ростепенным. В
глубине души оба были ошеломлены сознанием, что конец их любви  неотвра-
тим. Столько сделано, столько подготовлено и предусмотрено - и  все  ис-
кусственное здание покоя и уверенности опрокинуто одним сном.
   Утром они уже не помнили, когда, собственно, была  принесена  жертва.
Генрих сказал своей государыне - этим именем он снова  назвал  ее:  лишь
беременность причина ее беспокойства, а оно, естественно,  передалось  и
ему; потому им было бы лучше провести пост на лоне природы. Со всем дво-
ром они отправились в Фонтенбло, там  Габриель  наслаждалась  последними
неделями блаженного бытия. Возлюбленный не отходил от нее ни на шаг;  не
было и речи о том, что они могут когда-нибудь в жизни разлучиться. Имен-
но это вскоре предстояло им, но о беде не хочется думать;  пока  она  не
наступит, она забыта. Тем чудовищнее кажется она потом, когда  разразит-
ся.
   Патер Бенуа, простой священник, опекал души простолюдинов в  рыночном
квартале города, прежде чем король сделал его своим  духовником.  Король
Генрих считал, что можно довериться  священнику,  который  привык  обра-
щаться с народом, - такой скорее будет без фальши. И вот патер Бенуа, из
чисто религиозной взыскательности, потребовал,  чтобы  страстную  неделю
король провел в одиночестве, а дабы показать себя готовым к покаянию, он
должен на это время услать прочь герцогиню де Бофор. С  возлюбленной  не
каются, иначе соблазн, которого и без того было довольно,  еще  приумно-
жится. Будущей королеве надлежит подавать добрый пример. Патер Бенуа,  у
которого намерения самые благие, отсылает ее в Париж, чтобы она  открыто
выполнила свой долг благочестия.
   Генрих сначала воспротивился. "Кто ему это внушил?" - напрямик  спро-
сил он патера. Тот стал ревностно отпираться, заявил, что не слушает лю-
дей, а поступает согласно долгу священнослужителя, и Генрих поверил ему.
Бедный священник всецело ему предан: Генрих произвел бы его в  епископы,
если бы не сопротивление Рима, который  считает  этого  человека  тайным
протестантом. Сказать бы, что он против Габриели?.. Но Генрих не припом-
нил ни одного слова, которым Бенуа попытался бы повредить ей. Он не про-
тив Габриели, он, несомненно, действует по чистой совести.
   Так же думает и сам Бенуа: позднее, после того как события  совершат-
ся, он будет сколько возможно успокаивать свою совесть  и  считать,  что
его роковое вмешательство никем внушено не было. Кто сказал, что ему  не
дождаться буллы о возведении в епископы, разве только  он  не  допустит,
чтобы король принял святое причастие, пребывая в смертном грехе, и отош-
лет королевскую возлюбленную в Париж? Кто?  И  сколько  их  было?  Может
быть, нечистый заронил это семя в душу священника, -  но  чьи  же  черты
принял при этом нечистый? Он, должно быть, перевоплощался попеременно  в
разные невзрачные образы, должно быть, пускал в  ход  любые  чары,  дабы
ничто не выдало его. Тем не менее патер  Бенуа  мало-помалу  нападет  на
след нечистого позднее, после того, как свершатся события.  Он  заболеет
от этого и станет просить короля отпустить его обратно в рыночный  квар-
тал.
   Когда Генрих сообщил ей о неизбежной разлуке, Габриель тотчас же, без
всякого перехода, после глубокого спокойствия впала в  бурное  отчаяние.
Она это предвидела. Бицакассер окажется прав. Патер  Бенуа  участвует  в
заговоре, ее злейший враг Рони направляет все, даже звезды.  Непривычный
тон беспредельного отчаяния испугал Генриха. Рыдая, она упала к его  но-
гам. Не покидай меня! Тогда он тоже опустился на колени,  привлек  ее  к
себе на грудь и принялся задушевно утешать в огорчении, которое одинако-
во сильно для них обоих, но его надо пережить. Она стонала:
   - О бесценный повелитель, мы больше не увидимся никогда.
   Он отвечал:
   - Все пройдет! Моя рука простерта над тобой, где бы ты ни  была.  Кто
посягнет на тебя?
   Он и в самом деле думал: "Никто не посягнет". Кроме того, он все при-
писывал ее положению: и дурные предчувствия, и эту вспышку отчаяния. Ему
самому стоило большого труда не возмутиться против навязанного  решения.
