иками или гугенотами, смотря  по
тому, кто сейчас взял верх. А следующий отряд, который уже приближается,
либо перебьет их, либо выгонит. Спасение горожан в  одном:  надо  подчи-
няться каждому, кто этого потребует; они так и делают. Поэтому в  Нераке
одни ходят к обедне, другие слушают проповедь и, в зависимости от  того,
какой религии придерживается последний завоеватель, утверждают, что  ве-
рят в то или в другое.
   Молодой король Наваррский, благополучно вырвавшись на свободу,  пред-
почел объехать стороной свою столицу По: там его матери, королеве Жанне,
своим высоким рвением удалось разжечь в протестантах нетерпимость.  Поэ-
тому он избрал своей резиденцией и местопребыванием двора провинциальный
Нерак. Город этот находился в графстве Альбре, принадлежавшем искони его
предкам со стороны матери, и лежал примерно посередине  страны,  которой
ему предстояло теперь управлять. В нее  входили  его  собственное  коро-
левство и провинция  Гиеннь  с  главным  городом  Бордо.  А  королевство
по-прежнему составляли области Альбре, Арманьяк, Бигорра и Наварра. Пока
он сидел в Лувре, его дворяне и гугеноты успели отбиться как от  старика
Монлюка, вторгшегося к ним по приказу короля Франции, так и от испанских
отрядов, спускавшихся с гор. Страна, которой правил новый губернатор,  -
он именовался также королем, - тянулась вдоль Пиренеев и океанского  по-
бережья, до устья Жиронды. Словом, весь юго-запад.
   Воздух свободы пьянит, как вино, которое пьешь на ветру и на  солнце.
И хлеб свободы сладок, даже если он черствый. Какая радость  -  свободно
разъезжать по стране после долгого заточения! Лишь изредка  возвращаться
домой и всюду быть дома!  Ни  сторожей,  ни  соглядатаев,  везде  только
друзья! Как легко здесь дышится, насколько любая скотница кажется  прек-
раснее принцессы! Но вы, уважаемые земляки, выглядите неважно. Вам, вер-
но, круто пришлось, пока нас не было? В этом повинны и Монлюк, и  испан-
цы, и ваши две веры. Кто в силах все это вынести -  ревностное  служение
религии и постоянную опасность, угрожающую жизни! Мы  тоже,  почти  все,
можем на этот счет кое-что порассказать. Вы побросали  ваши  истоптанные
пашни и сожженные дома, их в этой провинции наберется до четырех  тысяч.
Сами вы в конце концов превратились в разбойников, и я вас  понимаю.  Но
всему этому я положу конец, и здесь настанет мир.
   Он верил в то, что все могут обновиться, так как сам  начинает  здесь
все сызнова. Быть добрым и терпимым - разве это уж так  трудно?  Но  ма-
ленькие городки пережили немало горя. Они уперлись и заперлись. Они под-
нимают мост, когда мы приближаемся.
   - Ну-ка, Тюррен, у тебя голос звонкий! Крикни им  туда,  наверх,  что
губернатор, мол, прощает им все их провинности. И за все, что  мы  будем
брать, мы заплатим. Не желают? Скажи, пусть не валяют дурака. Ведь  если
мы ворвемся к ним силой, грабежа не миновать. Мой Рони уже облизывается,
без грабежа не обойдешься, уж так всегда бывает.
   И вот, согласно добрым  старым  обычаям,  его  солдаты  действительно
слегка грабили, порою насиловали, а кой-кого и  вздергивали.  Пусть  эти
упрямые городишки знают, кто здесь хозяин. После взятия города оставался
комендант с небольшим отрядом солдат, и власть  короля  распространялась
еще на несколько миль. Принц крови поддерживал  ее,  неустанно  объезжая
свои владения.  Порою  он  мимоходом  бросал  друзьям  -  давнему  другу
д'Обинье и даже юному Рони: - Тебя я беру в свой тайный совет. - Когда в
один прекрасный день появился и Морней, Генрих пожелал, чтобы тайный со-
вет короля действительно собрался в Неракском  замке:  дю  Плесси-Морней
был прирожденным государственным деятелем и дипломатом. Но в первое вре-
мя совет собирался редко.
   Возвращается государь после одной из своих поездок и получает весть о
том, что на большой дороге ограбили каких-то купцов. Он  скачет  туда...
