А короли ищут новых. Старых они отмета-
ют... - Пояснительный жест. - Когда те отслужили.
   Морнею хотелось спросить, дозволено ли новым быть подлецами и  измен-
никами. Он промолчал и продолжал слушать.
   - Возможно, что он обошелся бы без перемены веры. - Слово было произ-
несено. У посла сильно забилось сердце.  Елизавета  застыла  с  открытым
ртом, вслушиваясь во что-то далекое. - Это стоило бы много крови, - про-
изнесла она вполголоса, пожимая плечами. - И век  мира  наступил  бы  не
скоро. После каждого его сражения державы задумывались бы, не преждевре-
менно ли признать его. Vederemo [2], - сказал папа.  И  союзники  короля
Французского в конце концов устали бы и потеряли надежду и  терпение.  -
Неожиданный, пронизывающий взгляд прямо в глаза послу.
   Он понял, что настал подходящий миг, и только не знал, как начать. Он
ожидал града упреков; однако Елизавету как будто вовсе не покоробил  ро-
ковой слух; она говорила так, будто это правда, и делала вид, будто  для
нее это желательно. Морней ей не верил. Великая  протестантка  не  могла
потерять надежду и терпение оттого, что союзник  упорно  держался  своей
веры. Не о себе говорила она. Она подозревала других.  Морней  предполо-
жил, что под личиной старости и отречения она скрывает  свою  испытанную
приверженность к истинной вере, и речь ее этого не  опровергала.  "Время
не терпит; не сделай промаха. Не сознавайся,  что  король  может  отсту-
питься от своей веры. Она искушает тебя, чтобы ты заговорил  откровенно.
Иначе мы и не предполагали, нам бояться нечего. Мой король не  отступит-
ся".
   Пока Морней таким образом подстегивал себя, прошло лишь одно  мгнове-
ние, и к нему уже вернулась давным-давно приобретенная  сноровка  вместе
со всей душевной силой. Итак, он начал спокойно, отметил, как  преуспела
новая вера и дело освобождения человечества; они нерасторжимы, и  именно
поэтому протестантство овладевает миром. Венеция, древнейшая республика,
признала короля Франции, она уповает на него и на его деяния, чтобы  от-
делиться от Рима. Самому папе пришлось сказать:  "Посмотрим",  ибо  рано
или поздно он принужден будет снять отлучение с государя, на чьей сторо-
не пол-Европы.
   - Он единственный из государей, который поднял меч против Испании.  -
Морней точно повторил собственные слова Елизаветы. -  И  пусть  Испания,
чувствуя близость крушения, выставляет новые войска,  пусть  она  доселе
всей тяжестью мертвого тела тяготеет над народами: что она может и  чего
достигнет в конце концов? Здесь не только одинокий герой и государь, ко-
торый поднял меч, - здесь народы Европы и борьба за освобождение челове-
чества. Это освобождение может задержаться, но тем увереннее шагнет  оно
вперед, оно может потерпеть неудачу, но тем несомненнее будет его посту-
пательный ход. Мой король стоит и сражается на твердой почве: такова во-
ля божья в истории.
   Королева слушала и молчала. Выражение  ее  лица  стало  почтительным,
точно у внимательной ученицы, в конце концов она совсем перегнулась  над
столом, опершись подбородком на ладони. Морней ощутил мимолетно: "Я  ще-
голяю умелой речью, она перенимает у меня искусство, и ничего больше?  -
У него не было времени остановиться на этой мысли. Он  преследовал  одну
цель - усилить впечатление и увлечь королеву - чем? - ведь подлинное по-
ложение уже обрисовано. - Правда, я придал ему такой поворот, при  кото-
ром мой повелитель может остаться верен истинной религии. Но я  не  могу
продолжать в этом духе, - признал Морней, - ибо он не останется  ей  ве-
рен. Он отречется". Впервые это стало для  бедного  Морнея  неотвратимой
неизбежностью, и она открылась ему в его собственной  речи  под  одобри-
тельным взглядом королевы Английской.
   Он приподнял обе руки с локотников кресла и, держа их на весу,  отвел
глаза. Мгновенно принял он решение, встал, прижал правую руку к груди  и
сказал просто:
   - Я признаюсь. Мой король отречется от своей веры.  Он  отважится  на
смертельный прыжок, как сам его называет.
