поддерживали его грузное брюхо.  Прекло-
нить колено Генрих ему не позволил. Только потом, в парке,  он  старался
шагать как можно размашистее, пока толстяк совсем не запыхался:  в  этом
была вся его месть.
   - Вашу руку, любезный кузен, больше вам ничего не грозит, - И  прика-
зал своему Рони влить в больного две бутылки доброго вина.
   Как он и ожидал, его парламент отказался оплатить войну. Народ и  без
того в нищете. Но целых двадцать лет нищета не мешала ему свирепствовать
против самого себя. А ведь король спас его скорее от самого себя, нежели
от врага. Король отвечал своему парламенту:
   - Я говорю как чувствую. Так уж созданы французы, они не могут любить
то, что видят. Когда вы не будете меня видеть, вы меня полюбите.
   Он произнес это без грусти и без горечи, самым своим  обычным  тоном.
Но вот что они услышали из его слов: все равно - любите вы меня  или  не
любите, я отдаюсь моему служению, и отдаюсь радостно.


   V
   ПОБЕДИТЕЛЬ


   ФЕЙЕРВЕРК

   Две маленькие пушки безобидно, точно игрушечные, выстрелили в голубое
небо. Над парком поднялись облачка дыма, но вскоре развеялись  в  благо-
датном воздухе. Дамы на широкой парадной лестнице замка  не  переставали
смеяться и жеманничать, опираясь белой рукой на красную подушку, обмахи-
ваясь веером и с заученной грацией поворачивая голову  к  сидевшим  сту-
пенькой выше кавалерам. Те кавалеры, кому позволял рост, преклоняли одно
колено и в такой позе оставались позади своей дамы до конца  представле-
ния.
   Выстрелы послужили сигналом, и тотчас же беседки,  аллеи,  зеленеющие
залы наполнились пастухами, пастушками, сельскими божествами; музыканты,
которые были не видны, а только слышны, заиграли чинную пастораль.  Воз-
никшие образы, хоть и были, казалось, рождены самой природой и представ-
ляли первобытную жизнь, однако не выходили из рамок искусства,  все  пе-
реступали ногами как положено, поводили и пожимали плечами по всем  пра-
вилам; маленький фавн грозил юной пастушке рожками в  такт  музыке,  меж
тем как ее испуганный возглас вторил звуку гобоев.
   Зрелище было весьма красивое и длилось не меньше часа, потому что все
пришлось повторять. Владелица замка, сидя в середине первого ряда,  хло-
пала в ладоши, ее прелестное лицо раскраснелось от удовольствия. Король,
сидевший подле нее, крикнул:
   - Еще раз! - И спектакль был разыгран наново. Под конец каждый пасту-
шок в розовом и желтом шелку одерживал победу  над  каким-нибудь  лесным
божком в поддельной шкуре с кружевами и грациозно повергал  его  ниц.  А
затем пастушок поднимал с земли отвоеванную девушку и, держа ее на вытя-
нутых руках, вихрем кружился со своей прекрасной добычей. Только и видно
было, как вверху на солнце  вместо  женского  тела  искрится  серебряная
пыль, но это была пастушка. Дружок ее полыхал, словно пламя. Шесть  пар,
шесть подвижных огней и сияющих облачков, кружились  до  тех  пор,  пока
настойчивые рукоплескания не напомнили танцорам, что пора остановиться.
   Тогда каждый пастушок опустил свою пастушку на землю, и  все  двенад-
цать, держась за руки, поклонились зрителям и даже  улыбнулись,  с  виду
без усилия, как будто все это далось им легко. На деле же они  пошатыва-
лись, и по глазам их было заметно, что перед ними все словно в тумане. У
самой молоденькой танцорки венок из нарциссов сполз на  нос,  и  она  не
могла сладить с ним. Тогда владелица замка подошла к ней - да  так  пос-
пешно, что никто не успел вмешаться, - поправила на малютке венок и  по-
целовала ее в разгоряченное личико.
