этой минуты стало ясно, что  благоже-
лательная речь королевского брата, в сущности, ничего не изменила.  Ген-
рих, который шнырял в толпе, слышал шепот: - Мы нынче ночью либо  перес-
тарались, либо недоделали.
   Слышал он и ответ: - Этого ведь как-никак именуют королем. Если бы мы
и его пристукнули, нам пришлось бы иметь дело со всеми королями на  зем-
ле.
   И тут король Наваррский понял еще кое-что в своей судьбе. Яснее,  чем
другие, которые только шептались, уловил он затаенный смысл, а также ис-
тинные причины произнесенной  его  кузеном  д'Анжу  торжественной  речи.
Д'Анжу явился сюда прямо от своей мамаши, вот разгадка! Мадам  Екатерина
сидела у себя в уединенной комнате за секретером  и  собственной  жирной
ручкой набрасывала буквы, настолько же разъезжавшиеся в разные  стороны,
насколько она сама казалась собранной; и писала она протестантке в  Анг-
лию следующее: "Адмирал обманывал вас, дорогая сестра, только я  одна  -
ваш истинный друг..."
   "Свалить все на мертвого - это верный способ избежать ответственности
за свои злодеяния; и люди, которые вообще не  любят  нести,  ответствен-
ность за совершенное ими зло, могут успокоиться, что они и  делают.  Все
это касается умерших. И меня!" - думает Генрих. Под  прикрытием  ночи  и
тьмы лицо Наварры наконец выражает его истинные чувства. Рот  скривился,
глаза засверкали ненавистью.
   Но он тут же все подавил - не только выражение, но  и  само  чувство,
ибо вдруг стало светло. Слуги, взобравшись на лестницы,  зажгли  наконец
несколько свечей, и те бросили свои бледные лучи на середину залы. Толпа
придворных воскликнула "А! ", как и любая толпа после долгого ожидания в
темноте. К Генриху подошел его кузен д'Алансон. - Генрих, - начал, он, -
так не годится. Давай объяснимся.
   - Ты говоришь это теперь, потому что стало светло? - откликнулся Ген-
рих.
   - Я вижу, что ты меня понимаешь, - кивнул Двуносый.  Он  хотел  пока-
зать, что его не проведешь. -  Продолжай  притворяться!  -  настоятельно
потребовал он. - Ведь и мне приходится  разыгрывать  послушного  сына  и
доброго католика, но тайком я скоро перейду в твою веру. И еще неизвест-
но, сколько людей сделают то же самое после всего, что произошло.
   - Вероятно, во всем Лувре я самый  благочестивый  католик;  -  сказал
Генрих.
   - Мой брат д'Анжу ужасно важничает, просто невыносимо. Еще бы!  Герой
дня, достиг своей цели, весел и милостив!
   - Черноватые духи уже не окружают его, - подтвердил Генрих.
   - Он же любимец нашей драгоценной матушки, я теперь дорога перед  ним
открыта. Вот бы еще помер наш бешеный братец Карл... Неужели тебе прият-
но видеть все это, Наварра, и только скрежетать зубами от бессилия?  Мне
- нет. Давай бежим, Наварра, и поднимем в стране мятеж! Не теряя  време-
ни!
   - Я, правда, один раз уже упустил случай заколоть Гиза... - вырвалось
у кузена Наварры, не успевшего сдержать закипевшей в нем ярости.  Но  он
тут же опомнился и овладел собой. "Двуносому не  оченьто  следует  дове-
рять. Если он даже и не фальшив, то раздерган, как буквы в  письмах  его
матери, - подумал Генрих. - Ни к каким платам его не привлекать, - решил
он. - Ничем не выдавать себя..." - Но за этотпромах я благодарю господа,
- закончил он начатую им фразу о Гизе.
   Д'Алансон уже не замечал, что двоюродный брат не слишком с ним откро-
венен. Что до него, то он все тут же и выложил: -  Ты  не  поверишь,  но
нынче вечером они ждут иноземных послов. Должны прибыть папский легат  и
представитель дона Филиппа, чтобы выразить свое глубокое  удовлетворение
по поводу успешно проведенной Варфоломеевской ночи. Удачливые преступни-
ки обычно начисто забывают свое деяние: ведь  оно  вызывает  отвращение.
Мадам Екатерина уже оделась и ждет. А! Давай пройдем немного  дальше.  В
этом месте у стены скрытое эхо, его слышно в комнате моей достойной  ма-
маши. А наш разговор мог бы настроить ее подозрительно.