   Елизавета без слов дала понять: мы вполне единодушны. Но почему имен-
но теперь? Морней ответил:
   - Таковы обстоятельства и такова очевидность, и тем не менее они  об-
манчивы. Двадцать лет войны за нашу веру не менее действительны и неизг-
ладимы. Сердцем он не может отречься.
   Движением плеч она сказала: тогда без сердца. Морней заговорил  твер-
же:
   - Пять раз менял он исповедание. Из них три раза то был обман по  не-
обходимости и принуждению. Теперь будет четвертый и тоже  недолговремен-
ный. Это я утверждаю и знаю. Мой король велик лишь своей борьбой за нашу
свободу, больше у него нет ничего. Не забывайте, ваше  величество,  этот
день и смиренного слугу, который дал вам добрый совет. Никогда не прини-
майте всерьез переход моего государя в другую веру, не лишайте его вашей
помощи и дружбы. - Морней перевел дух, перед тем как отважиться на  пос-
леднее, хотя, в сущности, оно пришло ему в голову, только пока он  пере-
водил дух. - Королем Французским будет основана собственная господствую-
щая церковь: оба исповедания слиты воедино, и папа устранен из нашей ре-
лигии. - Решительно, ибо все это он теперь вполне постиг и осознал, зак-
лючил он готовой формулой: - Imminet schisma in Gallia [3].
   Елизавета поглядела на него, одобрительно кивнула и в ответ лишь ска-
зала, что он из усердия способен на то, в чем ему отказала  природа:  на
поэтический вымысел.
   - Si natura negat, facit indignatio versum [4], - сказала  она.  Что,
правда, означало также: все сплошь ваша выдумка, и вы не в своем уме. Но
сказала она это по-дружески. Дальше она принялась вразумлять его. - Ваши
слова о борьбе за свободу очень хороши, мой милый. Больше у него нет ни-
чего, чтобы быть великим. Потому он и после своего обращения будет поби-
вать и побеждать его католическое величество короля Испании.  В  этом  я
уверена, и тут я ему помогу. Однако борьба за веру... - В голосе прозву-
чала резкая нота. - Господин дю Плесси, где  вы  были  последние  десять
лет?
   Он понял: "Я проиграл, и здесь мне больше незачем притворяться, я мо-
гу говорить просто как христианин".
   - Служение богу столь же важно, как и служба государю, - признал он.
   Елизавета как услышала это, точно сразу состарилась.
   - Говоря так, вы подготовляете себя ко второму  изгнанию,  -  сказала
она дрожащим голоском и, казалось, была растрогана до слез. - Вы одарены
силой воображения и убеждения. Вы всячески уговаривали меня, но я - ста-
рая королева, и я знаю, что будет дальше. Ваш  господин  будет  обнимать
вас, протестантов, потому что, говорят, у него доброе  сердце,  а  стоит
вам всерьез воспротивиться ему, как он вас обезглавит. Сама я так посту-
пала со своими католиками, только без объятий. Воля  божья  здесь  одна,
там другая. Обезглавит, - повторила старуха тоскливо, если бы она  гово-
рила по-иному, своим обычным четким голосом и с  повелительной  осанкой,
это было бы отвратительно, невыносимо. Даже и теперь Морнею очень  хоте-
лось убежать. - Вас бы я хотела оградить! - сказала она,  словно  сейчас
лишь вспомнила о нем. - Вы никак не должны пострадать, за вас я замолвлю
слово. Вы служили мне, как своему королю, я ничего не забываю. Но в  ка-
честве его посла мне больше не придется вас приветствовать. -  С  каждым
словом она становилась естественнее и моложе. - Взяв эту  новую  возлюб-
ленную, он лишил себя протестантской славы. - Возражение Морнея она  ос-
тановила жестом. - Мне, королеве, знакомо и это.  Кто  же  теперь  будет
участвовать в заговоре против его католической славы? В заговорах всегда
участвуют возлюбленные. - Она сидела прямо, стиснув пальцами  концы  ло-
котников, глаза стали точно у птицы, серо-голубые и как будто  без  век.
Вскочила, сделала несколько торопливых шагов; обернувшись, спросила, по-
чти выкрикнула: - Видели вы его?
   Морней остолбенел - перед ним было чудовище.