   Король за руку привел свою бесценную повелительницу на ее место, пос-
ле чего раздался одобрительный шепот, вместо хулы, которую,  собственно,
заслужила Габриель своим необдуманным поступком. Тем временем пастухи  и
пастушки удалились, и лесные божества комическими козлиными прыжками ис-
полнили финал. Сперва они прыгали друг через друга, затем  через  низкие
кусты, наконец, перемахнули через самые высокие, и все исчезло, слышался
только шелест листвы. Но тут скрытая музыка подала знак к шествию,  ритм
его был изящен и плавен, и, повинуясь ему, общество тронулось в замок  и
вокруг всей парадной залы проследовало к накрытым столам. Для  короля  и
для маркизы был приготовлен отдельный стол. Гости их уселись за большими
столами, поставленными в форме виселицы; многие из дворян  не  преминули
указать на это толстяку Майенну. Но голод, не говоря о всем прочем, сде-
лал его невосприимчивым к шутке. Подле него  председательское  место  за
столом занимала темноволосая сестра белокурой хозяйки.
   Диане д'Эстре, ныне супруге маршала де Баланьи, не слишком посчастли-
вилось. Город Камбре, где правил ее супруг, нахрапом захватили  испанцы.
А находится Камбре в Артуа, почти во Фландрии, король то берет  его,  то
отдает. Слава его не убывает, когда он теряет Камбре, победителем  Испа-
нии он остается по-прежнему. Мир знает о его победах и ничего не знает о
Камбре. Он - великий король, первый и единственный после его  католичес-
кого величества, дона Филиппа, чей упадок и утрата престижа-дело рук ко-
роля Франции: таков взгляд всей Европы, которая хочет, чтобы было так, и
ни о чем другом знать не желает. Булавочные уколы в расчет не принимают-
ся, сам побежденный сознает их бесполезность. Он не прочь  был  помешать
празднествам, вроде сегодняшнего, больше ему ничего не остается; никогда
уже не будет он смотреть на это королевство, как на свое.  "Оно  мое,  я
заплатил за него", - думал Генрих.
   Так думал он и одновременно делал все, что полагается за столом: пое-
дал кушанья, нашептывал любезности  в  изящное  ушко  бесценной  повели-
тельницы, поднимал бокал в честь Майенна, покоренного врага. Слушал, как
один из придворных, господин де Сигонь, рассказывал, что  он  сочинил  и
разучил со своими актерами аллегорическую пьесу, в ней действуют  персо-
нажи из легенд древности, но служит она к прославлению короля Франции.
   Она должна быть представлена нынче же вечером, в этой же  зале,  хотя
утром уже состоялся большой балет. Все общество, сама хозяйка  и  король
не меньше других жаждут услады для глаз, они никогда не пресытятся  кра-
сивым вымыслом с лестным содержанием. Действительность, к несчастью, от-
нюдь не радостна, ее следует воспринимать со всей серьезностью. Дни нас-
тупали и проходили, Генрих хотел лишь, чтобы для него они текли незамет-
но; он устал от опасностей, но не от развлечений.
   Во время трапезы пришло сообщение, что пал Кале.
   Это не из тех городов, от которых можно отказаться на время: это  Ка-
ле, один из ключей королевства. За столом  сперва  воцарилось  молчание.
Одни онемели от неожиданности, другие - от того, что испугались и  впали
в тайное раздумье, иные же, те, что напустили на себя мрачный вид,  были
рады. Подумайте! Кардинал Австрийский во главе германской  армии  неожи-
данно обрушивается на Кале, город и морскую крепость в виду Англии.  Ка-
ково это для королевства и для новой власти?  На  побережье  утвердилась
Испания, а по ту сторону пролива королева отрекается от  своего  старого
друга, неверного протестанта. Скоро тут будет не до трапез. Некая марки-
за, которой подобает совсем другое имя и звание, не долго уже будет  со-
бирать в свое продажное лоно наши доходы, после того как  ее  друг-прия-
тель господин де Рони отобрал их у нас. Но виноват во всем король, и те-
перь ему придется искупить свою вину.
   Такого рода чувства таились уже давно, после взятия
   Кале они рвались с уст, кое-кто даже зажимал себе рот  рукой.  И  при
этом поглядывал на Майенна - что-то думает он. Майенн сверх  меры  убла-
готворил свое чрево и не прочь был вынести его из-за стола. Весть пришла
для него не вовремя; в самый разгар пищеварения ему предстояло обдумать,
не поспешил ли он и не промахнулся ли с изъявлением покорности. Он пола-
гал, что нет, во-первых, из-за пищеварения, а во-вторых, досадно  понап-
расну признать себя побежденным. Кардинал Австрийский причинил ему  неп-
риятность, что он и высказал. Майенн первым прервал молчание, он пробур-
чал в стакан, отчего слова прозвучали гулко и резко:
   - Этакий слизняк. Дунешь - и нет его. Он ничего не добьется.  -  И  с
тем опорожнил стакан.