   - Да я ничего не сказал, - решительно заявил Генрих.
   - А я ненавижу д'Анжу, - последовал ответ брата.
   - Чего ты от него хочешь, Франциск? По мне, только бы жить не  мешал.
- Генрих нарочно не смотрел по сторонам: все же от него не укрылось, что
под единственной зажженной люстрой слуги расставляют карточный  стол.  И
д'Анжу уже звал: - Брат мой д'Алансон! Кузен мой Наварра!
   - Сейчас, господин брат мой, - отозвался Франциск д'Алансон. - Мы тут
обсуждаем важные вопросы! - Когда люди так откровенны, никакого заговора
быть не может. Кузены отошли еще дальше от толпы  придворных.  Д'Алансон
сопровождал свои слова судорожными и нелепыми телодвижениями. Он то  де-
лал вид, что прицеливается из ружья, то наклонялся, точно спуская  свору
собак. - Д'Анжу - сумасшедший, - говорил он. - Все с ума посходили.  Они
ждут не только легата, им недостаточно похвал, на которые, по их мнению,
не должен поскупиться дон Филипп. Они мечтают  о  посещении  англичанина
Волсингтона - ни больше, ни меньше. Почему-то считается, что  достаточно
кому-нибудь беззастенчиво расправиться  со  слабейшим,  чтобы  заслужить
благосклонность Англии.
   Генрих сказал: - Кузен д'Алансон, если ты столь проницателен, то  по-
чему ты упорно не желаешь замечать  происков  Лотарингского  дома?  Ведь
вас, Валуа, хотят спихнуть с престола! И я, ваш  скромный  и  доброжела-
тельный родственник, я хочу предостеречь вас. Если
   Варфоломеевская ночь - дело, угодное Христу, и если страх может  под-
держать единство королевства, то не забудьте,  что  Париж  еще  до  того
признал лотарингца благочестивейшим из католиков.  А  теперь,  когда  он
наступил на лицо мертвому адмиралу, тем более.  -  Так  говорил  Генрих,
почти беззвучно, чтобы ненароком у него не вырвался крик или ему не  из-
менил голос.
   Д'Алансон повторил: - Гиз наступил на лицо мертвому  адмиралу  и  сам
себя опозорил. Его я не боюсь. Красавец-мужчина, которого весь Париж  на
руках носит! Но и такое лицо обезобразить нетрудно. Будем надеяться, хо-
тя бы на оспу! - Все это сопровождалось судорожными и нелепыми  телодви-
жениями.
   - Кстати, - заметил кузен д'Алансон, - мы в тени, а  кого  хорошенько
не видно, того никто и подслушивать не станет, кроме особо предназначен-
ных для этого шпионов моей мамаши. Но сегодня  вечером  она  чрезвычайно
занята и позабыла даже подослать своих фрейлин.
   В заключение Генрих сказал: - Я позволил себе только предостеречь дом
Валуа. Я желаю ему добра,  а  мое  преклонение  перед  королевой-матерью
безгранично.
   Тут кузен от души рассмеялся,  словно  последней  шутке,  завершающей
приятную беседу. - Ты ничем не выдал себя, милый кузен, даю слово. Я до-
верился тебе, а ты мне нет. Вместе с тем теперь мы узнали друг друга, да
и чего только ты не узнал за сегодняшний вечер!
   И это было верно. Между тем этот перевертыш Франциск  уже  ускользнул
от своего кузена, подхваченный потоком придворных, пробиравшихся в  вес-
тибюль. Там блеснул зыбкий свет факелов, метнулись огромные тени, и раз-
дался зычный голос его величества - приближался Карл Девятый.  Он  ревел
и, кажется, был не прочь побуянить. Наварра, предоставленный самому  се-
бе, подумал: "Я и ему должен лгать, а он спас мне жизнь! В следующий раз
это даже королю не удастся. Я догадываюсь о том,  что  мне  угрожает:  я
смотрел Гизу в лицо. И я знаю морду старой убийцы; она не  показывается,
пока иноземные послы не явятся засвидетельствовать ей свое  почтение,  а
они не являются. Оказалось, что Варфоломеевская ночь - это неудача, но я
у них в руках. Невеселая штука! Да что мадам Екатерина и Гиз! Всех, всех
изучал я сегодня вечером; так что голова кругом пошла, будто я книг  на-
читался!"
   Он наконец оставил свое место, прошел через  движущийся  вперед  свет
факелов навстречу королю Франции, заблаговременно надев  обычную  личину
любезного легкомыслия. Но, содрогаясь в душе от страха и ненависти,  по-
думал: "В знании этих людей мое спасение".