Оставшиеся дни он видел ее измученной, чувства ее, особенно зрение, были
ослаблены головной болью, виски ей с утра до ночи сжимал какой-то незри-
мый железный шлем. "Только  не  захворай,  мое  величайшее  сокровище  и
единственное владение".
   Двор был распущен, все разъехались по своим приходам для  исповеди  и
покаяния. Они остались одни, только с  теми  людьми,  которым  надлежало
сопровождать Габриель в путешествии и отвечать королю за нее. Пятого ап-
реля, в понедельник на страстной, они выехали, - герцогиня  де  Бофор  в
носилках, возлюбленный провожал ее верхом. По дороге они сделали привал,
чтобы поужинать, но есть не могли. Затем остановка на ночь, их последняя
ночь, объятие, которое больше не соединяет. Габриель отворачивает  голо-
ву, сжатую незримым шлемом. Она не уснет; давно уже, несмотря на большую
усталость, она проводит ночи без сна.
   К утру они достигли берега Сены, на воде их ждало  громоздкое  медли-
тельное судно, запряженное лошадьми; оно должно было спокойно, без толч-
ков везти драгоценное сокровище. Далее последовали  строгие  наставления
короля женщинам из свиты герцогини, герцогу де Монбазону, начальнику ох-
раны, и господину де Варенну, управляющему почтовыми сообщениями. Они не
смеют ни на шаг отойти от герцогини и отвечают за нее головой.
   В последнюю минуту она обняла его с небывалой силой. Мы больше никог-
да не увидимся, никогда, никогда. Он был близок к тому, чтобы произнести
слово избавления и воротиться вместе с ней. Но ее прекрасные руки  осла-
бели, он бережно снял их со своей шеи, целуя ее в губы. Наконец она  по-
корилась неизбежной разлуке, еще раз поручила ему детей,  и  он  покинул
судно. Пока они могли видеть друг друга, Габриель без устали  слала  ему
приветы своей прекрасной рукой, а Генрих размахивал  шляпой.  Когда  она
совсем исчезла из виду, он вытер глаза: для него дорогой  образ  скрылся
еще раньше за пеленой слез.


   ЧЕРНАЯ КУРИЦА

   Услужливый спутник Бассомпьер немедленно вытащил  колоду  карт.  Нет?
Если герцогиня не желает сыграть партию, тогда, быть может, она позволит
развлечь себя беседой. Но и беседа не задалась. Бассомпьер, продолжавший
вести себя непринужденно и даже дурачиться, сообразил,  что  путешествие
это может быть опасным. Любопытный от природы, он проведал много больше,
чем другие. При первом же удобном случае он покинул судно и  вернулся  к
королю. Он был приставлен к герцогине только в целях  увеселения.  "Сир!
Должен довести до вашего сведения, что никаким способом нельзя было отв-
лечь герцогиню от тоски по вас, которая томит ее. Но  особенно  угнетает
ее страх - на этот счет у меня свое мнение, которого я вам  не  выскажу.
Если обнаружится, что страх ее обоснован, то меня при этом не  окажется.
Как вы можете убедиться, я здесь". После долгих часов пути скорбный  ко-
рабль причалил к арсеналу. Герцогиню де Бофор уже  ждали.  Ее  брат,  ее
зять маршал Баланьи, дамы Гиз, в том  числе  высокопоставленная  девица,
которая часто заплетала ей волосы, и многие другие были налицо. Все  за-
метили ее заострившиеся черты, бледность, покрасневшие веки, однако ска-
зали ей, что у нее очень здоровый вид, и торжественно приветствовали ее.
Дом ее сестры, супруги маршала Баланьи, был неподалеку. Габриель попыта-
лась там отдохнуть. Однако вскоре явились посетители, они проникли  даже
в комнату, где Габриель хотела уединиться. Она поднялась. "Куда? - спро-
сила она господина де Варенна.