   - Я знаю его, - выкрикнула она. - Начала его  узнавать.  Тогда  мы  с
большим трудом вытребовали его из Руана, а следовало оставить  его  там;
казалось бы, я достаточно умудрена опытом. - Длинными своими ногами  она
стремительно шагнула вперед, наклонилась над Морнеем: - Исписанный  сви-
ток, а? Вы поняли истинный смысл церемонии? Он на переднем плане, а я  -
марионетка у него в руках! Ну, так заметьте себе, какова  на  вид  опас-
ность. Ваш король называет это смертельным прыжком. А я не хочу прыгать.
- Крик превратился в стон. - Вашему королю придется обезглавить тех, ко-
го он сильнее всего любил. Скажите ему это! Не забудьте  напомнить  ему,
чтобы он вовремя предупреждал заговоры. Ему надо распознавать своих вра-
гов раньше, чем они сами поймут, до чего им суждено дойти.
   Теперь женщина плакала непритворно, она во весь  рост  распростерлась
на бархатных подушках ларя; бедное чудовище страдало  без  злобы  и  без
стыда. "Я не должен видеть это, - думал Морней и не двигался с места.  -
Ведь это королева". Его пронизывала дрожь, трудно сказать  -  гадливости
или благоговения. Под личиной отречения и  старости  в  ней  по-прежнему
теплились страсти, все равно какие. "Конечно, она болеет не за веру,  но
за власть и свое королевство", - решил праведник, чтобы только не  запо-
дозрить худшего. Все же перед его внутренним взором стал черный  эшафот,
и он видел, кто всходит туда.
   Он ждал, отвернувшись. Когда он оглянулся, Елизавета сидела за столом
с книгами, одну из них она раскрыла и шевелила губами.  Заметила  его  и
обратилась к нему:
   - Вы были погружены в размышления, господин посол. Я покамест  читала
по-латыни - не по-французски: как вам известно, я слабо владею французс-
ким языком. Вы, вероятно, задумались о тяжелых временах, а они  действи-
тельно могут настать для вас. Новое изгнание, в ваши  годы,  когда  пора
уже на покой!.. Но моя благосклонность к вам неизменна,  и  я  предлагаю
вам убежище.
   После этого Морней был отпущен и возвратился в свою гостиницу на Тем-
зе. У него не было охоты идти к кому-либо, ни к постоянному послу, ни  -
пожалуй, еще меньше - к лорду Барли. Его  комната  убранством  подражала
дворцовой роскоши - без права и смысла, и  в  этом  несчастный  усмотрел
уподобление себе самому. "Отныне мы гроб повапленный. Будь у  меня  хоть
мужество, подобающее новому моему положению. К королеве я вошел еще  жи-
вым человеком: ей пришлось сказать мне, что я выброшен к мертвецам".  Он
вспомнил: "Несколько раз я улаживал политические дела, уверяя,  что  мой
повелитель отречется от своей религии; но сам считал это обманом. А  это
стало правдой, и обманутым оказался я сам". Сгорбившись, стоял он у  ок-
на; река внизу плыла и сверкала. Некогда были  летние  дни,  Темза-река,
воздух и берег переливались влажными нежными красками. Всем  становилось
по-детски радостно, не исключая изгнанника. Некогда  были  здесь  летние
дни.
   Морней не был способен долго предаваться чувствительным воспоминаниям
и в отчаяние не впадал. Целую неделю он не выходил из  комнаты,  сказав-
шись больным, а сам подготовлял научное, весьма убедительно обоснованное
сочинение о необходимости галликанской господствующей церкви. Если бы он
мог созвать собор пасторов и прелатов, совместно с королем, сейчас же  в
этой комнате, он был уверен, что добился бы своего. Но работа была  сде-
лана, а комната оставалась пустынна и уныла. Тогда Морней развел огонь и
бросил в него исписанные листы. После чего он отправился к послу  Бовуа-
ру, без прикрас рассказал ему о неудаче у королевы, но сослался на  свой
опыт: она может перерешить, если настаивать. Бовуар  должен  выхлопотать
ему еще одну аудиенцию. Морней поставит на своем, Елизавета выразит  ко-
ролю свое неудовольствие по поводу его перехода в другую веру. Тем самым
она удержит его от невыгодной сделки, подчеркнул Морней.  Бовуар  согла-
сился, но в душе не желал вмешательства королевы Английской, а господина
де Морнея считал скорее богословом, нежели мастером в искусстве диплома-
тии, хоть он и приводит мирские доводы. Кстати, королева  ответила,  что
не располагает сейчас свободным временем, однако  надеется  скоро  опять
увидеть господина дю Плесси-Морнея, а ее адмирал предоставит ему для об-
ратного пути судно из королевского флота.
