а не  узнаю.  Догадыва-
ешься ли ты, сестрица, что я не хочу покидать этот двор! Из-за  Марго  я
люблю и его, со всей его наглостью и всеми опасностями. Наша мать  нашла
его еще более развратным, чем предполагала, и ей хотелось,  чтобы  мы  с
женой жили подальше отсюда, в мирной сельской глуши. Здесь, говорила ко-
ролева Жанна, женщины сами зазывают к себе мужчин. Шарлотта де Сов  тоже
даром времени не теряет, так почему же я должен отвечать ей холодностью?
И все-таки жизнь свою я отдал бы только ради Маргариты Валуа. Сестра! Ты
еще раз хочешь напомнить мне о нашей матери? У меня  и  так  разрывается
сердце!"
   И, точно эти слова были произнесены вслух, Екатерина Бурбон  действи-
тельно вдруг перегнулась через стол и проговорила: - Помни о нашей мате-
ри!
   А восемнадцатилетний юноша, которого уже трепали  все  штормы  жизни,
ответил в глубочайшем согласии с сестрой: - Я помню.
   Его кузен Конде вернулся из вестибюля: - От твоего  имени  я  отослал
наших людей.
   Генрих вскочил:
   - И ты осмелился? Мы не можем бежать с поля боя!
   - Тогда прикажи им перебить придворных, всех до одного. Прикажи  сей-
час же, пока еще не поздно.
   Слышался топот ног: уходя, гугеноты все-таки выкрикивали угрозы, обо-
рачивались, приостанавливались, хоть им и ведено было отступать по  при-
казу их государя.
   Конде охватила ярость:  -  Мне-то  что!  Пусть  будет  резня,  я  сам
возьмусь за кинжал. Ну? Говори!
   Но Генрих молчал. Он отлично понимал все то, о чем забыл в своем вол-
нении Конде: да, с этого пришлось бы начать - прикончить Карла  Девятого
и его братьев. В Лувре нельзя оставить в живых ни одного из тех, кто  не
захотел бы сдаться, и только тогда можно думать о Париже.  Какое  жуткое
безумие! Золотая комната навеяла его, а еще раньше  -  старая  убийца  у
своей дыры в стене! Карл Девятый тупо, как баран, глядел  на  эту  дыру.
Его братья стояли в дверях,  продолжая  подзадоривать  спорящих.  Генрих
протиснулся между ними, вышел в вестибюль и остановил своих людей.  Одну
минуту гугеноты колебались, пока достаточное число их не опомнилось. Они
сдержали свое возмущение, так бурно рвавшееся наружу, и удалились  через
большую парадную залу, где уже сгущались сумерки; войдя в нее, они  сов-
сем примолкли.
   А в зале тем временем появились слуги с факелами, за  ними  следовали
красивые фрейлины - не те несколько дам, которые лицедействовали в саду,
нет, целый полк. (Но и этим еще не исчерпывалось число  всех  придворных
дам, которыми командовала мадам Екатерина, точно особым родом  штурмовых
отрядов.) Во - шедшие стремительно бросились ко всем угрожаемым  позици-
ям, даже диких гугенотов надеялись они  укротить.  Поскорее  зажгите  же
свечи, слуги! Четыре ряда люстр, по пять в каждом, - ведь девушки накра-
шены именно для такого освещения! Разбойники, которых называют гугенота-
ми, выдадут им все свои замыслы и тайны, и мадам  Екатерине  в  точности
обо всем будет доложено.
   - Осторожность! - предостерегающе бросил Генрих Агриппе, а тот  пере-
дал это слово дальше, точно пароль.
   - Ну, дружба, господа! -  вдруг  необычайно  легкомысленно  и  весело
крикнул король Наваррский придворным,  которые  толпились  в  вестибюле,
словно ожидая нападения. - В присутствии дам  даже  наши  грубые  колеты
станут мягкими, как шелк. - Он бросил это таким тоном, словно желал пос-
меяться над своими единомышленниками, и столь понравился господам  прид-
ворным, что некто де Моревер даже облобызал ему руку, И Генрих не вырвал
ее, хотя по телу у него пробежала дрожь отвращения.