   С господином де Варенном случилось то же, что и с патером  Бенуа;  он
посоветовал, по его разумению, наилучшее, и впоследствии так и не  понял
до конца, почему оно оказалось наихудшим. Кое-что впоследствии стало ему
яснее, чем бедному священнику. Варенн имел постоянные сведения об агенте
Бончани. Разумеется, тот ни разу сам не сказал ему: привези ее туда. Не-
ведомо кем посланные посредники и наушники, бесспорно, являлись и к  не-
му, но он не обратил на них особого внимания. Отсюда  напрашивается  вы-
вод, что это были повседневные знакомые, и сами они, надо  полагать,  не
догадывались, кто их направляет. Когда он указал Габриели дом, в котором
она найдет больше покоя, чем где бы то ни было, в его памяти не  всплыло
ничье лицо, ничей голос. Он и сам не сознавал, каким коварным нашептыва-
ниям подчинялся, указывая этот дом. Это пришло, когда все было уже поза-
ди. А тогда уж: у Варенна были все основания сохранить правду про  себя,
если предположить, что он был вполне в ней уверен.
   Габриель велела отнести себя в этот дом. Несмотря на сонливость,  она
была возбуждена, в голове ее проносились лихорадочные мысли.  "Вот  дом,
который для меня запретен; я не смею переступать его порог. Сагонн  меня
предостерегала: ни с королем, ни тем более одна. Моей тетки Сурди нет  в
городе. Мои слуги разбрелись, все каются в грехах. Король кается в  гре-
хах. Мне не миновать этого дома. Я никогда не думала, что  попаду  туда,
но теперь у меня нет выбора, и я подчиняюсь".
   С ней в носилках сидела мадемуазель де Гиз, одетая одинаково  с  ней,
словно была ее сестрой. Лицо этой девицы изрядно  поблекло,  и  так  как
поприще жрицы любни близилось к  концу,  то  она  видела  свое  спасение
единственно в браке с Ганнибалом, братом будущей королевы. Вообще же она
ненавидела Габриель, как, впрочем, ненавидела всякую, кто еще имел право
на счастье. Она приняла твердое решение повсюду  сопровождать  герцогиню
де Бофор, ведь она единственная из всех принцесс оказалась на  месте,  и
король должен зачесть ей это в заслугу. По дороге  она  сплетничала,  ей
было безразлично, что Габриель не слушает ее.
   А трое людей с волнением ждали этих носилок там, куда  они  направля-
лись. Первым был сам хозяин дома, двое других - противоположные и  враж-
дебные друг другу стихии. За несколько дней до того у Цамета  в  конторе
появилось некое существо, которое он охотно приказал  бы  выкинуть  вон;
уродство его было зловещим и, без сомнения, служило зеркалом  его  прес-
тупной души. Между тем это дряхлое чернолицее существо шепнуло несколько
слов, которые немедленно вынудили сапожника запереться с  ним  в  пустой
комнате. Вошло оно дряхлым и согбенным,  но,  когда  ему  был  предложен
стул, оно воспользовалось им не так, как прочие люди, а улеглось на него
животом и обвилось вокруг него, высунув из-под сиденья голову и не каса-
ясь пола. Проделано это было с изумительной ловкостью, и не успел  Цамет
опомниться, как оно уже преспокойно сидело на стуле.
   Цамет понял, что существо это отнюдь не дряхлое, наоборот, проворство
его показалось финансисту просто демоническим. Какие страшные слова шеп-
нуло оно! Запуганный Цамет позволил себе сослаться на черные морщины, на
выступы лба, напоминающие рога. Как же скрыть столь глубоко  запечатлев-
шиеся отметины. Тот, у кого на лице заранее написано черное деяние, вряд
ли подходящий человек, чтобы совершить такое деяние у всех на глазах. На
этот счет Цамета успокоили, вернее отняли у него последнюю надежду.  Та-
инственное существо пообещало в нужную минуту  обернуться  духом  света.
После чего, старчески сгорбившись, удалилось.
   Третьим был паж Гийом де Сабле; он не спускал глаз с Бицакассера, ед-
ва только чародей появился в  чердачной  комнате  под  крышей  Луврского
дворца. Он мог бы тут же обезвредить злого духа, но тогда бы ему не уда-
лось узнать, какого рода была опасность. Гийом тоже  обладал  искусством
становиться другим, например, маленьким, неслышным, как мышь. Бицакассер
ни разу не заметил, что кто-то следил за ним, наблюдал за его  превраще-
ниями и даже присутствовал в кабинете агента Бончани, когда  они  вдвоем
изготовляли яд.
