широко раскрыв
глаза, всматривался во что-то далекое.
   - Я слышу, - прошептал он, не шевеля губами. В полной тишине Лескарбо
продолжал говорить:
   - Здесь есть люди, которые не находят себе дела и не едят  досыта,  -
это уволенные солдаты и безработные ремесленники. Даже многие  из  наших
прославленных на весь мир суконных фабрик еще бездействуют.
   - Кому вы это говорите? - прошептал гость, подперший голову руками.
   - И там живут люди, они не знают ремесел и почти не обрабатывают зем-
ли. - К тому же они язычники. И ради них нам следует пуститься  в  море.
Людям, которые живут там, и людям, которые живут здесь, наш король  оди-
наково придет на помощь, если мы пустимся в море. В те времена, когда он
звался Наварра и был гугенотом, он вопрошал вместе со всеми нами:  смеем
ли мы заполонить те страны, что стали именоваться Новой  Францией  после
того, как мы приплыли к ним, смеем ли мы ограбить  их  обитателей?  Нет.
Напротив, мы должны заслужить их дружбу и постараться, чтобы  они  стали
подобны нам. Мы и в мыслях не имеем истреблять их, как поступают с отда-
ленными народами испанцы. Мы следуем закону  жалости  и  милосердия,  по
слову нашего спасителя: "Придите ко мне все страждущие и  обремененные".
Я успокою вас, а не истреблю, - такова воля господа, и она же направляла
нашего короля.
   Полная тишина и озадаченные лица - всякий раз  трудно  поверить,  что
действовать надлежит согласно закону человечности, а  именно  так  хочет
действовать король. У гостя, который подпер голову руками, взгляд засти-
лали слезы, тем лучше видело его внутреннее око. Перед  ним  встал  мост
под потоками ливня, парапет, он сам наполовину уже по ту сторону, вот он
скользит и сейчас сорвется. Кто-то рванул его  назад.  А  раньше  никого
видно не было; и вместо одиночества, которое  он  считал  бесповоротным,
кто-то возвращает его в жизнь. Прикрывает его наготу своим плащом, велит
солдату проводить его в больницу, велит лечить его, дает ему  работу,  и
пропащий студент богословия превращается в суконщика, сидящего здесь,  в
одного из возрожденных суконщиков, их много на фабриках, которые  теперь
пущены в ход.
   Бывший самоубийца хочет говорить, впервые его тянет  поделиться  тем,
что он знает. До сих пор это казалось ему  малопочетным  и  не  особенно
примечательным. Внезапно перед ним возникает целый мир,  полный  сверше-
ний, и ему довелось заглянуть туда. Он запинается,  преодолевает  волне-
ние, он говорит. Обращается он к судейскому писцу, неизвестно почему  он
выбрал его. Подкупленный и откормленный писец  сам  недоумевает,  почему
слушает с таким благоговением. Разве это судебный процесс и дело идет  о
больших деньгах?
   Марк Лескарбо достиг своей цели и потихоньку удалился. За ним  следом
господин де Бассомпьер, он решил ни на шаг не отставать от  этого  влия-
тельного человека. Теперь уже нет сомнений в том, как решил король.  Ко-
ролевский наместник для Новой Франции назначен и будет торжественно вве-
ден в должность. Следующее действие на тему о колониях будет разыграно в
пышной обстановке двора, любопытный заранее представляет себе все.  Пре-
дыдущее действие имело место в харчевне, среди народа, а отсюда вытекает
заключительное. Любопытному повезло, что он при сем присутствовал.
   Уходящих задержали ввалившиеся в харчевню музыканты: скрипач,  арфист
и певец, - здесь они нашли в сборе всех, кто имел уши: придворного,  мо-
реплавателя и ученого, оседлых горожан,  почтенного,  менее  почтенного,
совсем ненадежного, а также тех, что крали, и тех, кого спасли. И  перед
всем народом прозвучало: "Прелестной Габриели".


   ВЕЛИЧИЕ, КАК ОНО ЕСТЬ

   Король Генрих весь с головы до пят в отливающей  серебром  стали.  Он
стоит на возвышении подле трона, с которого свисает его  пурпурная  ман-
тия. Над ним, алея, парит балдахин, свободно парит посреди залы, не под-
держиваемый ничем. Белая стена воздвигнутого  трона,  узкая  и  гладкая,
устремлена ввысь, золотая лилия на верхушке ее теряется под красным  не-
босводом. У белой стены этого сооружения, не то часовни,  не  то  трона,
поверхность почти зеркальная. Она отбрасывает отражение величия. Ни  ве-
личия на его уединенной возвышенности, ни его отблеска не видит  челове-
ческий глаз, ибо все спины до сих пор согнуты.