   Когда он возвратился, слуги уносили Карла Девятого в его опочивальню,
ближайший из жилых покоев замка. А в самом дальнем из этих покоев  всего
несколько часов назад Генрих беседовал со старухой Медичи и старался ра-
зузнать, была ли отравлена его мать-королева. Теперь туда скрылась и ма-
дам Маргарита; что же тут удивительного, ведь она дочь Екатерины! Удали-
лись и ее братья и мадам де Сов. Подле стола, в достаточной мере опусто-
шенного, и опрокинутого кресла, на котором перед тем сидел Карл, Генриха
поджидали только его сестра и кузен Конде. Она взглянула  на  брата,  не
решаясь говорить, пока не закроется дверь. Да и тогда ее шепот был  едва
слышен. Генрих нахмурился, ничего не ответил и быстро заморгал  глазами.
Екатерина взяла кузена под руку, и оба прошли мимо Генриха в  вестибюль,
свернули направо и, пользуясь потайной лестницей, спустились во двор.


   ХАРЧЕВНЯ

   Там они тотчас исчезли из глаз. Луврский колодец был  полон  глубокой
тьмы. В некоторых комнатах, на разной  высоте,  чуть  мигал  красноватый
свет, и только по нему было заметно, как плотен мрак между высокими сте-
нами. Генрих стоял без движения, пока не услышал чей-то шепот: - Сюда! -
Он обогнул несколько выступов и, следуя за голосом,  повторявшим  "Сюда!
", вошел в неосвещенный коридор. Король Наваррский и его первый камерди-
нер д'Арманьяк проскользнули в какую-то комнату, где едва мерцал  одино-
кий светильник, а по углам угрюмо громоздились тени.
   Слуга-дворянин запер тяжелую дверь и начал так: - Стены здесь  толщи-
ной в три фута, окно - на высоте десяти футов от земли. Люди, живущие  в
этой пещере, сейчас сидят в кабаке, поэтому можно быть  совершенно  спо-
койным, никто нас не подслушает.
   - Освети все-таки углы!
   Глядите-ка! В углу нашли хорошенькую фрейлину! Она не пожелала танце-
вать в парадном зале под двадцатью люстрами  с  восковыми  свечами:  она
прокралась вслед за королем гугенотов, чтобы узнать, как он сегодня про-
ведет вечер, и донести мадам Екатерине, которая обычно весьма  милостиво
выслушивает подобные сообщения.  Поэтому  пришлось  прекрасную  фрейлину
увести и запереть в полнейшей темноте.
   - Я потом ее выпущу, - сказал д'Арманьяк. - А сейчас  задача  в  том,
чтобы вашему величеству выбраться из замка неузнанным.
   - Ничего не выйдет, старой королеве обо всем доложат.
   - Доложат, да слишком поздно. Хорошо, если бы тот, кому  следует  се-
годня опасаться встречи с вами, поглядел, как  я  переодену  короля  На-
варрского. Тут уж никто вас не узнает. - И он принялся за дело. В  конце
концов его государь стал похож на беднейшего из своих подданных: лицо он
ему измазал чем-то черным и прилепил бороду.
   - Я нарисовал вам морщины, - сказал первый камердинер. И Генрих  тот-
час ссутулился, как старик. Дал ему д'Арманьяк и мешок хворосту.  Почему
именно хворост?
   - Оттого, что это самый легкий груз. Вас зовут Жиль, и у вас в Париже
сестра.
   - И я тащу ей хворост?
   - Нет, окорок, который лежит под ним. Когда вас обыщут у ворот  Лувра
и найдут припрятанную ветчину...
   - Тогда поверят, что я и в самом деле Жиль. Отличная мысль! А  пароль
какой?
   - Ветчина.
   И они досыта посмеялись, так как никто не мог их  услышать  за  этими
стенами в три фута толщиной. Потом Генрих пустился в путь и благополучно
прошел через подворотню, где охрана играла в карты. Он  только  крикнул:
"Ветчина! ". На мосту его  осмотрели  внимательнее,  заставили  вывалить
хворост и окорок отобрали.
   - А теперь, старый еретик, катись отсюда в харчевню, где служит  твоя
знаменитая сестрица!
   Перейдя мост, молодой король поплелся в город, прихрамывая  и  сгиба-
ясь, точно кирпичи тащил. На улице Австрия ему как на зло не попалось ни
души; продолжая прихрамывать - уже из чистой любви к искусству, - он ми-
новал еще несколько темных улиц и наконец в погруженном во мрак переулке
увидел чуть освещенный подвал. Людские тени и поющие голоса  уже  издали
возвещали о том, что здесь харчевня. Входная дверь и дверь в  залу  были
приотворены, так как камин, где жарились на вертеле куры, дымил.  Верте-
лом занималась одна из служанок, а две другие наливали посетителям вино,
садились к ним на колени и вместе с ними пели. Хозяин  стучал  по  столу
ладонью в такт песни. Он походил на крестьянина, к одежде пристала соло-
ма... Гости были вооружены, даже один карлик, который ужасно сипел.  Пе-
сенка была превеселая - о глупенькой служанке,  полюбившей  гугенота  за
то, что у него были такие роскошные усы; но  добром  это  не  кончилось.