   Вскоре, после того как убийца Габриели покинул сапожника, к последне-
му явился юный Сабле, тоже шепнул ему несколько слов, и Цамет  зашатался
от испуга. Он открыл ту же пустую комнату,  старательно  запер  дверь  и
принялся клясться в своей невиновности.  Господин  де  Сабле  пристально
вгляделся в него и понял, что в лице Цамета он имеет не врага, а  скорей
союзника, правда запуганного.  Юный  Гийом  все  еще  сохранял  свежесть
чувств, доходящую до веры в человеческое сердце. "Какой человек, - думал
Гийом, - если только он не последний грешник, способен  ненавидеть  пре-
лестную Габриель".
   Желает он добра герцогине де Бофор, спросил паж у ростовщика? Тот от-
ветил утвердительно, а по лицу его текли крупные капли пота.
   - Меня запугали, это тягчайшее испытание в моей жизни, - сознался он.
- Не она действовала против меня в вопросе о  государственном  долге,  а
господин де Рони, который все сваливает на нее, ибо он ей враг. -  Цамет
схватился за голову, он позабыл, что говорит с восемнадцатилетним дворя-
нином. После этого его речь стала невразумительна, однако Гийом глядел и
понимал. Он сказал:
   - Она достойна любви, мы спасем ее.
   - Слава господу Иисусу, - воскликнул Цамет. -  Сударь,  будьте  столь
любезны, пойдите к моему мажордому и попросите, чтобы он приставил вас к
хозяйству на тот день, что здесь будет высокая посетительница. Демон по-
ступит так же.
   - Поверьте мне, я не меньший демон, - смело заверил Гийом. А так  как
Цамет рассматривал родимое пятно у него на щеке, он предупредил возраже-
ния сапожника: превращаться он тоже умеет. На этом они и расстались.
   И вот настал ожидаемый день, носилки прибыли, опускаются на  каменные
плиты сада, и сапожник Цамет, сияя от выпавшей на его долю чести,  каса-
ется всеми пальцами земли, еще немного, и он поцеловал бы землю.  Госпо-
дин де Монбазон, начальник стражи, распределяет солдат по  всему  владе-
нию. Обеих дам и господина де Варенна сопровождает сам  хозяин.  Пологая
лестница, за ней - большая зала, где мы когда-то ужинали и  играли;  как
весел был тогда король, несмотря на то что ему вскоре предстояло  высту-
пить в поход. "Как мы были счастливы!" - думает Габриель, вспоминая про-
шедшие времена, хотя ей и тогда было так же страшно. Она возвращается  к
действительности. Сюда ей нужно войти? Это та же комната, которая неког-
да внушала ей страх. Страх необоснованный, казалось тогда. Теперь  ясно,
что он был обоснован. Ноги сопротивляются. Однако Габриель входит.
   Она отдыхала до ужина. Мадемуазель де Гиз ее не покидала. Господин де
Варенн поставил у дверей стражу, прежде чем позволил себе пойти поиграть
в карты. Он нашел партнеров, которые были так же богаты, как и он,  хотя
дам и кавалеров его ранга не оказалось. Те, что обычно  были  на  заднем
плане, спешили занять место отсутствующего придворного общества. Весть о
том, что герцогиня де Бофор находится у Цамета, облетела весь город. Но-
вые богачи подъезжали к его дому в собственных каретах,  бедные  дворяне
прокрадывались туда же, стараясь, чтобы их не обдало грязью, и все вмес-
те наводняли дом финансиста. Одни ради почета с  готовностью  собирались
проиграть здесь свои деньги, другие были не прочь  их  выиграть.  И  все
одинаково горели желанием приветствовать будущую королеву.
   Господин де Варенн неохотно отвлекался от игры, а потому они осаждали
хозяина дома, чтобы он исхлопотал им доступ в ту комнату.  Только  этого
ему недоставало к прочим его заботам; Цамет  пригрозил  вышвырнуть  всех
вон, если они не будут спокойно сидеть за картами. Лицо у него посерело,
он часто вытирал со лба пот, страх за жизнь высокой гостьи не давал  ему
покоя. Он самолично наблюдал за прибытием заказанных товаров, среди  них
была корзина с птицей, из которой вышмыгнула черная  курица,  неожиданно
вспорхнула на лестницу и едва не потревожила почтенное собрание.  К  ней
навстречу выскочил поваренок и поймал ее. Насколько черна  была  курица,
настолько светлое видение представлял собой проворный мальчуган. Он  был
не только одет во все белое, без единого пятнышка на платье, как полага-
лось для такого торжественного дня, но и голова его, очевидно, была сня-
та с плеч какого-нибудь ангела и посажена на туловище  ничтожного  пова-
ренка. Пока Цамет разгадывал загадку, кто-то дернул его  сзади  за  полу
кафтана.