во весь опор. Когда людям возвращают их добро, они охотно платят  налоги
- не то, что крестьянин, этот ни за что не выроет закопанную в землю ку-
бышку с деньгами, хотя бы разбойники спалили его двор. Но купец по  гроб
жизни чувствует себя в долгу у губернатора, который сберег ему жизнь,  а
его дочерям - честь. И дочки, коли это по доброй воле, охотно  принимают
иного из этих молодых господ - чаще всего самого губернатора. А отец мо-
жет знать, а может и не знать. Так начал Генрих свою деятельность на ма-
леньком куске земли - со временем он должен стать больше -  и  старался,
чтобы прежде всего здесь был водворен порядок, началась  деятельность  и
местность была опять в скором времени густо населена.
   Очень ясным казалось небо, серебристым - его свет и кроткими -  вече-
ра, когда губернатор и его советники, вернее, воины, покончив с дневными
трудами, ехали навстречу розоватому сиянию и всяким неожиданностям. Но в
этом и состоит счастье: не знать, где ты будешь ужинать и с какой женщи-
ной сегодня будешь спать. В Лувре за тобой неотступно следят подстерега-
ющие взгляды и челядь в прихожих шушукается о тебе. Тем охотнее  посещал
теперь Генрих бедняков, они частенько даже не знали, кто он: в  потертой
куртке из рубчатого бархата король имел не слишком знатный вид,  к  тому
же он отпустил бороду и носил фетровую шляпу. Денег у него  с  собой  не
бывало, да никто и не спрашивал платы за суп из капусты с гусятиной - он
назывался гарбюр - и за красное вино из бочонка; но потом деньги все  же
приходили из его счетной палаты в По. Бедняки были ему по природе  ближе
богатых, он не спрашивал себя, почему, да и не смог бы ответить. Не  по-
тому ли, что от них шел здоровый запах, не такой, как от короля  Франции
и его любимцев? Когда он сидел среди бедняков, его одежда была,  так  же
как и у них, пропитана потом. Или потому, что они умели крепко браниться
и награждать каждого метким прозвищем? Ведь и у него вечно вертелись  на
языке всякие прозвища вместо настоящих имен - даже для его самых почтен-
ных слуг! Кроме того, бедняку немного нужно, чтобы прийти в хорошее рас-
положение духа - и Генриху тоже.
   Он понимал, что иным ему и быть нельзя. В стране, где осталось четыре
тысячи пожарищ и население одичало, нельзя разгуливать с  видом  неприс-
тупного повелителя. Один такой уж завелся здесь, и не, то чтобы  он  был
особенно суров, жесток или жаден. Нет, но слишком надменно,  недопустимо
надменно, говорят, держался этот  повелитель  с  простым  людом,  потому
простолюдин и убил его. И Генрих понял это как предостережение: не  слу-
чайно все видели его в обтрепанных штанах. Главное-то  ведь,  чтобы  под
ними чувствовались крепкие мышцы! Вдобавок он сам пустил  о  себе  слух,
что к двум вещам совершенно, дескать, не способен: это быть серьезным  и
читать. В глазах простого человека серьезность - уже почти  высокомерие;
а кто читает, тому у нас не место, пусть идет своей дорогой; так  важные
господа обычно и делали. А этот нет. Он жил в деревне, и у него  был  не
только замок, но и мельница, и он молол на ней муку, как всякий мельник.
Так его и называли: "Мельник из Барбасты"; а часто ли он бывает на  этой
своей мельнице и что там делает, люди особенно не допытывались.  Простой
народ не вдается в такие тонкости; ученым он не доверяет, для него  час-
тенько достаточно одного словечка, и он уже и не ищет никаких подоплек.
   Король, настоящий король - существо таинственное, а если  он  не  ко-
роль, так тут не помогут самые роскошные одежды; настоящий король -  все
равно король, даже когда он не признан и в  ничтожестве.  Вдруг  узнаешь
его, и сердце у тебя замрет. Однажды на охоте Генрих растерял свою  сви-
ту; видит: под деревом сидит крестьянин. - Что ты тут делаешь? - Что де-
лаю? Короля хочу поглядеть. - Тогда садись позади меня! Мы поедем к  не-
му, и ты посмотришь как следует. - Крестьянин сел позади Генриха на  ло-
шадь и, когда они поехали, - стал спрашивать, как же ему узнать короля.