   Габриель д'Эстре склоняется в долгом и низком поклоне.  Из  тех,  кто
воздает почести королевскому величию, она ближе всего к трону. Впереди и
позади него, посреди галереи, которой нет конца, трону  поклоняется  не-
большое скопище смиренных плеч и лиц. Трон посредине, она же ближе  всех
к нему. Пока она еще падает ниц перед королевским  величием,  но  вскоре
сама поднимется по ступеням трона, коннетабль и начальник артиллерии по-
ведут ее. Они потом вернутся и останутся внизу со всеми прочими. А  Габ-
риель д'Эстре беспримерно возвысится и над собой будет иметь  одно  лишь
королевское величие. У ног его величества, на краю  воздвигнутого  трона
будет она сидеть, но край ее платья должен  свешиваться  со  ступеней  в
знак того, что она королева и все же не вполне королева. Склоненное чело
ее вопрошает: "Когда?" Она думает: "Скоро, в следующий раз или же сегод-
ня, сейчас, ах, нет, никогда!"
   Ее платье из белого шелка  отливает  серебром,  как  панцирь  короля.
Платье королевы будет из алого бархата, светло-алого, цвета сырого мяса.
Габриель решает сшить его на всякий случай. Ее возлюбленный повелитель -
она чувствует это - протягивает ей сейчас руку, чтобы привлечь ее к  се-
бе. Она поднимает глаза: нет, его величество даже пальцем, даже суставом
пальца не шевелит, чтобы позвать ее. Его взгляд обращен вдаль, за преде-
лы этой залы, поверх скопища придворных и народа,  который  вливается  в
залу.
   Во все двери вливается народ, ибо они отворены для  него.  Падает  на
колени, на коленях ползет к алтарю величия, которое высится над  согбен-
ными спинами, храня свой облик. Габриель думает: "Храни свой облик, воз-
любленный, под панцирем я знаю твое тело, крепкое тело, покрытое  рубца-
ми, сохранившее молодость, но подверженное болезням. Я много холила его,
много любила".
   Она едва не забыла свою роль. Коннетабль и начальник артиллерии берут
ее за обе руки и ведут вверх по ступеням к предназначенному ей креслу  у
края трона. Она садится, ее платье свешивается на две ступеньки. Его ве-
личество меняет положение ног, судорожно раскрывает глаза и хранит  свой
облик.
   Коннетабль и начальник артиллерии вернулись на свои места.  Это  знак
для всех прочих выпрямиться и разбиться на  заранее  намеченные  группы.
Ступенькой ниже Габриели садится мадам Екатерина Бурбонская, сестра  ко-
роля. Это самая широкая из ступеней, ее платье  не  свешивается  совсем.
Еще ниже, так, чтобы не заслонить высокопоставленных дам, стоят канцлер,
коннетабль и начальник артиллерии. Слева от королевского величества, ко-
торое отделено от всех пустыми ступенями трона, такими пустыми и недося-
гаемыми, что пробирает дрожь, решительно становятся какие-то  невзрачные
фигуры. Почему-то им отпущено слишком много места.
   Двор располагается, как установлено, - тут дамы, там кавалеры,  те  и
другие, в зависимости от ранга и заслуг, ближе к трону или дальше от не-
го. Принцессы, маршалы и судьи, королевские принцы  вместе  с  маленьким
Вандомом - все они стоят впереди, куда падает свет. Занавеси  улавливают
его. Хитроумно расположенные стекла усиливают  его.  А  самый  лик  бога
солнца обращен к трону. Там, куда не достигают его лучи, направленные на
одно лишь величество, расплываются человеческие силуэты заднего плана. У
самой отдаленной фигуры выступает белым пятном плечо, а от другой, цели-
ком расплывшейся, уцелел только горбатый нос. Чем дальше в глубину,  тем
краски и очертания бледнее и, наконец, совсем стираются. Но  и  передние
фигуры подернуты серой дымкой, если только на их лица или контуры не па-
дает отблеск королевского величия. Лик бога солнца обращен к одному лишь
трону.