   Голос его мажордома проговорил:
   - Это он. Вглядитесь повнимательней, и вы увидите искусственную  кожу
на лице, которую он сделал из свиного пузыря и разрисовал ангелоподобны-
ми красками. Эти светлые золотистые кудряшки поодиночке приклеены к  че-
репу и, кроме того, прикреплены шпильками к фальшивой  коже.  Они  ловко
завиты вокруг выступов на лбу. Однако кому знаком дьявол, тот знает, что
у него есть рога. К счастью, я его вижу насквозь, он же до сих пор  счи-
тает меня вашим настоящим мажордомом.
   Тут Цамет стремительно повернулся на каблуках.
   Одна неожиданность следовала за другой, оказывается, и  мажордом  был
фальшивый. Между густой бородой и  париком  пожилого  человека  на  него
смотрели два блестящих глаза.
   - Сабле! - пробормотал он и застонал: - Что из всего этого выйдет?
   Паж Гийом поклонился, будто получил приказание от хозяина.
   - Моя обязанность наблюдать, чтобы суп удался и ничего ненадлежащего,
туда не попало. - С этими словами он в образе мажордома  степенно  пошел
своим путем.
   Цамет вовремя вспомнил, что не должен следовать за ним через ход  для
прислуги. Он возвратился в свои залы, там он застал  привычную  картину:
гости пьют вино, громко спорят из-за выигрыша. Даже не верится тому, что
сегодня происходит на самом деле. Между тем в открытой напоказ кухне пы-
лали очаги, вокруг стояли любопытные и все приставали к финансисту. Ког-
да же наконец появится ее светлость герцогиня? Из уважения к своему зва-
нию и к обществу ей подобает вкушать пищу не иначе, как  публично.  Осо-
бенно некая госпожа де Мартиг настойчиво претендовала на честь прислужи-
вать за столом герцогине де Бофор. Более почтенные особы ее пола, к  со-
жалению, отсутствовали, и Цамет даже обрадовался, что под  рукой  оказа-
лась эта вульгарная интриганка. Едва он обещал исполнить ее просьбу, как
ему пришло в голову, что именно она может оказаться отравительницей.  Он
крикнул: "Нет! ", с ужасом заметил, что ведет себя подозрительно, и ныр-
нул в толпу.
   Мажордом стоял в кухне, спиной к зале. Его заслоняли дюжие лакеи, они
показывали зубы и кулаки тем, кому  не  полагалось  входить.  Образцовая
кухня и так была полна челяди - кроме постоянных, немало было вновь  на-
нятых слуг, которых никто не знал; вдобавок приходили и поставщики. Суе-
та и беспорядок царили ужасные, работа почти не двигалась. Мажордом над-
зирал за всем сразу, за кухонной посудой, за руками каждого  и  за  тем,
что эти руки делали, особенно за  ангелоподобным  поваренком.  Последний
шнырял повсюду, старший повар не давал ему покоя, он все приказывал  ему
ловить черную курицу, которая беспрестанно  ускользала.  Поваренок  клял
ее, а она искоса поглядывала на него и, чтобы он не поймал ее, перелете-
ла через его курчавую голову прямо под пылающий очаг. Мальчуган на живо-
те пополз за нею, как потребовал старший повар. Черной курицы под очагом
не оказалось, все уже решили, что она сгорела, как вдруг из  отдаленного
угла блеснул ее злобный взгляд.
   Тут кухонных дел мастер потерял терпение, изо всей силы ударил он  по
нежно-розовому лицу своего подчиненного: удар не оставил никакого пятна,
ни красного, ни синего. В то время как  мальчуган  гонялся  за  курицей,
что-то произошло между поваром и мажордомом. Каждый из них прищурил один
глаз, вторым они подали друг другу знак. Теперь  уже,  наоборот,  курица
стала врагом ангелоподобного поваренка, и не он ее, а  она  преследовала
его. Не иначе как она замыслила вырвать клювом один  из  его  золотистых
локонов. Когда преследуемый пробегал мимо мажордома, тот снял  курицу  у
него со спины.
   - Тебе не удастся свернуть шею черной курице, как бы ты ни  старался,
- сказал он спокойным голосом человека, привыкшего пользоваться  властью
и уважением; и добавил вдруг звонко и вызывающе: - Я настороже.
   Ангел пристально взглянул н