - замок, леса,
поля, луга.
   - Я ничего не требую, - сказал супруг. - Я повинуюсь.
   - Габриель продолжает носить ваше имя. Возможно, что в  дальнейшем  я
ее сделаю герцогиней д'Асси. После ее смерти все наследуют ваши  дочери.
Сударь! - окликнул он, перебив сам себя, ибо казалось, будто  тот  уснул
стоя. - За это вы подтвердите без возражений все, что нам  угодно  будет
объявить, - продолжал предписывать король. - Иначе  берегитесь:  госпожа
д'Эстре вышла за вас замуж только по принуждению,  и  своих  супружеских
обязанностей вы не выполняли, все равно, по причине ли удара копытом или
тайной болезни. Понятно?
   Можно было не сомневаться, что господин де Лианкур понял, несмотря на
свое странное оцепенение. Оно возрастало, по мере того как на  господина
де Лианкура сыпались подарки, смертельные опасности и  перемены  судьбы.
Генрих оставил его и захлопнул за собой дверь.
   По уходе короля тот некоторое время стоял, устремив взгляд  себе  под
ноги. Наконец он выпрямился, запер  дверь,  прикрыл  замочную  скважину,
достал из ларя толстую книгу в кожаном переплете с родовым гербом  Амер-
валь де Лианкуров и начал писать. Он запечатлел, подобно  всем  событиям
своей жизни, и это последнее. С большой точностью описал он короля,  его
речи, душевные побуждения и ходьбу по комнате. Сознательно или  нет,  но
образ и роль короля он изобразил так, что смело  мог  смотреть  на  него
сверху вниз. Со своей прекрасной супругой он давно проделал то же самое.
Но эту свою запись он заключил сообщением  для  потомства.  Он  начертал
сверху крупными буквами: "Весьма важное  истинное  свидетельство  Никола
д'Амерваля, господина де Лианкура. Прочесть после его кончины  и  сохра-
нить на вечные времена".
   "Я, Никола д'Амерваль, владелец Лианкура и других поместий, в здравом
уме, предвидя свою кончину, но не предвидя ее часа..." Он облек то,  что
задумал оставить потомкам, в торжественную форму завещания; далее он за-
являл, что все с ним приключившееся - несправедливость, ложь и  насилие.
Он отрицает за собой неспособность или неискусность в плотском труде де-
торождения - тому свидетель бог. Если же при бракоразводном процессе  он
покажет обратное, то сделает это только по причине послушания королю,  а
также из страха за свою жизнь.


   ПАСТОР ЛА ФЭЙ

   Габриель, не мешкая, явилась к Генриху. Он послал за ней дворян,  ко-
торые привезли ее к его кочевому двору, и оба были очень счастливы. Жен-
щина радовалась, что выбралась из своего жуткого замка, где за закрытыми
дверями творятся подозрительные дела. Мужчину восхищало, что она его лю-
бит; и, конечно, по сравнению с покинутым супругом она  любила  его.  Ее
сверкающее, обольстительное тело, отдаваясь, продолжало быть  спокойным,
чего не замечал страстно жаждущий любовник. Разница была очевидна: преж-
де безрадостная покорность его желаниям, теперь столько терпения и  лас-
ки. Генрих думал, что достиг всего, а кто стоит на вершине, тот чувству-
ет себя свободным. Кажется, что от него теперь зависит, остаться с люби-
мой или нет. Конец так далек, что можно говорить о вечной любви, зная по
неоднократному опыту, сколь это бывает длительно, вернее, сколь кратко.
   По-настоящему Генрих не знал ничего. Эта совсем иная, и причинит  ему
больше хлопот, чем все остальные, вместе взятые. На протяжении тех  лет,
что ей еще суждено жить, мало осталось  простора  для  него  и  для  его
чувств, а в завершение - ее смерть, самая значительная до его  собствен-
ной смерти. Теперь она отдается ему ласково, и только, ибо она прямодуш-
на и не хочет притворяться. Но то, чего она еще не чувствует, он  посте-
пенно завоюет: ее нежность, ее пыл, ее честолюбие, ее покорную верность.