   Вследствие божественного и человеческого предопределения середина за-
лы становится как бы источником света, явленное величие собирает его  на
себе и отбрасывает лишь разрозненные отсветы. Если оно и слепит, то  бо-
лее всех ослеплено само величество. Тщетно вздергивает оно брови и раск-
рывает глаза. Вне его собственного сияния различные степени тьмы остают-
ся непроницаемыми. Оно пронизывает их лучами, но не видит их. Мягкий шо-
рох в глубине темного провала позволяет его величеству  угадывать  коле-
нопреклоненный народ. В мозгу Генриха, за наболевшими глазами,  мелькает
мысль: "Что за безумие! Разве этого я желал?"
   Настало время для его величества отрешиться от неподвижности  и  сде-
лать положенный жест. Старик канцлер протягивает к нему наверх пергамент
с привязанной печатью. Генрих берет его; при этом он успевает приказать,
чтобы волшебство прекратилось.
   - Притушить! - шепчет он.
   Хитроумно расположенные стекла отодвигаются, занавеси опускаются, жи-
вая действительность снова становится видна. Внимание! Первый взгляд ко-
роля отыскивает посредине длинной стены нишу,  а  за  ее  балюстрадой  -
мольберт, скрывающий художника. Оттуда выглядывает его юное лицо, он ки-
вает. Его величество может не тревожиться. Его образ запечатлен  опытным
глазом, уверенная, быстрая рука не упустила тех минут, когда король, ко-
торый во всем мире зовется великим, отделился от мира и был  воплощенным
величием. Художник улыбается, благо станок скрывает его.
   Теперь король говорит. Он свернул пергамент и упирается им в свое се-
ребряное бедро. Другая рука указывает на самых дальних  его  слушателей,
которые до сих пор стояли на коленях. По знаку короля они поднимаются  с
земли, и шум, который производят их подошвы, еще тише  недавнего  шороха
скользящих колен. Они слушают. Король говорит с трона.
   - Здесь есть люди, которые не находят себе дела и не едят  досыта,  -
это уволенные солдаты и безработные ремесленники. А в Новой Франции люди
не знают никаких ремесел, почти не обрабатывают землю и не ведают спасе-
ния души. Ради этих и ради тех людей нам следует пуститься в море.
   Теперь король обращает свою речь к невзрачным фигурам, которые  стоят
необычайно близко к трону. Надо иметь в виду, что до него  то  же  самое
говорил в харчевне один примечательный  гость.  Именно  этого  гостя  мы
вновь находим сегодня у самых ступеней трона в числе  прочих  невзрачных
фигур, из которых первая -  пожилой  адмирал.  Отнюдь  не  расфранченный
морской герой, а обветренный непогодой адмирал, снаряженный  так,  чтобы
осуществлять королевские начинания, крепкий духом и  телом.  Вскоре  эти
качества понадобятся и ему, и его спутникам. И Марк Лескарбо, чья одежда
потрепана, а лицо сурово, и кучка остальных мореплавателей-все они гото-
вы и снаряжены, чтобы тотчас же вступить на корабль для неверного плава-
ния сквозь туманы и бури. Кто не погибнет, тот увидит Новую Францию.
   - Смеем ли мы заполонить те страны, что именуются
   Новой Францией, и отнять их у исконных обитателей?
   Нет. Напротив, мы должны заслужить дружбу этих людей, чтобы они стали
подобны нам. Мы и в мыслях не имеем истреблять отдаленные народы. Я  ус-
покою вас, сказал господь. Он не сказал: я истреблю вас; а его воля так-
же и воля вашего короля.
   Слова стары, смысл их свят, чего никто не отрицает,  и  они  подобают
королю. Однако  колонии  по-прежнему  остаются  опасной  затеей:  может,
удастся, а может, нет. Каков, по всей вероятности, будет исход?  Обломки
многих кораблей и пустынный остров, а на нем несколько спасшихся от кру-
шения. "Галиматья", - думает господин де Рони-Сюлли, он смотрит в прост-
ранство поверх тех, кто никогда не вернется с золотом.
   Как раз напротив него Марк Лескарбо  вспоминает  старых  мореплавате-
лей-гугенотов и одного канцлера былой Наварры. Тот первый - считал коло-
низацию долгом гуманизма. Ему принадлежат слова, которые мы бережно хра-
нили оба, и теперь каждый из нас извлекает эти слова из  своего  верного
сердца. Я вновь несу их людям, он же произносит их с  высоты  трона.  За
это время мы успели поседеть. Долог путь до Новой Франции -  так  сказал
бы человек, который пал бы духом. Когда посмотришь  назад,  еще  длиннее
кажется расстояние, которое предстоит пройти.