   Таково было мнение опытного человека, который на себе испытал,  можно
ли сладить с этим королем. А потому все, кто только прислушивался к сло-
вам Майенна, повернулись в сторону короля. Генрих  был  готов  к  этому;
пускай веселость его даже улетучилась, пока никто не  смотрел  на  него,
зато теперь-то он заставит себя быть веселым. Он бросил через стол, пос-
тавленный в форме виселицы:
   - Что случилось, то случилось. Кале взят. Но духом падать нечего.  То
ли бывало со мной на войне! Сейчас черед врага, потом снова  будет  наш.
Господь никогда не покидал меня, стоило мне из глубины души  воззвать  к
нему. Итак, почтим память погибших, а потом - расплата  с  процентами  и
процентами на проценты.
   Таковы были его слова. Кивнув кому-то и отдав  распоряжение,  он  еще
некоторое время посидел за столом. Когда он  произнес  "с  процентами  и
процентами на проценты", все взгляды невольно обратились на господина де
Рони, великого королевского сборщика денег. Его невозмутимое  лицо  было
грозно; каждый из присутствующих спрашивал себя втихомолку, во  что  ему
самому обойдется падение Кале. Обычным своим холодным тоном, ни на  кого
не глядя, Рони сказал:
   - Кардинал Австрийский не сразу занял Кале. Сперва ему сдали Камбре.
   Супруга маршала, сестра маркизы, вспыхнула  и  хотела  ответить  дер-
зостью. Но каменная осанка господина де Рони не позволила этого;  наобо-
рот, она вынудила злополучную Диану опустить глаза  в  тарелку,  так  же
поступили и остальные. Иначе их взгляд мог бы выдать то, что они думали:
возлюбленная повелительница и ее семейство всему причиной. Сами  богате-
ют, а города королевства сдают врагу.
   Тут королю принесли то, за чем он посылал, -  портрет  королевы  Анг-
лийской; он вертит его в руках, чтобы все увидали, кто изображен на нем:
женщина шестидесяти лет, крепкая, не знающая усталости. У нее не отнима-
ют городов, пока она пирует и  наслаждается  балетами.  Король  подносит
портрет к губам и целует его, так думают все. На самом деле он  не  кос-
нулся его губами, а, заслонив глаза рамой, обратил их к  своей  подруге,
которая одна делила с ним маленький стол. Габриель поняла, что он  хочет
утешить ее, но на этот раз не стала слушать его клятвы, и  произнесенные
шепотом и беззвучные. Она побледнела. Кругом враги. Сейчас даже ее  воз-
любленный повелитель не властен оградить ее от злобы. И вот она  у  всех
на виду подняла и сложила руки, как делают, молясь в уединении.  Склони-
лась над краем картины - и не великой Елизавете, а деревяшке,  обрамляв-
шей ее изображение, достался смиренный поцелуй Габриели.
   Несмотря ни на что, господину де Сигоню удалось в тот же  вечер  сыг-
рать свою аллегорическую пьесу. Принята она была восторженно  -  как  же
иначе. Героем ее был король, столь победоносный, мудрый и красивый,  что
богу Марсу волей-неволей пришлось отдать ему богиню Венеру во  плоти,  и
она обещала ему прекрасных, отважных сыновей. По окончании  спектакля  к
ужину были поданы мелкие устрицы, которые обычно одобрял  король,  да  и
теперь он сделал вид, будто ест с аппетитом. По крайней мере не надо го-
ворить, можно подумать и решить, что некоторое время следует  изображать
усталость и равнодушие. Война не кончена, сегодня он понял это, если до-
пустить, что до сих пор всемирная слава могла ввести его в  заблуждение.
Он навлечет на себя двойную угрозу, если завоюет Кале с моря,  что  было
бы проще всего, и королева Англии, наверное, помогла бы. Но, несомненно,
она не пожелала бы вернуть потом Кале, и ему пришлось бы терпеть на сво-
ем побережье цепкую Англию, взамен Испании, которая  наносила  последние
слабеющие удары.