Он делает все больше открытий, трепетно вступает он на каждом  этапе  их
близости в новый мир. И он готов стать новым королем и  новым  человеком
всякий раз, как она, через него, становится другой.  Готов  самого  себя
отринуть и посрамить, лишь бы она любила его. Отречься от своей  веры  и
получить королевство. Стать победителем, оплотом слабых, надеждой Европы
- стать великим. Не довольно ли этого: все это предрешено и должно  слу-
читься, одно за другим. Но затем возлюбленная великого короля доведет до
конца свою роль орудия судьбы: она умрет, и ему суждено будет стать меч-
тателем и провидцем. А в итоге современники  не  постесняются  показать,
сколь докучен стал им он сам и его дела. Они отвернутся  от  него,  меж:
тем как он одиноко будет подниматься все выше и выше, пока не  исчезнет.
Ничего этого не знал Генрих, когда приглашал мадам де Лианкур  к  своему
кочевому двору и был с ней очень счастлив.
   Здесь она всем чрезвычайно нравилась и не нажила себе ни противников,
ни противниц. Женщины видели и признавали, что она  не  обнаруживала  ни
малейшей нескромности как в речах, так и в манерах. Она выказывала много
юного смирения перед каждой дамой более высокого рода или более  зрелого
возраста. Не интригами или распутством, а только милостью короля достиг-
ла она своего положения, а потому не подобало укорять ее  этим.  Мужчины
при кочевом дворе были простые воины, суровый Крийон,  храбрый  Арамбюр,
"Одноглазый" - такое прозвище дал ему его друг и государь.
   - Завтра у нас бой. Одноглазый. Береги свой глаз, а не то совсем  ос-
лепнешь! - Пожилые гугеноты кочевой резиденции были глубоко  нравственны
и в этом несхожи с королем. Молодежь безоговорочно брала его себе за об-
разец; но для обоих поколений протестантов, равно как  и  для  преданных
ему католиков, Генрих был великий человек, достойный только  восхищения,
и до конца его постичь можно, только любя его.
   Почувствовав это, прекрасная д'Эстре всецело прониклась  настроением,
царившим вокруг короля. Здесь он явился перед ней личностью, далеко пре-
восходящей любовника, с которым ей пришлось свыкнуться, и  даже  победи-
тель Шартра, чей ореол льстил ей, отошел на второй план. Здесь все  муж-
чины в любой миг отдали бы свою жизнь за его жизнь, а каждая женщина по-
жертвовала бы сыном. И как мужчины, так и женщины сочли бы себя при этом
осчастливленными, ибо король олицетворял лучшее,  что  было  у  них,  их
собственное существо, но доведенное до совершенства, их веру, их  будущ-
ность. Габриель, натура хладнокровная, скорей расчетливая, нежели распу-
щенная, спокойно наблюдала, исподтишка потешалась - но при этом постига-
ла, на чем ей строить свои надежды и как вести себя. Если сердце  ее  не
было вполне растрогано, то взгляды ее переменились.
   При дворе она была уравновешенней всех. Высокое ее положение сказыва-
лось только лишь в полной невозмутимости, иные называли это холодностью.
Ее почитатель, господин д'Арманьяк, первый камердинер короля, называл ее
северным ангелом. Никто, за исключением Генриха, так не понимал ее  оча-
рования, как д'Арманьяк. Северный ангел, говорили и другие  гасконцы,  и
взгляды нескрываемого обожания ловили ее  взор,  светлый  и  загадочный.
Дворяне, тоже происходившие из северных провинций, употребляли это проз-
вище, в духе своего повелителя, с легкой насмешкой и с большим  доброду-
шием. Под конец даже упрямый Агриппа д'Обинье признал, что, невзирая  на
всю свою красоту, госпожа д'Эстре не расточает пагубных чар.
   Будучи на виду у всех и не защищенная ничем, Габриель не сделала поч-
ти ни одного промаха, во всяком случае, не сделала самого главного.  Все
ждали, произнесет ли она имя Бельгарда. Как бы она ни поступила, - заго-
ворила о нем или умолчала, все равно она повредила бы себе. Наконец  она
все-таки упомянула о своем бывшем любовнике, но никакого  ущерба  отнюдь
себе не нанесла. Молодой Живри, сверстник обер-шталмейстера и  такой  же
видный, почтительно и галантно ухаживал за ней;  вернее,  он  через  нее
ухаживал за королем.