   НЕУДАЧА

   Карл Девятый не стал церемониться. Он велел прикрепить все  факелы  к
люстрам, хотя смола капала на белые плечи дам. Все лучше, чем мрак, даже
это багровое адское пламя! Должно быть, Карл и все мы провалились в пре-
исподнюю. Эта мысль пришла каждому, и все поглядывали на окна, летает ли
там все еще воронье! Тогда мы бы убедились, что находимся на земле, а не
в преисподней.
   Тем временем Карл бушевал, словно демон. Он сам-де, собственной  осо-
бой, сегодня стрелял с балкона вслед убегающим гугенотам. На самом  деле
он старался промахнуться, но этим не хвастал.  -  Ха!  Я  даже  виселицу
удостоил своим посещением, ведь на ней качался господин адмирал! Мой па-
паша! - рычал он с каким-то сатанинским хохотом. Затем на миг  опомнился
и притих. - От адмирала дурно пахнет, - процедил он и, точно отстраняясь
от всего, что есть на земле зловонного, высокомерно скосил глаза, как на
своем портрете. Таким же взглядом он окинул Наварру и Конде.
   - Вы, протестанты, готовили заговор.  Нам  оставалось  одно  -  защи-
щаться. Так я все это изложил сегодня моему парламенту. Вот причины кро-
вавого суда, который мне пришлось вершить в  моем  королевстве.  Это,  и
только это должны мои историки записать для потомства - поверит  оно  им
или нет.
   Потом он потребовал вина, ибо день выдался тяжелый, и когда  услышал,
что вина получить нельзя, опрокинул карточный стол. Новый приступ ярости
продолжался до тех пор, пока в углу людской не нашли какую-то  прокисшую
бурду, скорее напоминавшую уксус. Карл, смакуя, пил ее из чеканного  зо-
лотого кубка; кубок был украшен изображением Дианы-охотницы со свитой, а
прелестные выгнутые тела двух сирен служили ручками. Попивая  кислятину,
сумасшедший король разглядывал своего  кузена-протестанта.  Кислое,  как
известно, веселит. - А вот и вы! - воскликнул он. - Два будущих  церков-
ных светоча! Честное слово, вы сделаетесь кардиналами! - Подобная  перс-
пектива привела его в неописуемый восторг. И тут вместе с ним  захохотал
весь  его  двор,  расположившийся  широким  кругом;  в   центре,   стоял
единственный карточный стол, над которым пылали факелы;  Карл  сидел  за
этим столом, небрежно развалясь, а его  брат  д'Анжу,  ужасно  боявшийся
этих припадков короля, примостился на краешке стула. Что до обоих ерети-
ков, то они стояли, опустив головы, вынужденные  покорно  слушать  коро-
левский хохот.
   Но вот пятый игрок заявил: - Начинайте. - Это был лотарингец. - Сади-
тесь, - приказал он обеим жертвам. Потом сдал карты, каждому по  четыре.
Игра называлась "прима". Пятеро игроков посмотрели в свои карты, и  сто-
явший широким кругом двор тоже попытался в них заглянуть. Двор - это бы-
ли шелка всех цветов, полосатые, затканные гербами; низенькие толстяки с
лоснящимся пузом и тощие верзилы, словно стоявшие на стульях, так возвы-
шались они надо всеми прочими. Ноги внизу были тонкие, а наверху  -  как
бочки, рукава буфами вздувались на плечах, и на широких жабо лежали  го-
ловы всевозможных тварей - от коршуна до свиньи. Свет факелов причудливо
освещал горбы и наросты. А их владельцы пристально следили за  королевс-
кой партией.
   - Наварра, куда ты дел мою толстуху Марго? - спросил Карл, делая ход.
- И почему не появляется моя мать, раз она поймала вас,  гугенотов,  как
птиц, на липкие прутья? Да, а где же все придворные дамы? - Он вдруг за-
метил, что среди зрителей мало особ женского пола.
   Его брат д'Анжу что-то сказал ему вполголоса. Сам Карл не снизошел до
шепота: - Моя мать-королева в эту минуту принимает иноземных послов. Они
оказались в ее кабинете все сразу. Вот как обстоит дело. Но  явиться  ко
мне они не почли нужным. Впрочем, мы и не заметили их прибытия. Они поя-
вились совсем тихо: посланцы великих держав владеют и великим искусством
становиться незримыми. - Он небрежно бросил на стол вторую карту. Все  в
нем выдавало тайное презрение, казалось, он говорил: "Я знаю", во что вы
играете, и хотя тоже играю с вами, но держу вас на должном расстоянии".