   - А ты просто смотри, кто останется в шляпе, когда все остальные сни-
мут. - Затем они догоняют охотников, и все господа  обнажают  головы.  -
Ну, - спрашивает он крестьянина, - который же король? - А  тот  отвечает
со всем своим крестьянским лукавством: - Сударь! Либо вы, либо  я,  ведь
только мы двое не сняли шляпы.
   В словах крестьянина чувствовались страх и восхищение. И если  король
надул крестьянина, то и крестьянин, с должной осторожностью,  пошутил  с
королем. Отсюда королю надлежит извлечь урок: остав-
   шись наедине со своим государем, простой человек ненароком не  снимет
шляпы, сядет позади него на коне, но не позволит себе при,  этом  забыть
ни о благоговении, ни о подобающем страхе. Каждый такой эпизод начинает-
ся с шутки, а кончается нравоучением. Однажды Генрих, будучи  в  веселом
расположении духа, поехал в город Байону:  городские  власти  пригласили
его на обед. Когда он прибыл, оказалось, что столы накрыты на  улице,  и
ему пришлось есть среди всего народа, беседовать с ним, отвечать на воп-
росы; но как близко ни придвигались к нему люди  -  настолько,  что  они
слышали запах его супа и даже его кожаного колета, - он обязан был, сме-
ясь и беседуя с ними на местном наречии, все  же  оставаться  королем  и
тайной. Это удавалось ему без труда, ибо сердцем он  был  прост,  только
разум у него был не простецкий. И когда он с  успехом  выдерживал  такой
искус, то всегда чувствовал себя особенно легко, точно после выигранного
сражения. А пока длится испытание, он забывает  об  опасности:  он  ищет
развлечений и отдается им всей душой.
   Когда Генрих сам посещал бедняков, он мог жаловаться им на свои  беды
и делал это то с гневом, то с юмором, совершенно так же,  как  они.  Они
проклинали его чиновников, запрещавших им охотиться на казенных  землях;
тогда он брал их с собой на охоту. Им он открывал, почему имеет  зуб  на
своего наместника, господина де Вийяра;  французский  двор  навязал  ему
этого Вийяра вместо старика Монлюка: Вийяр шпионил за ним, как будто они
все еще находились в замке Лувр. Город Бордо отказался впустить  к  себе
губернатора-гугенота, и так как тут Генрих был бессилен, то сделал  вид,
будто ему все равно. Только за столом у бедняков, когда лица уже,  быва-
ло, раскраснеются, его бешенство прорывалось наружу, и он становился та-
ким же бунтовщиком, какими здесь были все ревнители истинной веры.  Про-
тестантство служило им оружием, оно стало и его оружием. Он разделял ве-
рования бедняков.
   По стране бродили банды гугенотов и грабили не  хуже  других.  Прежде
всего - церкви. Потом на время удалялись, а через три  дня,  если  выкуп
задерживался, очередь доходила и до господского дома близ деревни. Пере-
пуганный дворянин мчался в Нерак, но губернатора не  всегда  можно  было
найти в замке. "Он-де гуляет в своих садах на берегу Баиза",  -  говори-
лось просителю. А те сады - длиной в четыре тысячи шагов, и шаги у коро-
ля крупные. Взгляните-ка, сударь, не там ли он! Речонки  и  высокие  де-
ревья одинакового матовозеленого цвета, вершины  смыкаются  над  прямой,
как стрела, тенистой аллеей, которая называется Гаренной. Из парка, отк-
рытого для всех, вы переходите по мосту к цветам и оранжереям. Не спеши-
те так, сударь, или уж очень приспичило? Вы можете  разминуться.  Поищи-
те-ка его лучше, сударь, у каменных фонтанов и во всех  беседках.  Может
быть, король Наваррский сидит где-нибудь на скамейке и читает  Плутарха.
А по ту сторону моста - павильон короля, он охраняется. Вы  его  узнаете
по красной гонтовой крыше. Он весь красный и ослепительно белый и  отра-
жается в воде. Но только в него не пытайтесь проникнуть,  сударь,  ни  в
коем случае! Если губернатор окажется там, никому не  разрешено  спраши-
вать, чем он занимается и с кем.
   Перепуганный дворянин так и уезжал из замка в Нераке, ничего  не  до-
бившись. А в душе у него росло Озлобление  против  губернатора-гугенота.