   С другой стороны, у короля возникло подозрение, что и  сейчас  уже  в
страну вторгся новый враг: кардинал Австрийский, его немецкие князья, их
войска; впрочем, это лишь разновидность старого врага. У Габсбурга много
разновидностей, недаром это всемирная держава,  настоящая  гидра.  "Одну
голову я удушил, а двенадцать шипят на меня. Я должен умертвить все  чу-
довище целиком. Я должен помериться силами  с  римским  императором,  со
вселенской монархией и со всеми ее провинциями; даже Испания - лишь одна
из них, а властитель мира Филипп - ее ставленник, их же много. А я  один
волею судеб и событий противостою всей гидре, которой имя - христианский
мир".
   Такая  дерзновенная  задача  ужаснула  его.  Несколькими  мгновениями
раньше он не знал, что она может быть поставлена перед ним.  Но  он  сам
поставил ее перед собой и поставил впервые. Великая беда  обрушилась  на
него: то была непроизвольная мысль, первое прозрение его  конечной  мис-
сии, она же превосходила всякие силы.
   Он поднялся из-за стола, ему хотелось скрыться куда-нибудь,  где  по-
темнее и где никто бы не заметил его великого страха  и  не  понял,  что
случилось. Но подруга испуганно коснулась его руки. Он взглянул на нее и
увидел: внезапный страх передался подруге, которая не могла даже  объять
его и не подозревала причины. Тем не менее она страдала вместе с  Генри-
хом, ибо узы страсти сделали ее частью его до конца ее  дней.  Потому-то
он и привлек ее к себе и вместе с ней исчез во тьме сада.
   Они взошли на террасу, выступающую под их спальней, там никто не  мог
их слышать. Габриель прошептала:
   - Возлюбленный повелитель, у нас есть враги. Чтобы помочь  вам  побе-
дить кардинала Австрийского, я продам все свое имущество,  а  вырученные
деньги внесу в вашу военную казну.
   - Несравненная моя любовь, - отвечал Генрих. - Ты одна - мое  бесцен-
ное владение. Забудем врагов: они легко могут умножиться, если их накли-
кать.
   Загадочный намек, - Габриель не поняла его, но ни о чем не  спросила,
оба притихли, как будто почувствовав, что настало время ласк. Но  и  тут
досадной помехой являлась та беда, что в мыслях надвинулась на  Генриха.
Он хотел отогнать ее, навсегда устранить со своего  пути.  Однако  самое
устранение требовало, очной ставки с принятой на себя миссией. Будь  она
даже сверх сил, все равно - он принял ее на себя.
   Он думал: с самой юности все тяготы, все смуты шли к  нему  от  одной
лишь Испании, против кого бы он ни ополчался, чьи бы пули ни падали вок-
руг него, сколько бы он ни отвоевывал городов и не привлекал к себе  лю-
дей, пока они не составили его королевство. "Полжизни и даже больше ушло
на это. Но теперь я хочу покоя, хочу предаться мирным трудам. Право  же,
Пиренеи достаточно высоки и без того, чтобы я громоздил Оссу на  Пелион.
Но за мной погонится новый враг или старое чудовище с отросшими  голова-
ми. У меня свой удел", - и при этом он вслух произнес обычное проклятие.
   Габриель тоже волновал его внутренний спор, которого она не  слыхала;
она сказала:
   - Сир! Неужто все беды ваши через меня? Кале пал, а  ненавидят  меня.
Господин де Рони винит в этом меня.
   - Бесценная моя любовь, - произнес ее повелитель у самых ее  губ,  но
дышал он гневно. - За это господин де Рони завтра же воротится  в  арсе-
нал, где ему место. Мы же останемся и проведем день  на  твоей  опрятной
ферме, у твоих сорока холеных коров, на сочной траве.  Вокруг  тебя  все
дамы будут щеголять сельскими нарядами. А ты венец их и мое счастье.
   - Бесценный повелитель, - сказала она, - я  снова  ношу  под  сердцем
твоего ребенка.
   При этом она закрыла глаза, хотя и было темно; однако  почувствовала,
как у него от радости забилось сердце. Гневного дыхания его она  уже  не
слыхала, губами встретила его губы, и лишь  ритм  крови  обоих  размерял
глубокую тишину их взаимной ласки.
   Но тут снизу, из сада, раздались взрыв и шипение, и  к  небу  взвился
огненный хвост, описал плавную дугу, спустился, рассыпался искрами и по-
гас.