   - Господин де Живри, вы сказали слова, которых король вам никогда  не
забудет! - заявила мадам де Лианкур так, что многие слышали ее. - Слова,
прогремевшие среди дворянства: "Сир! Вы король храбрецов,  покидают  вас
одни трусы". Так сказали вы, и выразились весьма метко. Однако герцог де
Бельгард не трус, королю недолго придется ждать его, он непременно  вер-
нется.
   И это все. Никакого упоминания о мадемуазель де Гиз,  чем  было  ясно
дано понять, чтобы о любовных историях даже не заикались, ибо единствен-
но важное - это верность королю. Ход был ловкий - его признали прямодуш-
ным и смелым. Скандал как будто предотвращен, а может быть, и нет?  Мно-
гие сочли, что она зашла слишком далеко в своих  притязаниях  на  полную
безупречность, принимая во внимание истинное положение дел. На последнее
неоднократно указывали пасторы королевской резиденции: оба, король и ма-
дам де Лианкур, состоят в супружестве, отсюда двойное  прелюбодеяние  на
соблазн миру и явное пренебрежение к религии. На сей раз пасторы  возвы-
сили голос и сказали "Иезавель", меж тем как прелаты молчали. "Иезавель"
сказали пасторы, как будто жена еврейского царя Ахава, склонившая его  к
вере в своего бога Ваала, имела что-то общее с католичкой - подругой ко-
роля Французского. Правда, Иезавель подвергалась преследованиям  пророка
Ильи, пока ее не сожрали собаки, оставив лишь голову, ноги и кисти  рук.
Предсказания пророка оправдались. Пасторы же могли ошибаться, они  пока-
зали себя жестокими и хотя бы потому неумными. Они запугали даму и  пре-
секли ее благие намерения.
   От священников своей церкви возлюбленная короля видела только  ласко-
вое поощрение; однако никаких определенных надежд на высокое  супружест-
во, до этого дело отнюдь не дошло. Даже развод госпожи д'Эстре  с  мужем
далеко не был решен, не говоря уже о браке короля, на который, наверное,
не захочет посягнуть ни один клерикальный  дипломат,  избегающий  всяких
осложнений. И о переходе короля в католическую веру,  хотя  все  вело  к
этому, хотя его срок все приближался, прелаты не упоминали ни  словом  в
разговорах с королевской любовницей. Это был урок для  Габриели,  и  она
поняла его. В часы их близости Генрих не слыхал от нее ни единого,  даже
шепотом произнесенного намека на перемену  веры.  Однако  протестантских
слуг своих она рассчитала - без шума, следуя совету тетки Сурди, которая
по-прежнему была на страже.
   Пастор Ла Фэй был старый кроткий человек, некогда  державший  Генриха
на коленях. Он-то и решился поговорить с королем. Ему это пристало,  по-
тому что  он  не  был  ни  благочестивым  ханжой,  ни  тупым  ревнителем
нравственности. Он признавал, что душу можно спасти в обоих  исповедани-
ях.
   - Я скоро предстану перед богом. Но будь я католиком и  призови  меня
господь наперекор моим упованиям во время мессы, а не во время  пропове-
ди, все же он из-за этого не отвратит от меня ока  со  своей  лучезарной
выси.
   Пастор сидел, король шагал перед ним по комнате взад и вперед.
   - Продолжайте, господин пастор! Вы не Габриель Дамур, у вас  в  руках
нет огненного меча.
   - Сир! Это поворот ко злу. Не вводите в соблазн своих единоверцев, не
позволяйте силой вырвать себя из лона церкви!
   - Если я последую вашему совету, - возразил Генрих, - вскоре не  ста-
нет ни короля, ни королевства.
   Пастор поднял руку, как бы отмахиваясь от чего-то.
   - Мирские толки, - сказал он бесстрастным тоном, показывающим, что их
надо отринуть и отмести. - Король чувствует, что ему грозит нож, если он
останется при своей вере. Но стоит ему отречься от нее, как нам, гугено-
там, придется опасаться и за свободу своего исповедания, и даже за  свою
жизнь.