Но когда, верные своему обещанию, разбойники на  третий  день  возвраща-
лись, - кто нападал на них, до последней минуты не открывая своего  при-
сутствия? Предводителя банды Генрих приказывал повесить, точно он  и  не
был сторонником истинной веры. Его людей сейчас же брал в свое войско. И
ужинал потом в господском доме; дворянин же с домочадцами пребывал в ве-
ликой радости и немедля извещал родных и друзей  о  своем  благополучном
избавлении от беды благодаря помощи губернатора-гугенота. Вот уж поисти-
не первый принц крови! Может быть, все-таки придется иметь его  в  виду,
когда уже не останется ни одного наследника престола? Правда,  до  этого
еще далеко. А пока пусть потрудится защищать наши деревни от собственных
единоверцев. Он прежде всего солдат, мастер по части дисциплины в  войс-
ках, враг всяких разбойничьих банд и вооруженных бродяг. Кто не записал-
ся ни в один отряд, несет наказание, а кто, дав присягу, все-таки сбежит
- обычно забрав жалованье, - тот подлежит смертной казни. Наконец в  его
землях появились опять рыночные надзиратели.
   "Дело идет на лад", - думает Генрих и старается, чтобы такие письма и
разговоры становились известны как можно шире. Заслужить доверие  незна-
комых людей особенно важно: оно способно влиять даже  на  факты.  Многое
было бы достигнуто, если бы, например, удалось внушить людям, что в зем-
лях Генриха господствует некая единая религия. В его армии были  переме-
шаны сторонники обеих вер, и он позаботился о тем, чтобы  это  новшество
было замечено и должным образом оценено. При его дворе, в Нераке,  като-
ликов было не меньше, чем протестантов; большая част!" дворян служила  у
него бесплатно, ради него самого и их общего дела, и всех он  приучал  к
доблестному миролюбию, хотя соблюдалось оно не всегда. А  сердцу  короля
его Роклор и Лаварден были так же дороги, как  и  его  Монгомери  и  Лу-
зиньян; он, казалось, совсем забыл о том, что последние два одной с  ним
веры, а первые два - нет.
   На самом деле он это отлично помнил и все же находил в себе  смелость
заявлять вопреки общему мнению и самой действительности: "Кто  исполняет
свой долг, тот моей веры, я же исповедую  религию  тех,  кто  отважен  и
добр". Он это говорил вслух и писал в письмах, хотя  такие  слова  могли
обойтись ему слишком дорого. У него позади были Лувр, долгий плен, ложь,
страх смерти; он вспоминал былую резню - ведь и то делалось во имя веры.
Как раз он мог бы возненавидеть все человеческое. Но он тянулся  лишь  к
тому, что могло объединить людей, а для этого надо быть храбрым  и  доб-
рым. Конечно, Генрих знал, что не так все это просто. Храбры-то мы храб-
ры. Даже в Лувре большинство из нас были храбрыми. Ну, а как насчет доб-
роты? Пока еще почти все остерегаются обнаружить хотя бы намек на добро-
ту: для этого люди должны быть не только храбрыми, но  и  мужественными.
Однако он привлекал их к себе, сам не понимая чем: дело в  том,  что  он
приправлял свою доброту известной долей хитрости. Кротость и  терпимость
в глазах людей уже не презренны, если люди чувствуют, что их  перехитри-
ли.
   Установить прочный мир в королевстве опять  не  удалось.  Неудавшийся
мир был связан с именем монсиньора, брата французского короля. Теперь он
уже назывался герцотом не Алансонским, но Анжуйским и  получал  ренту  в
сто тысяч экю. Даже немецким войскам  монсиньора  король  уплатил  жало-
ванье, хотя они сражались против него. Монсиньор мог бы  вполне  успоко-
иться насчет собственной особы, но не успел, ибо прожил он  слишком  не-
долго. Он отправился во Фландрию, чтобы стать королем Нидерландов и, ша-
гая с престола на престол, протянуть руку к руке  Елизаветы  Английской,
которой к тому времени уже стукнуло сорок пять; над длинноногой  короле-
вой и ее "маленьким итальянцем" - так она называла Двуносого, - над этой
презабавной парочкой очень смеялись по вечерам в Нераке, когда  губерна-
тор за стаканом вина обсуждал со своим "тайным советом" свежие  новости.