   - Ах! - вскрикнули те, что прогуливались во тьме сада либо  наблюдали
с парадной лестницы и из окон, что будет дальше.
   Всем, разумеется, известно, как это бывает.  После  первой  одиночной
ракеты стаями взлетят другие, и в самом деле, по небесным высям в  мгно-
вение ока пронеслись огни в виде фонтанов, лучей, снопов или шаров,  они
вспыхнули и разлетелись на синие, белые и красные брызги. Под  конец  за
беседками закружилось колесо, оно сыпало  серебряным  дождем,  -  далеко
разметался искристый мираж, столь прекрасный, что казалось, отныне здесь
немыслимы земные долы. Выхваченный из тьмы, покоится преображенный  сад,
приют фей. Лебедь! О, над этим царством счастливцев в воздухе парит  ле-
бедь, сверкает, машет крылами, парит и исчезает с тем  чудесным  кликом,
который будто бы издают лебеди перед смертью.
   Сразу стало темно, как прежде, все протирали глаза. Это фейерверк,  и
больше ничего, после можно только посмеяться над  тем,  что  добровольно
поддался обманчивым чарам. Но пока горит фейерверк, у  многих  всплывают
дерзновенные мысли, которые иначе остались бы где-то на дне.  Теперь  же
они подымаются к внутреннему небу, и оно  невиданно  изменяется.  Генрих
увидел фейерверк в себе самом, все его небо пламенело. Радостно  престу-
пая предел, положенный природой, принял он на себя ту самую миссию,  ко-
торую только что отвергал. Теперь же он сказал себе, что хочет  осущест-
вить ее, хочет низринуть царство мрака.
   "Они или я, - они не устанут добиваться моей гибели. Но вместе с моей
гибелью они замышляют еще большее бедствие - гибель  свободы,  разума  и
человечности. Многие члены христианства покорила себе вселенская  монар-
хия и всемирная держава, оттого и превратилась она в чудовище с  бесфор-
менным телом и ядовитыми головами. Моя цель в том, чтобы народы жили жи-
вым разумом, а не терзались от злых чар во вспученном  чреве  вселенской
державы, которая поглотила их всех. Мне назначено спасти те из них,  ко-
торые еще имеют выбор и хотят следовать за мной по узкой тропе".
   Тут во внешнем мире колесо рассыпало свои серебряные  брызги,  а  над
ним воспарил лебедь. "Все равно, - думает Генрих. - Ничего  непреложного
нет, почему же непременно жестокий конец. Я  им  не  дамся:  королевства
этого им не видать. С божьей помощью я заключу свободный союз  со  всеми
королевствами и республиками, которые пощажены до сих пор и могут  восс-
тавать против Габсбургов".
   Во внешнем мире сыпались искры, потом стемнело. "Что такое, в сущнос-
ти, Габсбург? - думает Генрих. - Император, которого монахи держат в та-
кой же темноте, что и всех его подданных. Особенно чванился  тот,  зара-
женный, за горами. Против них самих я не воюю; а что касается их  владе-
ний, то ни на одной карте не указано точно, где их  владения.  Они  там,
где зло. Мое же царство начинается у тех границ, где люди менее  безрас-
судны и уже не так несчастливы. С богом, завоюем его!"
   - Мадам, право же, какая усердная посредственность - мой Рони! - были
первые слова, с которыми он после этого обратился к Габриели.
   План свободного союза королевств и республик никогда  не  приходил  в
голову его лучшему слуге, какие бы огненные лучи ни проносились в подне-
бесье и какие бы лебеди ни парили там.
   - Значит, я не виновата в падении Кале? - спросила Габриель. Он  ска-
зал:
   - Кале, кардинал Австрийский, вы сами - и я: взаимодействиям нет кон-
ца. Есть люди, которые улавливают  их,  пока  длится  фейерверк,  но  не
дольше. - Он произнес это устало.
   - Пойдем в комнаты, - попросила она, и он проводил свою бесценную по-
велительницу в их общий покой, прекраснейший во всем доме. Генрих  пока-
чал головой, как будто впервые видел эту кровать. На ней были перины  из
белого шелка, а на подушках вытканы серебром вензеля из букв Н  и  G.  В
ногах лежало отвернутое парадное одеяло пунцового атласа с золотыми  по-
лосами. С балдахина свешивались желтые занавеси из генуэзского  бархата.
Прежде бедному королю не случалось покоиться на такой кровати. Его  под-
руга заме