   Прежде чем судно было готово к отплытию, Морней пошел  проститься  со
своим единственным английским другом. Первый лорд  казначейства  избавил
его на сей раз от необходимости проходить через общую канцелярию, открыв
для него потайную дверь. Морней пригнулся и проник в кабинет черного де-
рева. На столе стояла бутылка кларета - это было излюбленное вино короля
Франции - и два бокала.
   - Выпьем за его счастье и благополучие, - сказал лорд  Барли,  и  они
выпили стоя.
   Посидели и помолчали.
   - Теперь вам известно все, - сказал благородный  лорд  и  поморщился,
словно вино вдруг показалось ему кислым. - У вашего  короля  по-прежнему
есть союзница против Испании.
   "И против религии, - подумали оба. - И против права. Таков наш мир, -
думали они. - Ни одному венценосцу не миновать греха и покаяния". Морней
говорил очень медленно, стараясь вчувствоваться в свои слова:
   - Король решается на смертельный прыжок из великого самоотречения, на
которое мы не способны. А где найти мне слова, чтобы прославить мудрость
вашей великой королевы? Ее величество поистине чудесно  просветила  меня
насчет того, что такое добро и зло.
   - Чудесно, - повторил Барли. У него заблестели  глаза,  и  он  поднял
указательный палец, словно в памяти у него возникли былые  представления
о чудесах. - Я вижу, - сказал он просто, как обычно. - Ваша попытка была
напрасна. Извините, мой друг, что я не решился предупредить вас об этом.
Я знал мудрость королевы, знал также, что осилить мудрость труднее,  чем
страсти, а она свои страсти победила.
   Морней ничего не возразил - оставил в тайне бесстыдную  откровенность
Елизаветы, он и сам был бы рад не присутствовать при этом.
   - Между мной и моим королем ничего не изменится, - сказал он  только.
- Я знаю свой долг и еще усерднее буду его выполнять после перехода мое-
го государя в другую веру, потому что  мой  государь  окажется  в  более
опасном положении, нежели раньше.
   Барли взглянул на него искоса и бросил:
   - Вам самому придется переменить веру.
   - Нет, - воскликнул Морней, но сейчас же спохватился и закончил приг-
лушенно - говорило ли в нем смирение или упорство? - Кто я такой,  чтобы
отрекаться от истины? Я дивлюсь, что короли это делают и мир  продолжает
стоять.
   - Выпейте стакан вина, пока я кое-что поищу, - попросил Барли, встал,
нажал какую-то планку в стене, и она повернулась. Немного погодя он  на-
шел то, что искал, и разложил на столе лист бумаги, истертый на сгибах и
пожелтевший. Картина по-прежнему изображала старое здание  христианства,
состоящее из отдельных, постепенно суживающихся кверху башенок,  послед-
ние из коих уходят в необозримую высь. Оба молча смотрели, как врывается
таинственный бес с зажженным факелом, столбы уже горят, рядом, ужасаясь,
но бездействуя, стоит христианин, а здание все  же  остается  невредимым
над разрушенными подпорками, словно парит в воздухе. Наконец Барли заго-
ворил: - Мистерия зла, так назвали вы мой рисунок. Что мы знали тогда  -
до тех пор, пока узнали по-настоящему?
   - И на что только мы не надеемся вопреки  всякой  надежде,  -  сказал
Морней.
   Друг передал ему листок, он сложил его по ветхим сгибам и взял с  со-
бой.
   - Прощай, Филипп! - сказал друг.
   Ни один из них не пролил слезы, наоборот, лица у обоих стали  жестче.
Однако, против обыкновения, они раскрыли друг другу объятия.


   ПОБЕЖДЕННЫЙ

   Его католическое величество коленопреклоненно принял  отпущение  гре-
хов. Духовник провел ладонью по жидким завиткам склоненной головы, затем
помог королю подняться.