Нельзя было даже окрестить младенца, родился он с  лошадиным  копытом  и
вскоре свернул голову родной матушке, так что лицо у нее оказалось  сов-
сем назади!
   Комната освещалась только пылавшими в очаге поленьями: огненные блики
плясали вокруг орущих ртов, на лбах перекладиной лежала  тень.  Генриху,
смотревшему с улицы, эти лица казались звериными мордами, харчевня - ка-
ким-то вертепом глупости. Его роль незаметного старика стала ему  отвра-
тительна. С другой стороны, влекла мысль - появиться одному и без оружия
среди шести здоровенных негодяев. В дверях  его  бесцеремонно  оттолкнул
какой-то долговязый малый, который тут же вошел и  громко  пожелал  всем
доброго вечера. Генрих узнал незнакомца по голосу и еще больше по  фигу-
ре. Честному дю Барта не помогло то, что он повернулся к Генриху спиной.
Он сказал:
   - Я зашел, чтобы получше расслышать вашу веселую песенку!
   Их было шестеро, но только карлик отозвался из-за  тяжелого  дубового
стола:
   - Ну-ка ты, жердь, сними мне с жерди колбасу.
   Долговязый дю Барта действительно потянулся  к  свисавшим  с  потолка
колбасам.
   - Только если ты еще раз, прокаркаешь мне песенку про гугенота!
   Карлик смутился, а одна из служанок повисла на руке высокого гугенота
и принялась успокаивать его;
   - Да это не про тебя поется! В конце концов петьто можно или нет? Ес-
ли бы ты невзначай сделал мне ребенка, я бы не боялась, что  он  родится
косолапым. - Тут все три женщины взвизгнули. Мужчины, сидевшие  за  сто-
лом, хмуро молчали; они и глазом не повели, невзирая на странное поведе-
ние хозяина! А этот наглец прокрался за спиной дю Барта к огню,  схватил
горящую головешку и уже нацеливался, куда бы ткнуть еретика. Но тут вме-
шался Генрих: он бросился вперед, схватил негодяя за руку, вытащил  нес-
колько сучьев из своего мешка, зажег их  о  полено  предателя-хозяина  и
стал размахивать перед его злобной рожей, пока тот, отпрянув, не  бросил
головешку обратно в огонь. Тогда Генрих уронил на пол и свои сучья.
   - Ну-ка, беги, подлец, и тащи господину вино, только смотри, чтоб  не
кислое! У меня все деньги вышли, но я могу тебе дать еще хворосту в  уп-
лату!
   - Выпей со мной, - сказал дю Барта, словно обращаясь к старому  това-
рищу. Они уселись на свободном конце стола, поближе к двери, и их  отде-
лило от остальных гостей этой харчевни то же пространство ненависти, что
и в Лувре, за столом короля.
   Хозяин поставил на стол кувшин с вином и пробурчал,  ни  на  кого  не
глядя:
   - В моей деревне они совали людей ногами в огонь.
   Он не сказал, кто, но оба гугенота поняли и так,  о  ком  идет  речь.
Ведь они знали, что вели себя частенько прямо как разбойники! На лице дю
Барта появилось то выражение разочарованности и, безнадежности, какое  у
него обычно появлялось, когда он начинал сочинять стихи  и  сетовать  на
людскую греховность и слепоту.
   Молодой король Наваррский чуть не воскликнул: "Я давно уже говорил об
этом адмиралу! Но ведь они не нашей веры, - вот и  все  его  оправдания,
когда мы грабили людей и пытали. По этим вот парням видно, до чего можно
довести народ спорами о вере".
   Но одна эта мысль уже была кощунством, и сын королевы Жанны  ужаснул-
ся. Кроме того, он надеялся, что дю Барта действительно его не  узнал  и
оказался здесь случайно. Поэтому Генрих прикусил язык и промолчал. Впро-
чем, у хозяина было заготовлено для них еще немало любезностей.
   - Завтра утром мне идти исповедоваться, - буркнул он,  отворотившись.
- А священник запретил давать этим разбойникам пить и есть. Понаехали  в
Париж целой оравой и ну нападать на честных христиан да портить девушек.