   Король поднимает пергамент с привешенной печатью и протягивает  адми-
ралу, но держит его недостаточно низко, чтобы тот мог дотянуться до  не-
го. Король возвещает во всеуслышание:
   - Я назначаю маркиза де ла Роша моим генеральным наместником в  стра-
нах Канада, Ньюфаундленд, Лабрадор...
   Он перечисляет еще много названий. Мореплавателям они привычны, да  и
на площадях за последнее время молено было их слышать и читать на глобу-
сах. Глобусы разукрашены картинками,  морскими  чудовищами,  божествами,
нимфами, каннибалами и невиданными животными, иногда страшными и  всегда
диковинными. Поддавшись обаянию, каким обладают сказки, кое-кто из наро-
да решает поверить королю и отправиться в неведомые страны с его намест-
ником. Они здесь, они проталкиваются вперед. Пустите! Нам нужно к  коро-
лю. Правда, душа у них уходит в пятки, но не из-за нимф или людоедов,  а
скорее оттого, что с каждым шагом трон становится к ним ближе.
   И король сам спускается к ним. Адмиралу он попросту сует  торжествен-
ное назначение за пазуху и целует его в обе щеки. Затем  он  подходит  к
добровольным колонистам, которые верят ему, но, может статься, умрут  от
цинги или будут выброшены кораблекрушением на пустынные острова. Он пре-
достерегает их громким голосом - еще есть время разойтись по  домам.  Но
никто не поворачивает назад, во всяком случае, сейчас, когда говорит ко-
роль и кладет руку на плечо тебе и мне.
   Сперва за пределами толпы, которой он окружен, еще слышны его уговоры
и добрые пожелания. Затем он понижает голос, после  чего  следует  взрыв
веселья среди окружающих. Придворные переглядываются. Всякий  знает  его
ухватки. Должно быть, какой-нибудь юнец  поведал  ему,  что  едет  из-за
нимф, а король способен заранее так расписать их, что у того глаза  раз-
горятся. Веселье охватывает всех. Многие расхрабрились до того, что при-
касаются к трону, они хотят на счастье дотронуться хоть  пальцами,  если
не седалищем, до последней его  ступени.  Король  тем  временем  куда-то
скрылся.
   Где он? Его ищут, расставленный в строгом порядке двор приходит в за-
мешательство. Кроме него, исчезла и герцогиня де Бофор  вместе  с  мадам
Екатериной Бурбонской, сестрой короля.  Ступенькой  ниже  покинутого  ею
места находят лишь пажа, который в непоколебимом сознании  долга  держит
на весу тяжелый шлем короля, разверстую львиную пасть. Его  допрашивают,
он молчит. Самый любопытный из кавалеров говорит ему на ухо:
   - Дружок Сабле, ответь же. Он наверху у художника? Даже  я  недосмот-
рел, ты один все видел. Немой Гийом! Что ж ты молчишь?
   Паж нахлобучивает на любопытного шлем, у того мутится в голове.
   В тот миг, когда Генрих вошел в верхнюю комнату, Петер  Пауль  Рубенс
торопливо накладывал краски на свои наброски углем. Это были беспорядоч-
ные пятна, какие бросало солнце на картину  в  натуре,  когда  разрезало
своими лучами фигуры и стирало четкие очертания, пока они не становились
игрой света. Живописец запечатлел на бумаге все подробности  происходив-
шего: короля на троне, короля, который говорит, который сзывает свой на-
род и спускается в толпу. У себя, в расположенной высоко нише,  художник
видел то, что ускользнуло от всех: короля в толпе его  мореплавателей  и
будущих колонистов, когда он стоял среди них, положив руку на плечо юно-
ши, который в самозабвении закрыл глаза. Художник позволил себе позабыть
о хохоте, хотя он и был достаточно громким. Просто  люди  вокруг  короля
так дивились, что у многих сам собой раскрывался рот.
   Король действительно заслуживал удивления, видно было, что он  уверен
в себе, как может быть уверен лишь мореплаватель, который знать не жела-
ет о крушениях; но губа искривлена, вследствие удара ножом, и брови  му-
чительно вздернуты, над правой вьется морщинка.