   Лотарингец сдал по четыре карты. Игра называлась "прима", и выигрывал
тот, у кого были карты всех мастей. Наварра открыл свои карты -  у  него
оказались все четыре масти. - Генрих, - вдруг сказал другой  Генрих,  из
дома Гизов, - тебе это будет приятно. Дело в том, что для меня послы  не
остались невидимками. Они выразили свое удивление, что  именно  тебя  мы
оставили в живых. - Но это был просто вызов, ибо любой посол меньше все-
го хотел бы показаться сегодня с этим Гизом. В ответ  Генрих  Наваррский
еще раз открыл свои карты: по одной от каждой масти.
   Когда он тут же открыл их в третий раз, один  из  игроков  взорвался:
это был д'Анжу. Он дерзнул ударить кулаком по столу,  несмотря  на  свой
страх перед припадками Карла. Но теперь им самим овладела ярость.  Весе-
лости и благодушия победителя как не бывало. А послы так и  не  прибыли.
На самом деле мадам Екатерину терзала нетерпеливая жажда услышать  позд-
равления. Пока иноземцы не одобрят ее деятельность, она не решится выйти
из своих покоев и не выпустит Марго. Гиз со своей стороны бесстыдно  ра-
зыгрывал народного любимца и огорошивал людей и ростом и мощными телеса-
ми даже больше, чем чванством. Но Карл Девятый, которому и в  голову  не
приходило самому проучить этого нахала, радовался.  "Ишь,  сразу  видно,
что тайный гугенот", - с ненавистью думал, глядя на него,  брат.  Д'Анжу
чувствовал, что двор уже начинает догадываться об истинном положении ве-
щей. Лица у всех становились озабоченными: куда  податься?  Чью  сторону
принять? Такие, лица бывают у предателей. Подумать только: ведь и  город
запуган, все готовы, так же как и двор, чуть ли не отречься от  Варфоло-
меевской ночи! Торжество любимого сынка вдруг сменилось таким озлоблени-
ем, что он даже всхлипнул. Вот вам, награда за отвагу! Людей хотели  вы-
вести из жалкого состояния, поднять их и  ради  столь  возвышенной  цели
поступились даже совестью и человечностью. Сами себя освободили от хрис-
тианских обязанностей и заветов истины. И все - он, д'Анжу,  воспитанный
в Collegium Navarra священниками и гуманистами, он отлично знал цену то-
му, что совершил. "Я же не Гиз... который так кичится  своими  телесами,
что уже голову потерял! Я сознательно стал главным вдохновителем  Варфо-
ломеевской ночи, - говорил себе д'Анжу. - А ее простили бы нам только  в
случае удачи. Но с каждым часом она все больше смахивает на неудачу".
   Факелы догорели, и смола перестала капать;  король  и  его  партнеры,
осажденные подступившим мраком, продолжали играть в неверном,  меркнущем
свете. Д'Анжу собрался было во второй раз стукнуть по столу и опрокинуть
его, как делал его брат во время припадков. Но тем  временем  лотарингец
снова сдал карты. Кулак наследника престола замер в воздухе.  А  Наварра
опять предъявил четыре масти. - Колдовство! - прорычал Карл. Двор  отве-
тил протяжным жужжанием, в котором слышались и удовольствие и ужас. Ведь
когда перед тобой  происходит  непостижимое  явление,  оно  волнует.  Но
объяснять его смысл иногда опасно.
   Однако двор избавили от этой заботы. Королевская  партия  была  вдруг
позабыта: перед новыми событиями все остальное отошло на задний план.  В
вестибюль вступили пажи, они несли зажженные канделябры, появлялось  все
больше этих светоносцев, натыканными в кадделябры восковыми свечами -  и
вдруг в замке запылало бесчисленное множество огней, хотя еще совсем не-
давно здесь нельзя было раздобыть ни одной свечки. Со вздохом облегчения
двор устремился к дверям, однако стража теснила дворян обратно; непонят-
ное зрелище развертывалось у них на глазах. Находившаяся  за  вестибюлем
приемная короля осветилась, и в ней стали видны мальчики,  выстроившиеся
рядами. Их волосы, доходившие до плеч, поблескивали, озаренные  пламенем
свечек, которые они держали перед собой, а на груди сверкала  серебряная
парча. Противоположная дверь приемной налилась светом. Дальше, за  пово-
ротом, начинались покои королевы, они тонули во тьме; и вот неведомо от-
куда приближается безмерно более яркое сияние, подобное сиянию рая и не-
постижимых обетовании; от него начинают трепетать сердца, ему нельзя  не
дивиться вслух, когда стоишь тесной толпой, так, как стоят сейчас  прид-
ворные, а за ними темнеет зала, где гаснут багровые факелы.