И еще пьют-едят на даровщинку! Вот, кажется, первый, который не жулик, -
добавил он льстиво и вместе презрительно. Генрих,  возмущенный,  вскочил
со скамьи.
   - Сиди! - прикрикнул на него дю Барта.
   Невероятно, как все-таки он мог узнать Генриха! "Ведь  я  же  человек
бедный, маленький", - говорил себе Генрих, словно так оно и  было.  Лицо
грязное, морщины, седая борода, вдобавок и голос скрипучий.
   - Будьте настороже, сударь! Рыжий негодяй незаметно вытаскивает нож!
   - Вижу, - отвечает дю Барта.
   Рыжий негодяй попытался под прикрытием остальных выбраться из  своего
угла. Карлик, голова которого едва возвышалась над столом, стараясь отв-
лечь от рыжего внимание гугенота, прогундосил: - А у коробейницы мальчу-
ган пропал!
   - Гугеноты убивают детей! - подтвердили  остальные;  видно,  им  было
наплевать, что тут посторонние. - Они совершают ритуальные убийства, все
это знают.
   Эта сцена едва ли кончилась бы благополучно, но тут  появились  новые
гости. Вошли четверо гугенотов, двое были из отряда Генриха. Генрих знал
их имена и военные подвиги. Два других казались весьма сомнительными: не
будь они ревнителями истинной веры, их можно было бы назвать головореза-
ми. С их приходом силы обеих партий за столом сравнялись. Поэтому  рыжий
негодяй отказался от своего намерения, и противники спрятали оружие.
   Конники заявили дю Барта, что, блуждая по Парижу, - набрели в темноте
на двух единоверцев. Иначе они не нашли бы никакой харчевни. Однако  все
их обличие доказывало обратное: должно быть, они успели побывать  уже  в
нескольких харчевнях и вели себя там не слишком благопристойно, ибо  вид
у них был растерзанный. Генрих вдруг  забыл,  что  представлялся  убогим
стариком, и властно прикрикнул на своих всадников: - Это еще что?  Соби-
рать головорезов? Затевать драки? Вы позорите нашу партию!
   Они громко расхохотались, а дю Барта  решительно  толкнул  Генриха  в
бок, и тот понял, что властный окрик при столь нищенской внешности дела-
ет его просто смешным. Поэтому он замолчал и больше не вмешивался. Новые
посетители, позвенев в карманах деньгами, выложили  на  стол  задаток  и
потребовали себе кур, которых, видимо, вертели над огнем уже достаточно,
- золотисто-коричневая корочка аппетитно поблескивала; затем вновь  при-
шедшие великодушно пригласили поужинать с ними и господина  дю  Барта  и
смешного старичишку. Однако ужин они проглотили как-то удивительно быст-
ро и все время прислушиваясь к далеким ночным шумам. А на то, чтобы  по-
любезничать со служанками, у них, должно быть, совсем не оставалось вре-
мени. Едва насытившись, они поспешили прочь - и  конники  и  головорезы.
Сначала были слышны шаги, потом раздался топот ног, словно  кто-то  убе-
гал.
   На всякий случай дю Барта заметил: - Теперь, хозяин, ты уже не посме-
ешь уверять, будто гугеноты тебе не платят. - Ответом ему было молчание;
а тем временем загремел четкий шаг, блеснул свет факелов: ночной  обход.
В дверях появились офицер и солдат:
   - Где тут гугеноты?
   - Вот они! - воскликнул хозяин, тыча пальцем в сторону долговязого  и
старичишки. - Кур жрут, а денежки их мне сразу показались не  католичес-
кими. - Рыжий малый, уродливый карлик и три женщины подтвердили это, хо-
тя их не спрашивали. Лишь после строгого допроса они  нехотя  признались
офицеру, что здесь пировали и другие. - Но платили-то  эти  двое!  Ясное
дело: напали на какого-нибудь прохожего и пообчистили ему карманы. - Жа-
лобщиков тоже забрали.
   Дю Барта уже не обращал внимания на Генриха, он пошел впереди с  офи-
цером. Можно было догадаться, что именно он открыл офицеру,  ибо  стража
вдруг изменила свой путь. Вскоре они дошли  до  одного  здания,  которое
Генрих узнал: это был дворец Конде. Генрих сразу же направился бы  сюда,
если бы его не соблазнило и не отвлекло ночное приключение с  переодева-
нием. Короля Наваррского уже давно ждали,  слуги  с  фонарями  услужливо
бросились к нему навстречу - они были, видимо, предупреждены насчет  его
странного вида, ибо склонились перед ним до земли.