   - Отдерни занавеску! - приказал дон Филипп патеру с таким пренебреже-
нием, словно говорил с лакеем. В эту минуту он не  признавал  над  собой
никакой духовной власти, потому что был очищен от всех грехов. "Пока они
вновь не наползут", - подумал патер и включил в свой обширный  житейский
опыт также и его католическое величество. Однако он послушался  приказа,
отдернул занавеску и потушил последнюю  еще  горевшую  свечу.  Она  была
прикреплена к стене подле самого стола, и  серебряный  щиток  отбрасывал
отражение огня на бумаги. Сперва их освещал  целый  пучок  огней,  потом
свечи одна за другой угасали, пока проходила бессонная ночь.
   Наступил ранний рассвет весеннего утра. Патер видел покрасневшие веки
короля и предложил отворить окно.
   - Подожди, пока я сам не прикажу тебе, - проворчал старик. - Мне не к
спеху день. - Он сел и закрыл глаза. - Мне не к спеху  шум  и  суета,  а
меньше всего праздные вожделения людей. - Он был во всем  черном,  белое
виднелось только вокруг шеи. Одежда была измята, руки в чернилах и в пы-
ли. Подбородок его криво лежал на смятых брыжах,  придававших  неестест-
венное положение голове, которая на собственной груди ищет сна, не нахо-
дя его больше нигде. Король посапывал, а потому патер стал  смотреть  на
улицу, на которой ничего не было видно. Только напротив, за углом, лежал
труп лошади, со вчерашнего дня или с прошлой недели, различить можно бы-
ло лишь вздувшийся живот. Вместе с солнцем появятся мухи.  Сейчас  дома,
тесно сомкнутым широким полукругом обступившие королевский дворец, лише-
ны красок; они хотят казаться еще ниже, еще смиреннее: пусть будет  вид-
нее расстояние отсюда и до них, недаром на убогие строения так густо ло-
жится тень, между тем как дворец возносится вверх к первым солнечным лу-
чам.
   Внизу под самым окном вынырнул нищий мальчишка, он тащил за собой не-
померно толстую женщину в таких же лохмотьях, как  и  он,  только  втрое
старше его. Они ночевали на каменной скамье между колоннами дворца,  это
было привычно; теперь они спешили подобрать с земли лучшие отбросы, пока
не подоспели другие. Как только мальчишке удавалось заприметить  что-ни-
будь съедобное, он хлопал толстуху по заду, и она торопливо наклонялась.
Господином был он. С презрением, достойным мирянина, патер подумал о лю-
дях, особенно о том, кто сопел позади него. Но дремлющий король встрепе-
нулся, сейчас же пришел в себя и сказал:
   - Довольно. Мир не ведает покоя. Еще ни разу не удалось полностью ус-
покоить его.
   - И даже площадь под вашим собственным окном, - подтвердил  патер.  -
Умиротворение и покой у бога. Король же поставлен для того, чтобы карать
люден за их суетные желания и хлопать их по заду. - Последние  слова  он
пробормотал сквозь зубы.
   - Затем я поставлен, - повторил король. - Почему же мне это не удает-
ся, и чем дальше, тем меньше? Я был много раз близок к тому, чтобы расп-
ространить суровый покой государственной  власти  на  весь  христианский
мир. Всякий раз является бунтовщик и мешает мне. Можете  вы  мне  объяс-
нить, почему господь допускает, чтобы какой-то дерзкий головорез...
   - Еретик, - поправил его патер. - Еретики ему необходимы,  их  гибель
беспрерывно умножает его славу.
   - И мои труды. Мою бессонницу, телесную дряхлость и  искушения  духа.
Очень неблагополучно на этой отверженной земле. Только бы один день  без
смуты и ереси, и я созрел бы наконец для высшего умиротворения.
   - Аминь, - заключил патер.
   - Вместо этого я проигрываю битвы, а дерзкий головорез их выигрывает.
На что мне мое католическое величество? В Париже королем Франции избира-
ют его. От меня ускользает королевство, единственное,  от  которого  все
зависит, последнее, которое я должен приобщить к владениям  моего  отца,
императора, чтобы этот мир был покорен, чтобы он был спасен.
   - Это не в вашей власти. Смиритесь!
   - А разве тот головорез смиряется? - заговорил Филипп неожиданно тон-
ким голосом. - Он отрекается от своей ереси и вступает  в  лоно  церкви,
скоро он будет королем французов. И вы это  допускаете.  Епископы  Фран-
цузского королевства собрались нынче вокруг него, они наставля