   Генрих говорил:
   - Это было совсем иначе. И все же это верно. Господин Рубенс, я спря-
чу этот лист и не позволю вам так изобразить мое лицо на настоящей  кар-
тине. Европейским дворам не годится видеть его таким.
   - Сир! Дворы, которые призывают меня, получают от  меня  то,  что  им
угодно видеть - один лишь внешний свой облик. Не везде полезно выворачи-
вать наружу нутро.
   Так беззаботно рассуждал юный Рубенс. Светло и подкупающе  глядел  он
на этого великого короля, чей образ был уже запечатлен им, только он ре-
шил довести сходство до неправдоподобия.
   Генрих:
   - Вы собирались сделать из меня скорбного человека.
   Рубенс:
   - Не совсем так, сир. Любимца богов, которому они  немало  досаждают.
Но в его многострадальные черты они вложили свое извечное веселье.
   Генрих:
   - Должно быть, общение с дворами научило вас искусно говорить. Обычно
вы, фламандцы, не речисты; забавная у  вас  работа,  господин  художник.
Распоряжаетесь людьми как вам угодно, да? Изображаете по их подобию  то,
чем они кажутся, но под шумок показываете в картине, каково там, под на-
ружной оболочкой. Вот у вас еще гладкий лоб и белокурая  бородка,  а  вы
наизусть знаете строение нашего тела. И я, когда был молод, любил штуди-
ровать анатомический атлас.
   Король сделал жест, означавший, что в трудах своих он руководствовал-
ся прилежным изучением человеческой природы. После  этого  оба  умолкли.
Они стояли под окном, куда падал холодный свет. В комнате ничего не  бы-
ло, кроме стола с набросками. Они не замечали ни набросков, ни друг дру-
га.
   Дверь растворилась, впустив герцогиню де Бофор и мадам Екатерину Бур-
бонскую. Рубенс отвесил придворный поклон. Когда вошел король, он  изба-
вил от этого и его, и себя. Генрих представил художника.
   - Это господин Рубенс, он уже познал славу, она же возвышает художни-
ка над государями. Только господин Рубенс не ронял кисти, и  мне  нечего
было поднимать.
   - Сир! - сказала сестра короля. - Мы жаждем увидеть ваш трон.
   Художник сказал, почтительно склонившись:
   - Мадам, вы знаете его лучше, чем я. Вы сами сидели подле короля.
   Генрих ответил:
   - Вот видите, господин Рубенс. Мадам поверит в  свое  и  мое  величие
лишь после того, как вы изобразите его на картине.
   Габриель кончиками пальцев перебирала рисунки. От нее не ускользнуло,
что при ее появлении художник перевернул и прикрыл один  из  листов.  Он
внимательно следил за ее пальцами, он не знал: можно ли показать ей этот
рисунок? "Благоразумнее было бы сохранить его для себя, изменить лица  и
сказать, что это эпизод из античных мифов. Я напишу картину в пять футов
высотой, в четыре шириной. Это будет просто моя картина, и больше  ниче-
го".
   Но Габриель не натолкнулась на картину, которую художник перевернул и
запрятал, она извлекла лишь наброски отдельных фигур. И самую  первую  с
длинной и вогнутой спиной она узнала даже раньше, чем  увидела  каменный
профиль. Она испугалась, лист упал ей на ногу. Генрих оказался,  провор-
ней художника - поднял его и поцеловал бесценную повелительницу, а потом
зашептал ей на ухо:
   - Вы правы. Здесь он страшилище. Полюбуйтесь лучше на себя в еще  бо-
лее прекрасном образе, если это возможно.
   Мадам Екатерина Бурбонская сделала удачную находку и показала  герцо-
гине, чтобы ее утешить, собственную ее особу, схваченную во всем велико-
лепии форм: тона тела слегка намечены, отлив шелка тоже.  Вот  восседает
прелестная Габриель, уже сильно располневшая, если  правду  сказать,  но
тем более достойная престола; несколько ниже ее -  Катрин.  "Но  паж!  -
увидела Катрин и ужаснулась. - Он стоит на ступени  между  нами  обеими,
держит на весу шлем - разверстую львиную пасть, и  лицом  подобен  моему
брату, когда он был молод. Что это взбрело на ум художнику? Лишь  бы  не
заметила Габриель! Нет, она не может заметить. То время, когда  мы  был