В остальном же мир, затеянный монсиньором, не удался. Когда король зажег
фейерверк, парижане даже не пошли смотреть. Лига наглеца Гиза не  перес-
тавала сеять смуту, и в редком доме люди, сев за трапезу, не выспрашива-
ли друг друга, кто какой веры. Поэтому король  Франции  созвал  в  своем
замке в Блуа Генеральные штаты. Представители протестантов туда  уже  не
поехали: они знали слишком хорошо, как там умеют обманывать.  Но  король
Наваррский заставил своего дипломата, господина дю Плесси-Морнея,  напи-
сать послание в защиту мира и, кроме того, написал сам.
   А у остальных - у протестантов и у католиков - была одна забота:  как
бы побольше напакостить друг другу. Католики, на стороне которых был пе-
ревес, требовали применения силы, протестанты - осуществления  обещанной
им безопасности. Но слабейшему следует не настаивать на своих правах,  а
призывать к терпимости и кротости: под защитой этих двух добродетелей он
легко сможет укрепить  и  свою  власть.  А  добродетель,  соединенная  с
властью, способна завербовать себе больше сторонников, чем та  и  другая
порознь. Генрих и его посол стремились к одной цели и шли  к  ней  одним
путем. И вот Морней подсовывает свое послание в Генеральные штаты некое-
му благонамеренному католику, будто тот его сам сочинил, хотя  было  оно
созданием праведного хитроумного Морнея. Генрих же писал:  что  касается
лично его, то он молит господа открыть ему, какая религия истинная. Тог-
да он будет ей служить, а ложную изгонит из своего королевства и,  может
быть, из всех стран света. К счастью, господь бог ничего не сообщил  ему
на этот счет, и ему не грозила опасность расстаться со своими  укреплен-
ными городами.
   Впрочем, он постарался сделать все возможное, чтобы снова не вспыхну-
ла междоусобная война; так, он поспешил навстречу посланцам,  которых  к
нему отправил король Франции. Им было поручено снова обратить его в  ка-
толическую веру, и это - в стенах его верного  города  Ажена.  Одним  из
посланцев оказался тот самый Вийяр, который не впустил его в Бордо, дру-
гим - архиепископ из его собственного дома, третий имел наибольший  вес,
ибо это был государственный казначей  Франции.  Генрих  принял  их  всех
вместе и каждого. Никогда нельзя знать заранее, что может высказать  тот
или другой без свидетелей, особенно когда вопрос идет о деньгах. На сов-
местном заседании архиепископ стал сетовать по поводу страданий  народа,
и Генрих даже заплакал, но при этом подумал, что страдания народа -  его
страдания, но не страдания  архиепископа.  Потому-то  французское  коро-
левство именно ему и предназначено. А об этом он,  конечно,  мог  узнать
только от господа бога. Вот он и приказал своим отрядам  именно  в  этот
день штурмовать один из непокорившихся городов. Вийяр увел  оттуда  сол-
дат, которые понадобились ему, чтобы предстать перед губернатором в соп-
ровождении подобающей охраны. "Это моя маленькая победа!" - втайне лико-
вал Генрих, не переставая плакать. Но кто отличит слезы радости от  слез
печали? "Это моя маленькая победа!"
   Однако маркиз де Вийяр тут же отомстил, долго ждать не пришлось. Ген-
рих играет в "длинный мяч" во дворе своего замка, который огорожен четы-
рехугольником высоких зданий. Окна украшены  резьбою,  стройные  колонны
тянутся вдоль фасадов, широкая и величественная лестница ведет к реке  и
в сады; все это создано его предками еще два века назад,  и  великолепие
замка охраняют толстые башни, стоящие на всех четырех углах. Но  ведь  и
стража на башнях может забыться с девушками, а тем временем враг крадет-
ся - от куста к кусту, из тени одного здания  в  тень  другого.  Посреди
двора Генрих бросает кожаный мяч. Если бы он сидел сейчас за обедом,  то
в стене столовой, в тесной потайной нише, примостился бы  наблюдатель  и
следил бы, нет ли в окрестностях замка чего-нибудь подозрительного:  ни-
когда не следует забывать об осторожности. А вот сейчас - увы! - поздно;
слышны жалобные крики, враг проник через вход четвертого фасада, он  уже
схватил кого-то за горло. Игроки в мяч безоружны. В то время как  друзья
Генриха спасаются через парадное