   - Заботьтесь сами о своей безопасности, - вырвалось у Генриха, но тут
же, устыдившись, он заговорил с жаром: - Мое желание-мир для  всех  моих
подданных, а для себя самого - покой душевный.
   Пастор повторил:
   - Покой душевный. - И продолжал медленно, проникновенно: - Это уже не
мирские толки: так говорим мы. Сир! После перехода в другую веру вы  уже
не будете с чистым сердцем и просто, просто и бестрепетно  стоять  перед
народом, который любил вас, а за то любил вас и господь. Вы были  милос-
тивы, потому что были ни в чем не повинны, и радостны,  пока  ничему  не
изменяли. Тогда же... Сир! Тогда вы перестанете быть упованием.
   Все равно, истинно или ложно было это слово - вероятно, и то  и  дру-
гое, - но сказано оно было со всей силой духовной ответственности, и ко-
роль побледнел, услышав его. Старому охранителю его юности стало тягост-
но это зрелище, он шепнул торопливо:
   - Но иначе вам нельзя.
   Он хотел встать, дабы показать королю, что теперь устами его  говорит
уже не религия, а только смиренный человек. Король заставил  его  сесть;
сам он крупными шагами ходил по комнате. "Дальше! - потребовал он,  вер-
нее подумал, а не произнес вслух.
   - Какие же новые пороки или добродетели появились у меня?
   - Они все те же, - сказал Ла Фэй, - только с годами приобретают  дру-
гой смысл.
   Король:
   - А разве нет у меня больше права быть счастливым?
   Пастор, покачав головой:
   - Вы почитаете себя счастливым. Но некогда бог даровал вам  беспороч-
ное счастие. А теперь вам придется претерпеть немало зла и самому сотво-
рить много еще более тяжкого зла ради вашей возлюбленной повелительницы.
   - Моей возлюбленной повелительницы, - повторил Генрих, ибо так он на-
зывал ее на самом деле. - Что она может навлечь на меня?
   - Сир! Взгляните прямо на все, чему суждено быть. Господь с тобой!
   Что это означало? Королю надоели выпады и загадки старика; он покинул
комнату и вышел на улицу своего города Нуайона; там плотной массой сгру-
дился народ. Только при появлении короля толпа раздалась и из своих недр
выбросила не кого иного, как господина д'Эстре, губернатора города,  ко-
торый после возвышения дочери стал губернатором  всей  провинции.  Он  с
трудом протиснулся вперед, за ним тянулось множество рук.
   - Господин губернатор, кто осмелился тронуть вас?  -  строго  спросил
король, и, так как подоспела его стража,  толпа  стала  разбегаться.  На
господине д'Эстре одежда была  изорвана,  из-под  нее  торчали  странные
предметы: детские шапочки, крохотные башмачки, жестяные часы, деревянная
лошадка, покрытая лаком.
   - Я купил ее, - сказал господин д'Эстре.
   - Шапочки он у меня не покупал, - утверждала какая-то лавочница. Дру-
гой ремесленник вторил ей:
   - А башмачков у меня он тоже не покупал.
   Третий мирно, но не без насмешки, просил сделать одолжение и уплатить
ему за игрушки. Король в тягостном ожидании смотрел на своего губернато-
ра, который что-то невразумительно бормотал; но покрасневшая лысина  вы-
давала его. Шляпа его валялась истоптанная на земле, хорошо одетый горо-
жанин невзначай что-то вытащил оттуда - глядите,  кольцо:  не  подделка,
настоящий камень.
   - Из шкатулки, которую господин д'Эстре просил меня показать, - пояс-
нил купец.
   - Вещи все налицо, - сказал король. - Я держал пари с господином  гу-
бернатором, что ему не удастся приобрести их тайком. Я проиграл и  плачу
вам всем.
   Сказав так, он крупными шагами пошел прочь.


   СЛУГА КОРОЛЯ

   Вслед за этим он, не медля и не простившись,  покинул  город;  у  Ар-
маньяка всегда были наготове дорожные мешки и  оседланы  лошади.  Генрих
решил несколько отдалиться от семьи д'Эстре, воевать и скакать по стране
не обремененным