   То же самое сделал вдруг и дю Барта.


   ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

   Генриха сначала провели в комнату, где он почистился и переоделся,  а
потом в другую: там сидел адмирал Колиньи. Старик хотел было встать,  но
Генрих опередил его и удержал в кресле. Была здесь также и принцесса  де
Бурбон, и она преклонила перед братом колено: - Я ваша покорная  служан-
ка, братец, прошу вас, позвольте мне тоже послушать, какое решение вы  и
господин адмирал примете в этот последний час.
   Она сказала это с той же многозначительностью, с какой произнесла  за
столом слова: "Помни о нашей матери".  Серьезностью  и  торжественностью
тона она хотела заставить брата окончательно опомниться. Екатерина знала
слишком хорошо, кто у него на уме, знала, что он ради этой женщины может
все забыть. Екатерина была еще дитя, и ее голос  срывался;  однако,  она
сказала то, что хотела. И теперь из полосы света отступила в тень.
   Генрих обратился к Колиньи:
   - Ваше желание, господин адмирал, встретиться со мною тайно  отвечало
и моему, я пришел.
   - Королева Франции ни о чем не подозревает? - спросил Колиньи.
   - Я в этом уверен, - ответил Генрих, хотя был совсем не  уверен.  Ко-
линьи продолжал:
   - Узнайте же то, о чем вы пока еще не можете быть осведомлены: нас  в
Париже не любят. Ваш брак тут ничего изменить не может;  нас  ненавидят,
потому что ненавидят истинную веру.
   "И, может быть, еще и потому, что вы  слишком  часто  разрешали  гра-
бить", - добавил про себя Генрих, вспомнив харчевню. И  какая  безмерная
ненависть должна жить в сердцах людей, принадлежащих к тому же народу, -
не против религии, а против ее сторонников, если простолюдин выхватывает
из очага пылающую головешку, стремясь убить своего гостя только  потому,
что этот гость - гугенот!
   - Нельзя было доводить их до крайности, - сказал Генрих.  -  Ведь  мы
все французы.
   Колиньи ответил: - Но одни заслужат  небесное  блаженство,  другие  -
адские муки. И это так же верно, как то, что ваша  мать  жила  и  умерла
протестанткой.
   Сын королевы Жанны склонил голову. Что тут  возразишь,  если  великий
сподвижник его матери пользуется ею как оружием? Оба они, и старик и по-
койница, были заодно против него, они были современниками, и  оба  оста-
лись непоколебимо верны своим убеждениям. Но отстаивали они их при дворе
до последней минуты так резко и непримиримо,  что  катастрофа  оказалась
неизбежной. "Как же это? Значит, моя дорогая мать сама виновата  в  том,
что ее убили? Нет! Нет! Уж пусть лучше виной будут легкие, а мадам  Ека-
терина ей никакого яда не подсовывала!"
   В этот миг его сестра осторожно поставила подсвечник между ним и гос-
подином адмиралом: пусть каждый как  можно  яснее  видит  другого,  ведь
очень многое зависит от того, чтобы они поняли друг друга. Но юноша уви-
дел перед собою дряхлого старика, а не  бога  войны,  которого  он  знал
прежде.
   Раньше Генриху адмирал всегда казался неуязвимым, словно  отлитым  из
единого куска металла; не то чтобы Колиньи неизменно побеждал - нет,  но
он был как бы воплощением войны и притом носил  маску  самой  святой  из
войн - войны религиозной. В нем было что-то от существа, стоявшего  выше
человека, - такие лица можно встретить на изваяниях, украшающих  снаружи
стены соборов. Так, по крайней мере, казалось Генриху, когда он еще  был
мальчиком, да и в позднейшие годы, даже если он позволял  себе  критико-
вать Колиньи как полководца. Теперь все  исчезло  в  одно  мгновение,  и
вместо монументального благочестия и мощи Генрих увидел  воочию  оконча-
тельное поражение жизни, которое и называется старостью. Напрасно  адми-
рал еще силился принять решительный вид: блеск его глаз уже померк, щеки
стали дряблыми, даже борода поредела, только энергические складки,  ухо-
дившие от переносицы в грозовую тучу лба, противились одряхлению;  оста-
валась надежда на победу или нет, - герой был, как всегда, готов принес-
ти свою жизнь на алтарь господень.
   Перед Генрихом сидел чужой старик, но он был соратником  его  дорогой
матери, и ее смерть оказалась для него тяжелым  ударом,  поистине  более
тяжелы