   - Господин рыцарь, у меня бьется сердце.
   - И у меня, мадам. Что там такое?
   Именно этого Екатерине Медичи и хотелось: так она все это задумала  и
рассчитала. Хотя она, как и подозревал ее сын д'Анжу, томилась тревогой,
оттого что иноземных послов все нет и нет, он должен был, однако,  пред-
видеть, что никакие разочарования не могут смутить его мать или выбить у
нее оружие из рук. В отличие от большинства людей она в минуты  тщетного
ожидания не волновалась, а - была спокойна до тупости; случайные промахи
только подстегивали ее изобретательность.
   Мадам Екатерину, точнее, Екатерину Медичи, во время учиненной ею рез-
ни несколько раз охватывал страх, что вполне объяснимо  слабостью  нашей
человеческой природы. Подобные деяния, даже если они исподволь подготов-
лены и тщательно продуманы, могут все же кончиться не так, как мы ожида-
ем. Словом, мадам Екатерина, точнее, Екатерина Медичи, неслышно ковыляла
со своей палкой по комнате, тревожно косилась на рослых  телохранителей,
стараясь угадать, долго ли эти немцы и швейцарцы будут защищать ее  ком-
нату и ее драгоценное старое тело, если сюда ворвутся  гугеноты.  Однако
она возилась в своем шкафчике, имея в виду, не только врагов, но и охра-
ну. Не безопаснее ли было бы для нее самой, если бы эти здоровенные  мо-
лодцы, глотнув хорошего вина, лежали бы на полу недвижимо? Тогда  с  по-
мощью нескольких искусных уколов и порезов можно будет придать происшед-
шему видимость кровавой свалки, и каждый решит, что королеву  утащили  и
прикончили. А пока что, сидя в ей одной известном тайнике, она ждала бы,
когда настанет ее время! А это время должно наступить незамедлительно.
   Все человеческие заблуждения и все ошибки истории происходят  оттого,
что люди забывают, какая судьба неукоснительно и неотвратимо  предназна-
чена всему миру вообще и этой стране в частности: попасть под пяту и под
иго Рима и дома Габсбургов. Флорентинка раз и навсегда в этом уверилась.
В те минуты, когда ее воле противились даже ее сыновья, она грозила, что
вернется в свой родной город. На самом деле она об этом и не  помышляла,
ибо смотрела на себя, как на одно из главных орудий  всемирной  державы,
призванной подчинить себе Францию, разумеется,  ради  ее  же  пользы,  а
главное, ради блага правящего дома. Французские, протестанты считали эту
женщину уже весьма зрелых лет прямо-таки сатанинской злодейкой. Но  даже
в Варфоломеевскую ночь она действовала со спокойной совестью -  не  так,
как ее сын д'Анжу, которому приходилось сначала покончить в себе самом с
гуманистами из Collegium Navarra.
   Его мать была уверена, что стоит на верном пути и что это путь  успе-
ха. И немало должно было пройти времени, покамест мадам Екатерина  нако-
нец убедилась, что Варфоломеевская ночь была ошибкой. Тогда  ее  сыновья
уже лежали в могиле, лилась кровь, королевство пылало, разваливалось,  а
к престолу шел спаситель - незначительный принц с юга. Однажды она  пой-
мала его в западню, и приманкой послужила ее дочь Марго.
   Вот он сидит, смотрите! Он лишился друзей, солдат, он  бессилен,  над
ним глумятся. Даже единомышленники, и те будут презирать его,  когда  он
отречется от их веры, а эта минута не за  горами!  Быть  зятем  королевы
Франции он тоже теперь недостоин, бедный шут! Двор должен  его  осмеять!
Так решает умная женщина весьма зрелых лет. Это разумнее, чем прикончить
его. Английской королеве приятнее будет услышать, что  он  смешон,  чем,
что он убит. Я осведомила ее обо всем и в достаточной мере  убедительно:
она примет Варфоломеевскую резню как несчастный случай,  который  всегда
может приключиться, если, будучи  еретичкой,  она  не  способна  понять,
сколь очистительным было это деяние! К черту послов, которы